Метка: Мартин Пейдж

  • Мир цистерцианского периодаПортугалия: «Артек» для глобалистов

    Мир цистерцианского периодаПортугалия: «Артек» для глобалистов

    Продолжение перевода книги Мартина Пейджа о Португалии

    Повествует о бернердинцах, тамплиерах, Педру и Инеш. Содержит сцены насилия, но взывает к миру.

    Уже опубликовано:

    изображения не найдены

    После того, как рыцари-иностранцы взяли Лиссабон во имя Христа, не встречая сопротивления со стороны его жителей, они убили местного епископа. Рыцари возвели на епископский трон одного из своих капелланов – отца Гильберта из Гастингса.

    За 370 лет мусульманского господства и, соответственно, изоляции от христианского мира у португальских христиан выработалась собственная литургия. Она известна как «брагский обряд». Сегодня по воле Ватикана «брагская месса» вновь звучит в Португалии в торжественных случаях. Но тогда епископ Гильберт делал все, чтобы заменить брагскую литургию английским сарумским обрядом[1]. В деле «англиканизации» Церкви, которая не ограничивалась изменением литургии, епископу помогали тридцать два английских и норманнских священника, прибывшие вместе с крестоносцами. Епископ Гильберт сделал их канониками.

    Король Афонсу Энрикиш велел построить для епископа Гильберта дворец и собор, раздав каждому из иностранных священников по особняку. Большинство рядовых крестоносцев не имело ни малейшего желания возвращаться домой или селиться в черте города, столь основательно ими разграбленного. Афонсу Энрикиш раздал этим рыцарям усадьбы к востоку от Лиссабона – преимущественно на северном берегу реки Тежу в Вила-Франка-де-Шира и вокруг нее. Рассказывают, что когда советники короля посетовали, что он раздает земли и дома иноземным варварам, Афонсу Энрикиш парировал: «Именно потому, что вы такие благородные джентльмены, нам нужны эти варвары, чтобы защищать нас».

    Бернарду Клервоскому, который оставался в Бургундии, еще предстояла битва за религиозное обращение юго-восточной Европы – причем не на поле брани, а мирным путем. Каждый из цистерцианских монахов, орден которых он возглавлял, отрекся от насилия под страхом отлучения от церкви. При этом монахи не занимались миссионерской деятельностью. Цистерцианцы стремились к тому, чтобы сначала обратить к богу собственные души – путем постепенного процесса личного приобщения к Христу. В мирý за монастырскими стенами следовало не проповедовать Евангелие, а приводить его в жизнь. Только так монахи могли продемонстрировать преимущество христианского образа жизни перед мусульманским.

    изображения не найдены

    К северу от Лиссабона Афонсу Энрикиш даровал Бернарду фактический суверенитет над обширными землями, которые сегодня известны как «Кошта да Прата» или «Серебряный берег». Кошта да Прата простирается от известняковых гор центральной Португалии до Назаре [Назарет] на атлантическом побережье, от Обидуша до Лейрии. Цистерцианским монахам, прибывшим из Бургундии и вступившим во владение землей, разрешалось принимать собственные законы, вершить суд, собирать налоги, создавать предприятия и управлять ими. В вопросах религии они были освобождены от опеки Гилберта и других епископов, находясь в непосредственном подчинении Папе Римскому через Бернарда. Но выделенные монахам земли лежали в запустении. На протяжении последнего столетия по ним постоянно двигалась граница между христианским миром и миром ислама. Большинство местных жителей попало в рабство или плен, погибло от рук христиан или мусульман, бежало или стало жертвой чумы.

    Монахов окончательно изгнали из Португалии в 1834 году с запрещением деятельности религиозных орденов по всей стране. Потомки поселенцев, пришедших вслед за монахами из Бургундии в двенадцатом и тринадцатом веках, и по сей день обрабатывают здесь землю. Если, путешествуя по этому региону, Вы сойдете с трассы на сельские дороги, то увидите местность более или менее такой, какой ее создали 800 лет тому назад цистерцианцы. Фруктовые сады, в которых растут яблони, персики, груши и айва, перемешаны с рощами апельсинов и лимонов, полями дынь и клубники. В полях устроены пасеки. Есть здесь и съедобные улитки и перепелки, и несколько видов домашней птицы, и одомашненные фазаны. На каменистых склонах раскинулись виноградники, а песчаные прибрежные равнины покрывают сосновые леса.

    изображения не найдены

    Цистерцианцы или «бернардинцы», как их чаще называют, привезли в Португалию новые сельскохозяйственные культуры и передовые практики земледелия. Они организовали добычу полезных ископаемых, выплавку и обработку железа, сооружение судов на побережье, рыбный промысел, добычу соли, сушку и соление бакаляу [2]. Изготовление джемов и консервированных продуктов по рецептам бернардинцев и сегодня остается важной статьей дохода. Главная ярмарка этих продуктов, а также копченой ветчины и фермерских колбас, по сей день проходит в Лейрии в день Святого Бернарда. Бернардинцы внедрили навык дутья и резки стекла: хрусталь марки «Атлантис» – по-прежнему самый известный экспорт этого региона.

    Но главное – бернардинцы принесли с собой новый взгляд на общество. На своих территориях они запретили рабство. На виноградниках бернардинцев –  как и на всех их предприятиях – работники получали достойную зарплату, при этом монахи вели себя не как феодалы, а трудились бок о бок с наемными рабочими, выполняя те же работы. Грамотность и владение европейской «лингва франка» – латынью – в то время ограничивалось узким кругом духовенства. Бернардинцы организовали бесплатные школы, в которых преподавали латынь. Аббат бернардинцев входил в королевский совет и наряду с другими функциями руководил раздачей милостыни и благотворительностью. Он следил за тем, чтобы голодные были накормлены, обездоленные получали одежду и кров, больные лечение, а пожилые – заботу.

    изображения не найдены

    Путешественники-протестанты из Англии, побывавшие в регионе в период его наивысшего рассвета – между шестнадцатым и восемнадцатым веком, нашли бы мой рассказ чересчур сентиментальным. В 1774 году майора Уильяма Далримпла развлекали, поили и кормили бернардинцы, после чего он написал в своем дневнике: «Эти небесные пасторы владеют таким количеством земных богатств, что предаются праздности и лени, превратившись в зло для общества».

    Через десять лето после этого бизнесмен из Шотландии по имени Уильям Стивенс объяснял неудачу своей ткацкой фабрики по производству батиста щедростью монахов-бернардинцев по отношению к местному населению: «Монахи поощряют праздность, раздавая избытки продуктов питания. Это делает неэффективными любые попытки управления и ослабляет власть монахов над работниками».

    изображения не найдены

    Для своей будущей столицы бернардинцы выбрали долину, где встречаются реки Алкоа и Баса. Свой город они назвали Алкобаса. Замок на вершине холма над городом, сооруженный Афонсу Энрикишем для защиты монастыря, был разрушен землетрясениями и охотниками за сокровищами. Но Аббатство Святой Марии Алкобасской сохранилось. Это самое южное из 340 цистерцианских аббатств, построенных по всей Европе по приказу Бернарда при его жизни, и одно из двух десятков, раскиданных по всей Португалии. Церковь аббатства являет, пожалуй, лучший из дошедших до нас образцов средневековой цистерцианской архитектуры. Во всяком случае, это аббатство, безусловно, превосходит любую из церквей, сохранившихся в Бургундии – даже в Фонтене. («Материнское» аббатство [3] ордена в Клервó было превращено в тюрьму для невменяемых преступников).

    изображения не найдены

    Как и в других своих начинаниях, в архитектуре цистерцианцы искали красоту в простоте. Поэтому критики часто называют их стиль «строгим», но вовсе не это слово приходит на ум, когда Вы заходите внутрь церкви в Алкобасе. Бернард запретил применять витражи, позолоту и скульптуру. Вы увидите длинный неф – самый, как мне кажется, длинный в Португалии – обрамленный стройными белыми колоннами, которые возносятся к высокому сводчатому потолку. Из окон со свинцовыми перегородками на колонны падают широкие полосы света. Рисунок и пропорции главного нефа повторяются в боковых. Чуть дальше средины нефа друг напротив друга расположились две часовни: в одной находится гробница короля Педру I, в другой его жены – Инеш де Каштру. Аристократка, примкнувшая к португальскому королевскому двору в качестве фрейлины, на которой Педру женился без согласия своего отца, Инеш была убита по команде последнего. Педро велел бальзамировать тело Инеш, а когда взошел на трон, приказал посадить ее тело рядом с собой, заставив придворных целовать ей руку. У подножия гробницы Педру барельеф, на котором изображено, как его кормят с ложки на смертном ложе и как он принимает последнее причастие. У ног Инеш –  сцена Судного дня: одни восходят в небеса по мраморной лестнице, благодарно вздымая руки к небесам, другие понуро бредут вниз по каменистому склону в преисподнюю.

    изображения не найдены

    Король Диниш, взошедший на трон в 1279 году в возрасте восемнадцать лет, приказал соорудить здание главного монастыря рядом с церковью. Диниш включил в проект дом капитула, где король нередко совещался с аббатом и настоятелями монастыря, королевские покои, где он периодически проживал со своей супругой Изабеллой и собирал двор, а также королевскую усыпальницу. Один из величайших португальских монархов, Диниш так активно сотрудничал с «братьями-агрономами» из Алкобасы, что летописцы его царствования называли его «королем-фермером». Те, кто брался за возделывание земли, освобождались от налогов на урожай. Арендаторы земель, которым удалось добиться улучшения землепользования благодаря советам монахов, получали землю в собственность не позднее, чем через десять лет.

    Для Королевы Изабеллы личной миссией стало расширение площадей под сосновые леса, высаживать которые начали цистерцианцы. Цистерцианские верфи для сооружения деревянных судов были модернизированы и расширены. Впервые со времен римлян Португалия начала торговать с остальной Европой, в основном с Фландрией и с Англией, но португальские суда добирались даже до Салоников! В процессе передачи навыков и технологий из Средиземноморья на Атлантику, которому суждено было изменить наш мир, португальцы завербовали кораблестроителей и тридцать морских капитанов из Генуи. Генуэзец Мануаль Пессанья изменил свою фамилию с итальянского «Pessagna» на португальский вариант «Pessanha», став первым в истории страны адмиралом, отвечавшим за охрану флота от пиратов и торговлю. Он и его родственники настолько преуспели в последней, что стали банкирами короля Англии Эдварда II. Когда Эдвард не смог выплатить перерасход кредита, агенты семейства Пессанья взяли на себя сбор английских таможенных пошлин, пока задолженность не была погашена.

    В правление короля Диниша Португалия стала одной из первых стран, модернизировавших страхование. Судовладельцы начали платить взносы в только что созданную «Болса де Лишбуа» – лиссабонский страховой фонд, из которого они получали компенсацию, если их суда подвергались нападению пиратов или терпели крушение. Король Диниш знаменит еще тем, что основал систему высшего образования в Португалии, для чего набрал профессоров из Парижа. Говорят, что первые студенты так активно злоупотребляли городскими удовольствиями в Лиссабоне, что король Диниш принял решении о переезде нового университета в спартанскую обстановку Коимбры. Король Диниш вошел в историю еще и как отец португальской литературы. До времени Диниша немногие, кроме духовенства, владели грамотой. При этом почти все, что писалось, было написано на латыни или бургундском (который нередко ошибочно называют «провансальским»). Король Диниш перешел на язык народа – галаико (галисийский), начав процесс его адаптации в отдельный язык – португальский. На этом языке Диниш сложил множество стихотворений и баллад.

    изображения не найдены

    Возможно, наименее признанное международной общественностью достижение короля Диниша заключается в том, что он обеспечил сохранение рыцарей Храма. Все работы, которые я читал об этом военном и мистическом ордене, принимали за данное то, что он был уничтожен в результате преследований со стороны французского короля Филиппа IV и Папы Клемента V. К началу XIV века французские рыцари-тамплиеры накопили несметные богатства и владели третью Парижа. Среди тех, кто погряз в долгах тамплиерам, была французская королевская семья. Король Филипп IV обратился к ордену за очередным крупный займом, чтобы финансировать новую попытку оккупировать Бельгию. Великий магистр ордена Жак де Моле отказал ему. Незадолго до рассвета в пятницу 13 октября 1307 года все тамплиеры во Франции были арестованы людьми короля, которые конфисковали все найденные у тамплиеров материальные ценности в пользу королевской казны. Монахов обвинили в преступлениях, среди которых значилось плевание на крест, поклонение дьяволу и даже «неприличное целование». Некоторых из них сожгли заживо в поле к западу от Парижа; большинство получило пожизненные сроки. Папа Климент V обратился ко всем монархам христианского мира в буле «Pastoralis Praeeminentiae», приказывая им арестовывать тамплиеров и конфисковать их собственность, что, согласно принятым оценкам, и положило конец деятельности ордена.

    изображения не найдены

    Но некоторые из тамплиеров смогли избежать ареста. Немалые сокровища, которые они спрятали на Кипре, удалось спасти от конфискации. В самой Португалии король Диниш отреагировал на письмо от Римского Папы не без иронии. Ведь его королевство было самими своим существованием обязано тамплиерам. А сейчас тамплиеры были нужны для охраны границы с Испанией, вдоль которой Диниш построил цепь замков. Король велел архиепископу лиссабонскому возглавить следственную комиссию, чтобы изучить обвинения, выдвинутые против тамплиеров. Архиепископ полностью оправдал этот орден. Тогда король Диниш формально выполнил требования понтифика, издав указ о ликвидации ордена в Португалии и конфисковав всю его собственность. Одновременно король объявил о создании нового ордена – Ордена Христа. Его Великий магистр и остальные члены были тамплиерами. Этим тамплиерам – в новом обличии – король вернул собственность и богатства, только что у них конфискованные. В Португалию начали стекаться тамплиеры, которым удалось избежать преследования в других странах. Считается, что они перевезли сюда свое кипрское сокровище, которое некоторые до сих пор ищут в земных недрах.

    изображения не найдены

    Рыцари ордена Христа основали свою столицу в городе Томаре на берегу реки Набао – недалеко о того места, где она впадает в Тежу. Их величественный укрепленный монастырь по-прежнему царит над городом. Капелла монастыря имеет форму восьмиугольника: тамплиеры считали, что эта геометрическая фигура символизирует гармонию между богом и человеком. Они были убеждены, что именно этой формы был Иерусалимский Храм Соломона. Подчеркивая свою постоянную боеготовность, монахи выстаивали службу верхом.

    изображения не найдены

    Монахи привлекли в город ремесленников для изготовления оружия, шорных изделий, одежды, гончарных товаров, мебели и сельскохозяйственных инструментов. Они поделили на фермы значительную часть земель, возвращенных им Динишем, создав новый класс помещиков. Местные летописи утверждают, что многие из таких помещиков прибыли из Франции, вероятно, сочувствуя тамплиерам. Эти люди не принадлежали к ордену и вели светский образ жизни. Но они получали наделы на том условии, что будут получать воинскую подготовку в качестве «офицеров кавалерии» и обучать своих крестьян искусству конной битвы и владения мечом.

    изображения не найдены

    Король Диниш скончался в 1325 году, а его вдова – Изабелла Арагонская – вернулась в стены монастыря в Синтре. Изабелла вышла замуж в возрасте двенадцати лет и впервые стала матерью в совсем юном возрасте. Будучи сам далеко не верным мужем, Диниш так ревновал Изабеллу, что даже велел посадить ее на некоторое время под замок. После того, как она вышла на волю, Изабелла организовала в Лиссабоне убежище для оскорбленных жен и дом для брошенных детей. Сегодня Изабелла остается одной из самых популярных в Португалии святых. Бытует легенда, что когда она по своему обыкновению несла из королевской кухни пищу в завернутом подоле, чтобы раздать беднякам, дорогу ей преградил муж, обвинивший ее в воровстве. По требованию Диниша Изабелла развернула подол. Из него выпало множество цветочных лепестков.

    Значительную часть своей жизни Королева Изабелла посвятила попыткам разрешить семейные ссоры. Когда ее сын Афонсу поднял вооруженный мятеж против собственного отца, Изабелле удалось уговорить его остановиться. В другой раз Изабелла проскакала верхом между армиями отца и сына, призывая воинов с обеих сторон сначала напасть на нее. Унаследовав от отца трон, новый король Афонсу IV отправился в военный поход на Кастилию. Узнав об этом, Изабелла покинула монастырь и пустилась вслед за португальской армией. Изабелле удалось положить конец едва начавшейся войне, но по дороге домой она скончалась – предположительно от чумы. Вместе с Изабеллой ушли в могилу и славные дни правления бургундской династии в Португалии.

    изображения не найдены

    Это было время страшной чумы, которая опустошила Европу. Португальские летописцы утверждают, что она унесла жизни каждого третьего жителя страны. В результате некоторые из тех, кто пережил эпидемию, получили сразу несколько наследств от разных родственников за считанные месяцы, сформировав класс нуворишей. Английские, фламандские и генуэзские купцы открыли в Лиссабоне магазины, чтобы удовлетворять взыскательные запросы нового класса богачей. В сельской местности крестьяне стремились обогатиться за счет недостатка рабочей силы, который возник после чумы, требуя более высоких зарплат и улучшения условий труда. Многие их тех, кто не добился своего, перебирались в портовые города, чтобы зарабатывать довольно приличные деньги, разгружая корабли с привезенными из-за границы предметами роскоши. Епископы и король Фернанду I оставляли себе значительную долю доходов от этой торговли. Короля Фернанду обвинили в попытках установить такую закупочную цену на пшеницу для королевской семьи, которая позволяла ему перепродавать зерно в 2000 раз дороже!

    Король Фернанду был обручен с кастильской принцессой в результате очередного дипломатического хода, направленного на поддержание мира между соседями. Но он был пленен Леонор Телеш – португальской аристократкой, на которой в конце концов и женился. Король Фернанду скончался в возрасте 38 лет. Его вдова Леонор стала регентом при своей дочери, чьим настоящим отцом, как многие считали, был граф Жуан Фернандеш Андейру, посол Джона Гонта [4] при португальском дворе. Придворный летописец называет его любовником королевы. Все сходятся во мнении, что именно Андейру фактически правил Португалией.

    Король Хуан I Кастильский добавил герб Португалии на свой штандарт и, выступив в поход, взял горную цитадель Гуарда. Границу южнее поручили охранять военному ависскому [5] ордену, сформированному в Португалии под  покровительством Святого Бернарда. Войнами-монахами командовал Жуан – незаконнорожденный сводный брат усопшего короля Фернанду. Известия о том, что кастильцы захватили Гуарду, настигли его по пути на фронт. Он немедленно развернулся и поскакал в Лиссабон. Во дворце он сообщил Королеве Леонор и Графу Жуану, что его армия безнадежно недоукомплектована воинами. В ходе беседы Жаун и Граф Жуан удалились из спальни королевы в другую комнату. Люди из свиты Жуана Ависского наблюдали, как оба Жуана вели сосредоточенную беседу у окна. Затем они увидели, что Жуан Авиисский вытащил свой кинжал и ударил Графа Жуана в голову. Они ворвались в комнату. Там они извлекли мечи из ножен и пронзили ими Графа Жуана.

    Королева бежала вверх по течению в королевское загородное поместье в Аленкер, а затем в Сантарем. Там ее похитили люди короля Хауна, которые перевезли ее в Кастилью, где она провела остаток жизни в монастырском заключении. Народ шел по улицам Лиссабона, крича, что Жуана – магистра ависского ордена – против его воли удерживают во дворце и что его жизнь в опасности. На улицах собралась огромная толпа, которая провозгласила Жуана королем, когда он целым и невредимым вышел из дворца. Стояла атмосфера враждебности к иностранцам. Жуану стоило немалого труда убедить толпу не громить еврейский квартал. Епископ Лиссабона был кастильцем, за что жители Лиссабона сбросили его с колокольни.

    В целом в Европе этот период характеризовался серьезными социальными потрясениями. Но если в Англии восстания Уота Тайлера и его сподвижников были жестоко подавлены – как и аналогичные движения во Франции и Италии, то в Португалии  простой народ одержал победу. Старая аристократия, поддерживавшая либо королеву Леонор, либо кастильцев, впала в немилость – вместе с про-авиньонским духовенством. Новая аристократия сформировалась из купцов и ремесленников, принадлежавших к лиссабонским гильдиям. Парламент [кортес], в котором над аристократией и епископами теперь преобладали простолюдины, собрался в Коимбре. Было зачитано письмо от Папы Римского, в котором тот отказывался принимать или поддерживать иных претендентов на португальский трон, чем Жаун Ависский. В том, что это письмо было подлинным, можно усомниться, но Жуана провозгласили королем. Фернан Лопиш, королевский хронист, писал: «Родился новый мир. Новое поколение – дети настолько низких классов, что они не заслуживают и упоминания – за верную службу и упорный труд были посвящены в рыцари. Другие стали обладателями древних благородных титулов, времени уже забытых, а сегодня их потомки величают себя аристократией, и все к ним относятся как к знати. Многие из тех, кого приблизил к себе Магистр ависского ордена, так разбогатели, что стали выезжать в свет в сопровождении двадцати или тридцати конных воинов. В последующих войнах им подчинялись представители древней аристократии».

    Тем временем кастильцы продолжали наступление. Король Хуан устроил свою резиденцию в Сантареме. Кастильская пехота придвинулась к Лиссабону и стала там укрепленным лагерем. К ней присоединились другие воинские подразделения короля Хуана, высадившиеся с кораблей, которые прибыли из Бискайи. С земли и с моря началась осада. В лагере осаждающих поселилась чума: число умерших достигло 200 солдат в день. Спустя десять дней те, кто выжил, отступили. Одетые в черное, они везли за собой мертвых товарищей в грубо сколоченных гробах, привязанных к спинам мулов.

    До Лиссабона дошли сведения разведки о том, что Король Хуан начал перегруппировку своих сил для следующей значительно более мощной атаки. Португальцы, которых на протяжении всей их истории, вероятно, никогда не насчитывалось свыше двух миллионов, тоже заразились чумой: у них просто не оставалось достаточно здоровых мужчин, чтобы отбить неприятеля.

    В 1385 году Жуан Ависский направил Томаса Дэниэля, английского торговца сукном, а также  Лоуренсу Мартинша, португальского еврея, ко двору Короля Англии Ричарда II. У династии Плантагенетов хватало собственных военных проблем: Англия была изолирована от внешнего мира военными флотами Франции и Арагона. Английские судоходные навыки устарели не меньше, чем неуклюжие, похожие на бочки, суда Плантагенетов. На выручку англичанам послали эскадру быстрых маневренных португальских галер: в каждой было по 160 гребцов и по взводу лучников и метателей камней. (Сам Мартинш остался в Англии, где основал банк, продолжавший свою работу до шестидесятых годов прошлого века, когда этот банк поглотил Барклайс Банк).

    В благодарность за это король Англии разрешил португальцам набирать солдат-наемников в Англии. Как только первые английские войска добрались до Португалии, король Хаун сконцентрировал войска в Сьюдад-Родриго, чтобы подготовить наступление на стратегически важный португальский город Визеу. Кастильцы встретились с португальскими силами в Транкозу, где португальцы впервые применили английский стиль битвы. Они не стали наступать на кастильцев верхом, а спешились и создали рвы и иные оборонительные сооружения. Когда кастильцы истощили силы, пытаясь прорвать оборону, из-за линии обороны внезапно поднялись португальские лучники, осыпавшие кастильцев потоком за потоком стрел, пока те не отступили.

    изображения не найдены

    Хаун провел перегруппировку своих сил и двинулся на Лиссабон. В Сори [6], где изначально находился штаб рыцарей тамплиеров, знаменитый португальский полководец Нуно Алвареш выехал на коне на встречу Хуану и официально вызвал его на битву. Сражение произошла при Альжубарроте – недалеко от того места, где сегодня находится величественный монастырь Баталья, посвященный победе в этой битве. Нуно Алвареш начал боевую комбинацию с того, что собрал своих воинов на крутом каменистом хребте, который преграждал дорогу в Лиссабон. Кастильцы обошли неприятельские позиции широким веером и приблизились к португальцам и англичанам с тыла. Нуно Алвареш распорядился срочно вырыть земляные укрепления и расположил своих солдат в форме клина. Вечером 14 августа 1385 года кастильцы вышли на прицельные позиции. Они были истощены долгим дневным переходом, а командовали ими необстрелянные молодые дворяне, уверенные в том, что численное превосходство кастильцев позволит им сразу выбить с позиций португальцев и англичан. Кастильская кавалерия галопом устремились прямиком в ловушку, устроенную португальцами. Португальские и английские солдаты поднялись из кустарника, окружавшего кастильцев с флангов, и атаковали неприятеля стрелами и камнями. Из острия клина на неприятеля бросились другие бойцы, рубя кастильцев мечами и топорами. Пал кастильский знаменосец, а его товарищи развернулись и побежали вспять. Спасаясь вмести с армией, король Хуан бросил свой королевский шатер. Жаун Ависский велел разобрать этот шатер и стал использовать его в торжественных случаях. Алтарный триптих из походной капеллы короля Кастилии сегодня находится в одной из церквей Браги. Огромный походный котел кастильцев можно уидеть в монастыре в Алькобасе. В самой Альжубарроте красуется памятник вдове пекаря, о которой рассказывают, что она прикончила девять убегающих кастильцев железным ухватом для хлебной печи. Таким образом, меньше чем за три часа была выиграна битва, которая обеспечила португальцам почти два столетия мира с соседом.

    В Лондоне в Звездной палате [7] Вестминстерского дворца прошли переговоры и было подписано соглашение между Жуаном Ависским и королем Ричардом II. Этот договор считается – по крайней мере, англичанами – самым старым из действующих договоров в мире. Договор гласит, что Англия обязуется защищать Португалию в обмен на торговые привилегии в лиссабонском порту. В параллельном соглашении Португалия пообещала поддерживать претензии на кастильский трон дяди короля Англии – Джон Гонта, первого герцога Ланкастерского. Было принято решение связать узами брака Филиппу – старшую дочь Джона Гонта – и Жоана Ависского, хотя последний технически оставался монахом, которого Папа Римский не освобождал от обета безбрачия.

    Владения Герцога Ланкастерского были самыми обширными в Англии. В Лондоне Джон Гонт содержал королевский по размаху двор в Савойском дворце. В Герцогство Ланкастерское настолько важную роль в делах английского государства, что у него было постоянное место в королевском совете. Сегодня, хотя имений уже давно не осталось, за герцогством Ланкастер сохраняется постоянное место в кабинете министров для министра без портфеля. У Джона Гонта хватало собственных средств, но Парламент все равно проголосовал за выделение ему 3000 фунтов на финансирование экспедиции.

    Ричард II проводил герцога и герцогиню, судно которых отправилось из Плимута. До этого он подарил им по королевской короне, которую они должны были начать носить после того, как под их власть перейдет Кастилья. Этому не суждено было сбыться.

    Армия Герцога легко взяла Сантьяго-де-Компостела. Жоан Ависский направился на берега реки Миньо, где установил захваченный у кастильцев походный королевский шатер, в котором приветствовал своего будущего зятя. Португальские войска поступили под командование Герцога Ланкастера, чтобы вместе с англичанами взять Кастилию. Герцог почти не встречал сопротивления. Сокрушительное поражение его армии нанесла свирепая летняя жара испанской равнины, неспособность добыть провизию или найти поддержку среди местного населения и, наконец, чума. Джон Гонт вернулся на побережье и с остатками армии и двором направился в Байонну.

    Филиппа вышла замуж за Жоана Ависского в Порто. После свадебного богослужения молодожены поскакали на двух белых лошадях во дворец епископа. Там, в главной спальне, Филиппу раздели фрейлины и уложили в постель. Ее мужа привела группа рыцарей, которые пили вино из свадебного кубка. После этого раздели и уложили в постель и самого короля.  Епископ со свитой из священнослужителей произнес над молодоженами молитвы и все удалились. Филиппе в это время было двадцать шесть лет. Португальские летописцы жаловались на то, что она привнесла в португальский двор чуждое ему английское ханжество. Один даже писал, что не удивляется, что английский язык единственный в мире имеет слово для обозначения понятия «не могу», которое   у англичан пишется слитно – «can’t». До Жана Ависского не было прецедента, чтобы португальский король не признавал своих незаконнорожденных детей. Королева настаивала на моногамии, и требовала ее от всего двора. Мужчины и женщины при дворе, обнаруженные в компрометирующих обстоятельствах, получали письменные указания немедленно связать себя узами брака. Королева Филиппа издала более ста таких указов. Следует отметить, что когда она обнаружила, что ее муж ласкает фрейлину в своей летней резиденции в Синтре, она предупредила его. Когда же королева Филиппа застала его за этим занятием во второй раз, она велела сжечь одного из королевских пажей на стогу перед дворцом. За шестнадцать лет Филиппа зачала девять раз, и шестеро из ее детей выжило. Ее старший сын – Дуарте – сменил отца на троне в 1433 году. Второй сын – Педру – странствовал по дворам и университетам Европы и привез в Португалию немало знаний и сокровищ – в том числе первый венецианский учебник по анатомии и копию «Книги путешествий» Марко Поло. Третий сын – Энрике – стал Великим магистром ордена Христа. Его английская мать сделала все, чтобы посеять в нем амбициозное желание исполнить главное предначертание Португалии – завоевать Марокко, изгнать оттуда мусульман и присоединить Марокко к Португалии.

    Пока Энрике с другими рыцарями готовились к штурму Сеуты, королева умирала от чумы. Летописец утверждает, что она призвала Энрике к своему смертному ложу, поцеловала церемониальный меч сына, заставила сына поклясться, что «он умоет руки в крови неверных» и испустила дух. Ее последним деянием стало то, что Принц Энрике, известный как «Генрих Мореплаватель», начал свою карьеру.

    изображения не найдены

    [1] Сарумский обряд также известен как «солсберийский чин»: Сарум – латинское название кельтского Солсбери [примечание переводчика].

    [2] Сушеная и соленая треска [примечание переводчика].

    [3] Мне казалось, что головное аббатство находилось в Сито, в честь которого орден и получил название  «цистерцианский» [примечание переводчика].

    [4] Джон Гонт – первый из герцогов Ланкастерских [примечание переводчика].

    [5] Иногда этот орден называют «авишским» [примечание переводчика].

    [6] Недалеко от Куимбры [примечание переводчика].

    [7] Англ. Star Chamber, лат. Camera Stellata – чрезвычайный суд при короле Англии, существовавший в XV-XVII веках [примечание переводчика].

    ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗДЕСЬ.

  • РеконкистаПортугалия: «Артек» для глобалистов

    РеконкистаПортугалия: «Артек» для глобалистов

    изображения не найдены

    Продолжение перевода книги Мартина Пейджа о Португалии.

    Уже опубликовано:

    В 1126 году Гуго де Пейн – родом из Шампани – вернулся из Иерусалима в Европу, чтобы изыскать людей и средства и заручиться папским благословением на создание нового рыцарского ордена. Вместе с другим христианским рыцарем – Годфруа де Сент-Омером – он решил основать Орден Тамплиеров. Этот орден должен был заниматься охраной церкви, сооруженной в Иерусалиме на том месте, где когда-то, как считалось, стоял Храм Соломона, а также защищать направлявшихся в церковь паломников.

    изображения не найдены

    Но приступить к выполнению перечисленных выше задач смогло только следующее поколение тамплиеров. В первые годы после основания ордена рыцари были заняты созданием нового образцового христианского государства, которое в дальнейшем будет называться Португалией. Не одно столетие после того, как преследования привели к уничтожению ордена храмовников во Франции и в других странах, он продолжал процветать в замаскированном виде в Португалии – вплоть до девятнадцатого века. История Ордена Тамплиеров и история Португалии взаимосвязаны и тесно переплетены друг с другом.

    Ордену Тамплиеров суждено было стать самым богатым институтом западного мира – богаче, чем любая монархия, чем сама Католическая Церковь, которой он номинально подчинялся. Но в момент зарождения ордена его основатели были настолько бедны, что на его гербе были изображены два рыцаря верхом на одной кобыле – предположительно, Гуго и Годфруа.

    изображения не найдены

    Гуго прибыл в Бургундию, которая на тот момент была самым процветающим из королевств западного мира. Бургундия находилась на пересечении коммерческих и интеллектуальных дорог Европы. Если верить хроникам цистерцианцев, Гуго преследовал конкретную цель, которая заключалась в том, чтобы подать прошение некому монаху Бернарду – аббату монастыря в Клерво. У Бернарда была репутация человека, способного влиять на исход выборов римских пап и по сути управлявшего понтификами. Будучи двоюродным братом герцогов бургундских, Бернард страдал хронической анемией, язвой желудка, гипертонией и мигренями. В возрасте двадцати пяти лет ему удалось убедить четырех из пяти своих братьев и семнадцать кузенов-аристократов принять обет бедности. В эту эпоху аскеза вышла из моды в монастырях Бургундии. Монахи-бенедиктинцы в главном из них – аббатстве Клюни – питались изысканными яствами и потребляли тончайшие вина. Большую часть года они проводили в своих роскошных домах в Париже. Настоятель монастыря, намекая на необходимость пожертвований монастырю в форме земельных наделов, драгоценностей, произведений искусства и наличных средств, любил повторять: «Для Бога нет ничего слишком роскошного».

    изображения не найдены

    В монастыре, который построил Бернард, братья ночевали в нетопленных общих спальнях на соломе без одеял. Их сон продолжался всего шесть часов, а днем у монахов не было ни единой свободной минуты: их время было полностью поделено между молитвами и физическим трудом. Бернард, который потерял способность различать вкусы в результате одного из своих заболеваний, заставил всю общину питаться исключительно вареными овощами, которыми питался сам. Он обитал в хибаре отшельника на территории монастыря, где его навещал травник. Из этой лачуги Бернард слал в мир поток писем, проповедей, наставлений и инструкций.

    В них он клеймил моральное разложение епископов и священников. Подобно Святому Иакову Бернард защищал права крестьян, угнетаемых тем классом, к которому сам принадлежал. Бернард запретил дискриминацию евреев – народа, из которого вышел Иисус. Он требовал, чтобы христиане уважали женщин, поклоняясь Деве Марии, служившей небесным прообразом женского сострадания.

    изображения не найдены

    Неизвестно, кому первому пришла в голову идея создать государство Португалия и направить усилия рыцарей Храма на решение этой задачи. Из монастырских хроник Бургундии и авторитетной биографии Бернарда, написанной Братом Иринеем Валлери-Радо, мы знаем, что первоначально существовало намерение основать новое эталонное христианское государство на западном фланге Ислама. Оно должно было простираться от реки Миньо на севере Иберии до той территории, где сегодня находится город Агадир в Южном Марокко – чуть севернее пустыни Сахара. Спустя три столетия, когда Португалия превратилась в богатейшую из стран Европы, именно упорное стремление выполнить план Святого Бернарда и завоевать Марокко привело к самой пагубной из катастроф в истории Португалии и ее двухвековому подчинению власти испанской короны.

    Семья Святого Бернарда активно интересовалась Иберией, начиная с конца XI века. Его дядя – Герцог Генрих Бургундский – побывал там со своей частной армией и помог Альфонсо, королю Леона и Кастилии (за которого сражался и отдал жизнь Эль Сид)[1], вступить в войну с арабами. За это он получил в жены вторую дочь Альфонсо Принцессу Терезу. В качестве приданного Альфонсо подарил молодоженам полоску атлантического побережья между реками Миньо и Дору, известную как «Портукалия».

    изображения не найдены

    К 1126 году, когда Гуго де Пейн прибыл в Бургундию, уже 14 лет как не стало Герцога Генриха. Принцесса Тереза осталась одна с единственным не умершим в детстве сыном. Его назвали Афонсу в честь дедушки и Энрикиш[2] по отцу. На тот момент Афонсу Энрикишу было 15 лет. В период регентства мать Афонсу Энрикиша принесла от его имени присягу своему племяннику – новому Королю Леона и Кастилии. По достижении совершеннолетия Афонсу немедленно заключил мать в крепость. Он женился на кузине Герцога Бургундского – Мафальде, которая была дочкой короля Амадея II Савойского. Затем Афонсу объявил себя королем. Неизвестно, где и как он это сделал. Официальная хроника Афонсу гласит, что его солдаты стихийно провозгласили его королем после триумфальной победы над берберами и арабами при Оурике. Но не имеется ни письменных, ни археологических свидетельств того, что такая битва в действительности имела место, как и подтверждений существования самого места под названием Оурике.

    изображения не найдены

    Из других источников следует, что регионом к югу от реки Дору по-прежнему правили мусульмане и что охранявшие его берберские солдаты из Северной Африки восстали из-за нехватки провианта, вступив в борьбу со своими арабскими командирами. Известия об этом мятеже достигли Бургундии. Там и родился план отправить в Иберию элитные воинские подразделения, чтобы вычистить враждующих между собою мусульман и застолбить эти земли за христианским миром.

    В Труа прошел церковный собор, в котором участвовал Папа Римский и короли Франции и Германии. Они обсуждали возможность крестового похода. Бернард отказался участвовать в этом соборе. Папа Римский призывал его председательствовать на нем. Бернард сослался на плохое самочувствие. Папа отправил за монахом паланкин с носильщиками, которые донесли его до Труа.

    изображения не найдены

    Первым вопросом на повестке дня было создание Ордена рыцарей Храма. Никто больше не притворялся, что он будет защищать паломников: орден создавался для разгрома мусульман. Бернарда попросили прочитать проповедь, призывая желающих вступить в новый орден. Он наотрез отказался, заявив, что любой человек – ему сосед. А убийство соседа, будь он даже мусульманином, противоречит христианскому учению. Ни Иисус, ни его апостолы не проповедовали священной войны, на пропаганду которой сейчас толкали самого Бернарда, и сегодня выступили бы не на стороне «христианских» агрессоров, а на стороне их жертв.

    Ослабленный болезнью, Бернард все-таки уступил. Он выступил с проповедью, которая, вероятно, была отвратительна ему самому. В ней он указал на то, что хотя Иисус и велел Святому Петру спрятать меч в ножны, есть и другой случай, когда Иоанн Креститель крестил солдат, не требуя, чтобы те сначала сложили оружие. Иоанн потребовал от воинов только не нападать на тех, кто не лжесвидетельствовал (Лука 3:14). Бернард отметил также, что сам Святой Августин утверждал, что временами войны случаются по божьему промыслу и совершаются с праведными намерениями, а потому бывают справедливыми.

    изображения не найдены

    Папа объявил о создании Ордена рыцарей Храма на соборе в Труа в январе 1128 года. Афонсу Энрикиш отправил клятву верности Ордену от своего имени и имени своей страны в аббатство Бернарда в Клево. Через шесть недель – в марте 1128 года – Гуго де Пейн с группой недавно присягнувших рыцарей достиг Портукалии. Часто отмечают, что им удалось сделать это невероятно быстро, поскольку предполагалось, что они ехали верхом. Но Бургундия находится в центре сети водных сообщений, которые тянутся во все стороны света. Когда Папа прибыл в Клерво, чтобы посовещаться со святым Бернардом в его хижине на территории монастыря, он плыл на корабле, который начал путь на средиземноморском побережье Италии и поднимался по Роне от Марселя. Гуго с рыцарями плыли в обратную сторону – вниз по реке Рона в Атлантику. Там их движение ускорили течения и преобладающие ветра. В дельте реки Соре – недалеко от того места, где сегодня находится город Лейрия, они захватили у берберов замок, в котором поселились.

    изображения не найдены

    Тенденцию идеализировать эту страницу португальской истории, преобладавшую среди авторов периода диктатуры Салазара, скорректировал популярный современный историк Жозе Эрману Сарайва. Он указал на то, что долгое время Афонсу Энрикиш и его рыцари вели себя не как армия освободителей, а как банда грабителей. Они совершали набеги на вражескую территорию, где занимались мародерством и похищением мирных жителей, которых превращали в рабов.

    Самым известным из рыцарей был Жиральдо Бесстрашный (Geraldo Sem Pavor), который отбирал добро у мусульман и раздавал его христианам. Он обладал способностью незамеченным перелезать по ночам через стены мусульманских городов. Перед самым рассветом Жиральдо, «поднимая жуткий шум, от которого казалось, будто на город на них напал целый полк солдат», хватал все, что попадалось под руку, и скрывался с награбленным.

    Бесстрашного Жиральдо в конце концом поймали не мавры, а кастильцы, когда тот совершал набег на Бадахоз – сегодня испанский город на границе с Португалией. Во главе отряда, который должен был вызволить Афонсу из плена, стоял сам Афонсу Энрикиш. Когда король проезжал через городские ворота, на него сбросили опускающуюся решетку. Она раздробила его левую ногу, и король попал в плен. Семья заплатила за освобождение Афонсу огромный выкуп, но его нога не восстановилась от многочисленных переломов, и он никогда больше не ездил верхом. Бесстрашный Жиральдо тем временем скрылся. На этот раз он вступил в ряды мусульман и грабил христианские города с таким усердием, что по выходе на «пенсию» мусульмане наградили его вотчиной в Северной Африке.

    изображения не найдены

    В ознаменование сорокалетия короля Афонсу Энрикиша была запущена новая военная кампания. Инициатива снова пришла из Бургундии, а задачей нового наступления было выйти из патовой ситуации, которая сложилась в войне между христианами и мусульманами. Христианский мир находился не в лучшем положении. С востока мусульмане теснили христиан все дальше от Черного моря. Славянский мир также представлял угрозу. Святой Бернард Клервосский и его ученик, которого он принял в монахи – Папа Евгений III, – призвали к началу Второго крестового похода.

    Сохранилось письмо Святого Бернарда к его племяннику – Афонсу Энрикишу – в котором монах называет его «прославленным Королем Португалии», а также представляет тех рыцарей, с которыми были послано письмо, хвалебно отзываясь о них. Когда рыцари достигли Португалии, Афонсу Энрикиш и Гуго де Пейн возглавили поход в Сантарем – город, занимавший стратегически важную позицию на реке Тежу. Рыцари отправили гонца к мусульманскому правителю города, давая ему три дня на то, чтобы сдаться, либо вкусить их гнев, но рыцарей было так мало, что мусульмане игнорировали ультиматум.

    На заре четвертого дня рыцари прислонили штурмовую лестницу к городской стене. Только трем из них удалось взобраться на стену, прежде чем лестница рухнула. Эти трое убили двух часовых и с боем прошли по главной улице, ведущей к воротам города. Они смогли открыть ворота, и в город ворвались другие рыцари. Все рыцари дали Бернарду обет отказаться от личной выгоды и воевать исключительно за Христа. В Сантареме они атаковали безоружных горожан, большинство из которых были христианами, устроив кровавую бойню. Пока рыцари выносили из города награбленное, выжившие мирные жители бежали на юг, чтобы найти убежище в Лиссабоне.

    изображения не найдены

    Афонсу Энрикиш даровал рыцарям все церкви в Сантареме. На огромном панно из керамической плитки в монастыре Алкобаса изображено, как Афонсу Энрикиш после захвата Сантарема сочиняет благодарственное письмо Святому Бернарду за то, что тот послал ему военную помощь.

    Окрыленные успехом, бургундцы начали кампанию по набору рыцарей по всей Франции, Германии, Нижним странам (Нидерланды, Бельгия, Люксембург) и Англии. В это время Англией правили нормандцы, которым удалось оккупировать ее после двух неудачных попыток взять под свой контроль Португалию. Всего в крестоносцы записалось 3000 рыцарей. Чтобы перевезти их, был собран флот из 164 судов. Они плыли по Рейну и Сене, а также по рекам вокруг южного побережья Англии, чтобы встретиться в Дартмуте в графстве Девон.

    изображения не найдены

    Британские историки, рассуждавшие об историческом долге португальцев англичанам, нередко утверждали, что в сущности это была английская экспедиция, которую разбавило небольшое число воинов с континента. Не подвергалось сомнению и то, что изначально перед войском стояла задача совершить крестовый поход в Святую Землю. Попав в страшный шторм в Бискайском заливе, корабли бросили якоря в Порту, где встали на ремонт и взяли на борт свежие запасы воды и провианта. Дальше обычно рассказывают, как португальский епископ, щедро накормив рыцарей роскошным обедом, зачитал им через переводчиков просьбу Афонсу Энрикиша отложить дальнейшее путешествие и помочь ему взять Лиссабон штурмом.

    Свидетельства в хрониках Бургундии говорят совсем о другом. Они доказывают, что с момента зарождения идеи похода, он был направлен на завоевание Португалии. Суда собрались в Дартмуте и отправились оттуда потому, что с ветхозаветных времен было известно, что именно здесь находится защищенная гавань, из которой удобно пересекать Бискайский залив. По этому маршруту корабли из стран Северной Европы будут ходить на юг еще не одно столетие после крестового похода.

    Это рискованное предприятие стало единственным успешным эпизодом в остальных отношениях провального Второго крестового похода, который покрыл позором Святого Бернарда и его протеже – Римского Папу.

    изображения не найдены

    То, что нам известно об осаде и успешном взятии Лиссабона в 1147 году, описано очевидцем, который писал на латыни и, как считается, был норманнским священником, выполнявшим при рыцарях роль капеллана. Его отчет хранится в библиотеке Колледжа Тела Христова в Кембридже.

    изображения не найдены

    Для жителей Северной Европы Лиссабон был фактически закрыт на протяжении четырех тысячелетий. Капеллан пишет, что этот город находился за пределами известного мира на самом юге Атлантического океана. Лиссабон имел репутацию «самого богатого из торговых городов Африки – более богатого, чем большинство европейских городов».

    изображения не найдены

    Когда крестоносцы подошли к стенам Лиссабона, город уже трещал от притока беженцев из Сантарема. Его население достигло 150000 мужчин, плюс никем не сосчитанных жен и детей. Для сравнения, население Парижа на тот момент составляло 50000, а Лондона 30000 человек. В число жителей Лиссабона входили, по словам капеллана, «все аристократы Синтры, Алмады и Памелы, а также множество купцов из всех регионов Испании и Африки». Город высился на вершине холма, а «его стены, постепенно спускаясь вниз, тянулись до самого берега Тежу, окруженного только одной стеной». За стенами на западе простирались городские предместья. Богатство этой земли изумило завоевателей-северян. «Ей нет равных, – писал капеллан, – по богатству плодов земли, будь то фрукты или виноград. Она изобилует всем: от дорогостоящих предметов роскоши до необходимых продуктов потребления. Здесь имеется золото и серебро, и никогда не было нехватки железных руд. Прекрасно растут оливки. Нет ничего, что бы не воспроизводилось или было бесплодно: ни единого растения, которое не дает урожая. Местные жители не варят соль, а копают ее. Здесь так много фиговых деревьев, что жители не съедают и доли всех их плодов. Регион славится разными видами охоты. Воздух полезен для здоровья. На лужайках резвятся и размножаются на редкость плодовитые кони». Река Тежу была настолько щедрой, что она, как утверждали, на две трети состоит из воды и на одну треть из рыбы и моллюсков.

    изображения не найдены

    Не успел крестовый поход подойти к стенам города, как англичане и нормандцы объявили забастовку. Они заявили, что отказываются брать город штурмом, если им не дадут разграбить его целиком, не делясь с португальскими воинами. Афонсу Энрикиш пошел на благородные уступки в своем лагере на севере города: «Поскольку нам постоянно докучают мусульмане, нам, очевидно, не суждено накопить сокровищ. Чтобы бы вы ни нашли в наших землях, считайте вашим».

    изображения не найдены

    Была составлена официальная грамота, в которой Афонсу Энрикиш пообещал тем рыцарям, «которые останутся осаждать Лиссабон, право взять в свое распоряжение и собственность и хранить в качестве таковой любую собственность неприятеля. Я и мои люди не возьмем из этого ни крохи. Если богу будет угодно, чтобы они взяли Лиссабон штурмом, то город будет принадлежать им и находиться в их руках до тех пор, пока они не перевернут в нем каждый камень и не разграбят его. После того, как они обшарят и разграбят город до собственного удовлетворения, они передадут его мне». Городки и земли вокруг Лиссабона решено было поделить между завоевателями по рангу. Они и их наследники освобождались от португальских таможенных сборов и налогов.

    изображения не найдены

    Рыцарями командовал Лорд Сахер Арчеллский[3]. Он приказал им установить шатры на холме, обращенном лицом к городу, «на расстоянии примерно в один бросок палки» от него. Лорд Сахер поставил здесь свой шатер, а рядом с ним установил свой командный пункт нормандец Эрби де Гланвиль. Их воины вернулись на корабли, где провели ночь.

    Примерно в девять утра рыцари начали обстрел города камнями из пращей. По другую сторону городских стен мусульмане и мосарабы взобрались на крыши и начали метать камни в крестоносцев. Другая группа рыцарей, которая пыталась прорваться через городские предместья с боем, столкнулась с яростным сопротивлением. Они позвали подкрепление. Когда оно подошло, защитники встретили его градом стрел и камней, выпущенных из катапульт. Обе стороны несли тяжелые потери. Перед закатом мусульмане и мосарабы отступили, а с наступлением тьмы пригороды перешли под контроль рыцарей.

    Следующие дни были посвящены мелким стычкам и обмену оскорблениями. Христиане кричали, что Мухаммед был сыном проститутки. Мусульмане отвечали взаимностью, плюя и мочась на кресты, которые затем кидали в крестоносцев. К этому моменту нормандцы и англичане заняли позиции к западу от городской стены. Бретонцы охраняли берег реки. Немцы, французы и фламандцы стояли на востоке. Немцы по собственной инициативе пять раз пытались прорыть тоннели под стенами, но защитники отбрасывали их назад. Англичане и нормандцы соорудили деревянную башню на колесах высотою в тридцать метров. Они начали толкать ее к городской стене, но башня застряла в песке. Там она «днем и ночью без передышки подвергалась обстрелу, пока на пятый день, когда мы уже потратили массу усилий и понесли тяжелый потери, напрасно защищая башню, не сгорела. Наши войны пали духом на целую неделю». Капеллан из Бристоля (не рассказчик, а другой) призвал рыцарей поднять мятеж. Отношения между англичанами и нормандцами с одной стороны и остальными крестоносцами с другой становились все более натянутыми. Ходили слухи о том, что в лагере немцев хлеб причастия превратился в окровавленную плоть во время утренней мессы. Нормандцы и англичане решили, что Бог карает их, демонстрируя свое омерзение их кровожадным поведением.

    Однажды вечером, когда шла уже шестая неделя осады, десять мусульман сели в небольшую лодку и погребли на противоположный берег Тежу. Их заметили бретонцы и погнались за ними на гребных судах. Мусульмане выпрыгнули из лодки и поплыли назад в сторону города. Они оставили в лодке мешок писем, адресованных мусульманским правителям Палмелы, Эворы и других городов к югу от Тежу. Письма молили о помощи в «освобождении города от варваров». В них рассказывалось о гибели многих знатных мусульман и об отчаянной нехватке хлеба и провианта. Затем крестоносцы перехватили гонца с письмом от правителя Эворы губернатору Лиссабона: «Поскольку мы уже давно заключили перемирие с королем португальцев, я не в силах нарушить обещание и пойти на него войной. Купите себе безопасность, заплатив им деньги».

    Капеллан нормандских рыцарей написал в своем повествовании: «Это сильно подняло боевой дух воинов, которые снова были готовы идти в бой с неприятелем». Группа рыцарей, отправившихся с набегом на Синтру, вернулась в лагерь крестоносцев с трофеями.

    Когда бретонцы рыбачили с южного берега Тежу, их атаковала группа мусульман и убила нескольких рыцарей, взяв пятерых в плен. Англичане и нормандцы совершили карательный набег на городок Алмада, который находится на южном берегу Тежу. В тот же вечер они вернулись с двумя сотнями арабских и мосарабских пленников и с восьмьюдесятью отрубленными головами. Они утверждали, что сами потеряли всего одного бойца. Рыцари насадили головы на копья и стали размахивать ими под стенами Лиссабона.

    изображения не найдены

    «Они пришли к нашим людям как просители, умоляя вернуть им головы, которые мы отрубили», – пишет в своей хронике капеллан. «Получив головы, они отнесли их за стены с криками скорби и причитаниями. Всю ночь горестные голоса и крики отчаяния слышались из всех уголков города. Дерзость этой геройской вылазки вселила великий страх в сердца неприятеля».

    Несколько рыцарей, принимавших пищу под открытым небом недалеко от городской стены, оставили на месте пикника несколько недоеденных фиг. Они заметили, что люди тайком выползают из города, чтобы забрать фиги. Следующие несколько дней они оставляли пищу на том же месте. Затем они спрятали капканы и громко смеялись над агонией тех, кто попал в ловушки. Лиссабон был построен тесно – стена к стене, а внутри городских стен не имелось кладбища. Трупный смрад начал проникать повсюду. Бедняки все больше перебегали в лагерь крестоносцев. Они умоляли накормить их, а в обмен на еду делились с рыцарями ценной информацией о положении в осажденном городе.

    Через пятнадцать недель немцам удалось-таки вырыть туннель под восточной стеной. Они забили туннель горючим материалом и подожгли его. «Когда запели петухи, обвалился кусок стены длиной около тридцати локтей (порядка шестидесяти пяти метров). Они слышали, как мусульмане, охранявшие стены, мучительно заголосили, что, похоже, настал конец их долгим земным трудам и наступил последний день, и что придется им принять смерть, что само по себе уже великое утешение… Мусульмане стянулись со всех концов обороняемой территории к пробоине в стене. Когда жители Колона и фламандцы попытались прорваться через брешь, их отбросили назад… Рыцарям не удалось одолеть защитников в контактном бою, и тогда они так яростно атаковали их стрелами, что те стали похожи на ежей. Неподвижные, они держали оборону, будто живые».

    Изнуренные ратным трудом немцы вернулись в лагерь. Нормандцы и англичане пошли занимать их место, но немцы остановили их и предложили сделать собственную брешь, а не лезть в чужую. Нормандцы и англичане построили новую башню, которую покрыли бычьими шкурами, чтобы защитить от горящих метательных снарядов и камней. Ее освятил Архиепископ Браги, окропив священной водой. Башню начали толкать вверх по склону к городским стенам, и мусульмане бросили на этот участок весь гарнизон. Рыцарям удалось протолкать башню десять метров на запад, а норманнские и английские арбалетчики и лучники открыли безжалостный огонь по защитникам. Наступила ночь, и битва постепенно затихла, а затем и вовсе прекратилась.

    На следующее утро рыцарей отрезал от башни прилив. Мусульмане рискнули атаковать башню. «Но море стремительно отступило, и изможденный неприятель отказался от борьбы», – повествует капеллан. Рыцари собрались на песке и протолкнули башню ближе, чем на метр от стены. «Когда мусульмане услышали шум перебрасываемого на стену мостика, они завопили во весь голос и сложили оружие на наших глазах, протягивая руки, как просители, и моля о перемирии».

    Из крепости вышли пятеро, чтобы обсудить с королем Афонсо Энрикишем условия сдачи города. Группа рыцарей бросилась убивать парламентариев, но португальцы остановили их. Нормандцы и англичане с одной стороны, и немцы с фламандцами с другой вступили в яростный спор о том, как поделить трофеи. Мусульмане и португальцы следили за их грызней с обоюдным отвращением.

    Наконец, удалось достичь соглашения об условиях сдачи Лиссабона. В город должна была войти одна группа из 150 нормандцев и англичан и другая из 150 немцев и фламандцев. Они должны были взять главную башню. Туда жителям Лиссабона надлежало снести все свое имущество. Затем рыцари обыщут дома, склады и магазины. Любой мусульманин, которого уличат в сокрытии пожитков, будет обезглавлен. Всем остальным дозволялось покинуть город с миром. К недовольству некоторых рыцарей, мусульманскому правителю Лиссабона разрешили сохранить всю собственность за исключением арабской кобылы, владеть которой пожелал Лорд Сахер Арчеллский.

    изображения не найдены

    Мусульмане растворили ворота. В город потекла река из рыцарей, которые немедленно устроили оргию из убийств, изнасилований и мародерства. Они не ограничивались нападением на мусульман, но перерезали глотку Епископу Лиссабонскому. Многие христиане держали распятия и образы Богородицы, моля о пощаде. Рыцари резали их, как скот, считая их мусульманами, прибегшими к святотатству, дабы спасти свои шкуры.

    «О, как все ликовали!» – пишет капеллан. «Какая во всех была особая гордость! Какие потоки радостных благочестивых слез пролились, когда – во славу Господа и Пресвятой Девы – спасительный крест был воздвигнут на самой высокой башне в знак покорения города, а наш Архиепископ и Епископ вместе со священниками и всеми людьми нараспев произнесли в слезах, но с великим ликованием: «Te Deum Laudamus»[4].

    изображения не найдены

    Продолжение здесь.

    изображения не найдены

    [1] Речь идет о короле Альфонсе VI, а также о национальном герое Испании Эль Сиде Кампеадоре (El Cid Campeador), который погиб от отравленной стрелы в 1099 году. «Сид» происходит от арабского «сеййиди» или «сиди» – «мой господин» [примечание переводчика].

    [2] Что следует понимать как «Афонсу сын Генриха» [примечание переводчика].

    [3] Прославивший себя в битве за Лиссабон «Lord Saher of Archelle» среди португальцев был известен как «Saerio de Archelles» или «Arcelis». Аристократ нормандского происхождения из Графства Линкольншир на востоке Англии. После штурма получил от Афонсу Энрикиша в дар город Алмада, который сегодня входит в Лиссабонский регион. Некоторые считают, что именно Лорд Сахер стал основателем влиятельного рода de Almada. Получив Алмаду, Лорд Сахер отказался от претензий на деревушку Асгардби в родной Линкольнширщине, которая служила костью его раздора с находившимся неподалеку аббатством. Интересная семейная история: из викингов Аусгарда через Англию в Португалию, а оттуда в Новый Свет [примечание переводчика].

    [4] Тебя, Господь, мы славим! (латынь) [примечание переводчика].

  • Арабы несут цивилизацию в ЕвропуПортугалия: «Артек» для глобалистов

    Арабы несут цивилизацию в ЕвропуПортугалия: «Артек» для глобалистов

    изображения не найдены

    Продолжение перевода книги Мартина Пейджа о Португалии.

    Уже опубликовано:

    Халиф — Муса Ибн Нассер [1] — пересек пролив и прибыл из Северной Африки с проверкой в Иберию. Когда он нагнал передовые отряды своей армии, та ушла уже на 200 километров на север от побережья. Командующий мусульманским войском — Тарик — приветствовал Халифа, уважительно сойдя с коня. Арабские хроники утверждают, что разъяренный Халиф отхлестал Тарика кнутом в присутствии солдат, крича на него: «Как ты смел продвинуться так далеко вглубь страны без моей команды? Я приказал только совершить набег и вернуться в Африку».

    Но Муса быстро оценил богатые возможности, которые открывались на новом месте. Почва здесь гораздо плодороднее, чем где-либо в средиземноморской части Африки, а климат мягкий с достаточным количеством осадков. Страна целиком обращена к Атлантике – «темному океану», как ее называли в арабском мире – чьи тайны издавна манили арабов. Иберия богата полезными ископаемыми и драгоценными камнями. Иберия богата полезными ископаемыми и драгоценными камнями. Большинство представителей правящего класса бежало из страны сразу после первой заварушки. Когда страну покинула большая часть епископов, священников и монахов, евреи оказались самой образованной группой населения; к тому же они играли важную роль в торговле и коммерции. Евреи приветствовали арабов как освободителей от антисемитизма, который проповедовала и практиковала христианская церковь. Значительное число христиан, которых церковь эксплуатировала почти также свирепо, как иудеев, было, вероятно, тоже радо видеть арабов в качестве альтернативы старому режиму.

    В июне 712 года Муса высадил в Иберии войско в 18000 арабских всадников и пехотинцев. В Севилье иудеи открыли слабо охранявшиеся ворота, чтобы впустить в крепость арабов. Столица Лузитании Мерида, которой правил епископ, отчаянно сопротивлялась, но сдалась после почти года осады. На остальной территории завоевание прошло практически беcкровно. Арабы продвинулись на север Иберии, перешли Пиренеи и дошли до Тура в 200 км к югу от Парижа, где их, наконец, остановили и вынудили отступить христиане.

    Принцам из рода Витицы, которые призвали мусульман, Муса даровал земельные угодья, насчитывавшие 3000 ферм, назначив их на руководящие посты в новом правительстве. Он издал указ, согласно которому простые люди, безропотно принявшие арабское владычество, могли жить в мире. Вся собственность тех, кто противился завоеванию, подлежала конфискации.

    Арабы оставались в Португалии следующие 400 лет (а в Южной Испании на 250 лет дольше). Арабская цивилизация в Иберии достигла таких высот развития и процветания, каких не знала ни на Ближнем Востоке, ни в средиземноморской части Африки. Пик развития арабской цивилизации в Иберии приходится на правление в X веке сирийского рода Абд ар-Рахманов.

    Основатели этой харизматической, умной и утонченной правящей династии расположили свою столицу в Кадиcе, распространяя оттуда свою власть по всей территории Иберии. Они назвали свою страну Аль-Андалуз – Андалусия, что означает «земля вандалов», ибо арабы величали так всех северных европейцев. Большинство территорий, которые сегодня образуют Португалию, на протяжении большей части мусульманской эпохи управлялось в составе трех эмиратов: Аль-Куну (сегодняшняя провинция Альгарве), Аль-Каср, в состав которого входили земли нынешней провинции Алентежу, а также регион к северу от реки Тежу, включая Лиссабон, Синтру, Сантарем, который арабы называли Аль-Балата.

    изображения не найдены

    Историки девятнадцатого века горячо спорили о том, что могло послужить причиной этого неожиданного завоевания. Было ли оно примером джихада – священной войны за обращение западноевропейцев в Ислам, как считал Америко Кастро, в том числе с помощью меча, если неверные противились обращению? Или это завоевание было скорее, как утверждал Ричард Конецке, воплощением желания обладать более красивой и благодатной землей, чем та, из которой вышли арабы?

    изображения не найдены

    Спор между этими историками основывается на едином для них заблуждении – уверенности в том, что люди руководствуются в своих действиях единым мотивом. В реальности они действуют под влиянием весьма причудливых сочетаний различных стимулов. Но сам спор имел позитивный результат в том, что пролил свет на многочисленные свидетельства, остававшиеся в тени целых 800 лет.

    Арабские завоеватели были бескомпромиссны в своей приверженности Исламу. Их верность Исламу цементировалась смертной казнью для тех арабов, кто пытался «дезертировать» в другую религию, либо проявлял признаки инакомыслия. В 1862 году великий бельгийский арабист Рейнхард Дюзи опубликовал переводы протоколов шариатских судов девятого века над мусульманами, принявшими в Иберии христианство. Как правило, тех, кто совершал это преступление, казнили, публично распяв у дороги между двумя свиньями. Для сравнения скажу, что христианина, публично оскорбившего Мухаммеда или Коран, казнили без особых причуд.

    изображения не найдены

    Где-то в средине IX века среди христиан началось движение, члены которого называли себя «новыми зилотами» (то есть подвижниками, ревнителями веры). Как многие другие христиане по всей Европе новые зилоты были убеждены в том, что конец света придет совсем скоро – в 1000 году – когда Христос вернется на землю, чтобы держать суд. Зилоты ставили себе вполне конкретную задачу обеспечить себе преждевременный и прямой доступ на небо, минуя чистилище. У них был излюбленный метод стать угодными Христу, который заключался в том, чтобы быть обезглавленными мусульманами за публичное оскорбление Пророка Мухаммеда.

    Арабским чиновникам была не по вкусу та роль, в которой их выставляли их будущие жертвы. Брат Исаак пришел в Кордову из монастыря, который находился в Табаносе. В Кордове он предстал перед ничего не подозревавшим мусульманским правителем – кади – и крикнул ему в лицо: «Ваш пророк – лжец и обманщик. Он томится в аду за то, что ввел в заблуждение столько невинных душ». Правитель хлестнул монаха по лицу. Брат Исаак ответил: «Как смеешь ты поднимать руку на подобие божье!». Кади поинтересовался: «Может, ты пьян или сошел с ума? Ты что, не понимаешь, что по закону за такие речи тебя ждет смертная казнь?» «Я в жизни не пробовал вина и знаю, что говорю, – отвечал монах – Я жажду быть приговоренным к смерти. Благословенны те, кого казнили за то, что они говорили правду, и им принадлежит царство божье».

    Кади сообщил своему непосредственному начальнику – Халифу – что Исаак был явно не в своем уме, рекомендуя его помиловать. Халиф не послушал его совета. 3 июня 851 года монаха повесили вниз головой. Чтобы не допустить превращения похорон Исаака в триумфальный марш новых зилотов, его труп сожгли, а пепел бросили в реку. Новые зилоты немедленно объявили Исаака святым, приписав ему множество чудес, которые он якобы совершил до, во время и после своего «мученичества».

    Священник по имени Сисенанд объявил, что во сне к нему явился Исаак, который спустился с небес, чтобы убедить его принять мученическую смерть. Проснувшись, Сисенанд направился в приемную арабского чиновника, поносил Пророка и был предан казни. Восходя на виселицу, он призвал своего дьякона – Павла – последовать его примеру. Через четыре дня Павел выполнил его наказ.

    Эти мученические смерти регистрировал (зачастую с кровавыми подробностями) их современник – учитель и автор из числа новых зилотов Эвлогий Кордовский – в своей работе «Памятная книга о святых» (Memoriale Sanctorum). От имени его этого, кстати, происходит имя литературного жанра «eulogy» («эулогия» или панегирик).

    Прошло всего несколько дней после казни Павла, и вот уже ученик Эвлогия по имени Санчо, науськиваемый учителем, оскорбил Пророка и был обезглавлен. Это событие дало Эвлогию материал для новой главы. Далее в книге Эвлогия рассказывается о том, как в следующую субботу еще шесть монахов из Табаноса, в том числе дядя Исаака, предстали перед правителем и, если верить Эвлогию, прокричали: «Мы подтверждаем слова наших святых братьев Исаака и Санчо. Так отомстите за вашего окаянного Пророка. Испробуйте на нас самые жестокие из ваших пыток».

    Их обезглавливали.

    Затем пришла очередь сестры Исаака – Марии – увидеть вещий сон. Она рассказала о нем своей подруге Флоре. Марии было предначертано воссоединиться с ее любимым братом, а Флоре соединиться с самим Иисусом. Подружки отправились к правителю и обе оскорбили Пророка. Многострадальный правитель умолял их не делать глупостей. И хотя девушки настояли на своем, он решил не приговаривать их к смерти, а бросить в застенок. Правитель послал к девушкам судью, чтобы тот попытался образумить их угрозами. Если они не отрекутся от своих слов, девственницам грозила участь, которая, как надеялись оба мусульманина, покажется им страшнее смерти – пожизненное принудительное занятие проституцией.

    Правитель также попросил тех христиан, которые выступали против новых зилотов, навестить Марию и Флору в тюрьме и попытаться убедить их не приносить эту бессмысленную жертву. К несчастью доступ к узницам получил сам Эвлогий. Он не мог упустить возможность собрать материал для следующей главы, в которой две прекрасные юные девы примут мученический конец. Эвлогий распростерся у ног Марии и Флоры и с благоговейным трепетом поведал им, что по воле господней они уже излучают небесное сияние – как ангелы, а над головами у них мерцают заготовленные для них на небесах короны.

    В законе нет такого наказания, как принудительная проституция. Эвлогий добился своего. Мария и Флора взошли на эшафот 24 ноября 851 года. Маловероятно, чтобы они с ликованием ждали своей казни – в отличие от Эвлогия, который ликовал за них. После казни он писал: «Господь сегодня проявил величайшую милость и даровал нам огромную радость. По моим наставлениям наши девственницы с горькими слезами добились-таки пальмы мученичества».

    В конце концов арабский правитель, взбешенный выходками Эвлогия, приказал нанести ему 400 ударов плетью. Испугавшись боли, Эвлогий взмолился о легкой смерти. Арабский историк пишет, что он взвопил: «Верни мою душу Создателю. Но я не допущу, чтобы плеть рвала мою плоть в клочья».

    Эвлогия обезглавили в 859 году, когда пришло его время. Позднее кости Эвлогия, как и кости нескольких других христианских «мучеников», о которых он писал, отрыли арабские торговцы и продали послам христианских королевств из Северной Европы. Там эти кости стали объектом почитания; им приписывается немало чудес.

    Большинство христиан, живших под властью арабов, с отвращением наблюдало за этими событиями. В открытом письме Эвлогию, опубликованном за несколько лет до его казни, они протестовали: «Халиф разрешает нам свободно исповедовать христианскую веру, не угнетая нас. Те, кого вы зовете мучениками, на самом деле просто самоубийцы. Если бы они хоть раз открыли Евангелие, то прочли бы там: «Любите врагов ваших, … благотворите ненавидящим вас». Чем хулить Магомета, послушали бы лучше Святого Иакова: хулители царства божьего не наследуют».

    Далее в письме говорится: «Мусульмане говорят нам: если бы Господь хотел доказать, что Магомет – лжепророк, и что именно Господь вдохновил этих христианских фанатиков, он творил бы с их помощью чудеса и обратил бы нас в вашу веру. Но он этого не делает. Христианство не получает ничего от этих казней, а Ислам ничего не теряет».

    Рабам, которые принадлежали христианским фермерам и купцам, Ислам открывал перспективу освобождения из рабства еще при этой жизни. В Коране говорится, что освобождая раба, вы совершаете богоугодный поступок. Рабы, бежавшие из христианской общину в мусульманскую и провозгласившие в присутствии двух свидетелей, что «нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его», получали убежище у мусульман. Если такие беглецы соглашались изучать Коран и демонстрировали, что хотели жить в соответствии с его заветами, они получали многочисленные права, в том числа право владеть собственностью и вступать в брак.

    Христиане-рабовладельцы под покровом ночи отправляли банды всадников на мусульманские территории, чтобы вернуть себе рабов. Нередко такие рейды были успешными. Многих рабов, которых не вернули себе христиане, мусульмане наделяли участками достаточного размера, чтобы выращивать на продажу фрукты, салат, овощи и лечебные травы. Земли под такие наделы были конфискованы у беглых христианских епископов.

    Арабы познакомили местных жителей с ирригацией, которая стала для Европы, прежде с ней не знакомой, настоящей революцией в области сельскохозяйственных технологий. Ирригация пришла в Иберию из Александрии. Два египетских агронома, прибывших в Южную Иберию в X веке – Ибн Бассал [2] и Ибн Аввам – составили руководства, в которых адаптировали собственные знания к местным условиям. В этих работах содержатся сведения о конструкции, сооружении и работе водяных колес, насосов и акведуков, землеустройстве, животноводстве, размножении растений и культивации, консервации почв и продаже урожая.

    изображения не найдены

    Копии инновационных водяных колес можно увидеть и сегодня: они работают в садах у рек, например, в Томаре. В Томаре их приводят в движение воды реки Набао: колеса черпают воду из реки и выливают в ирригационные каналы. Среди растений, привезенных с Ближнего Востока, бананы, кокосовые пальмы, сахарный тростник, масличная пальма, кукуруза и рис. Арабы поощряли выращивание таких пищевых растений, как салат, лук, морковь, огурцы, яблоки, груши, виноград и фиги.

    Влияние этих продуктов на диету португальцев ощущается по сей день. Медики из Северной Европы исследуют питание португальцев, ища объяснение низкой распространенности сердечнососудистых заболеваний у этого народа. Часть сохранившегося арабского наследия в Португалии – это названия многочисленных пищевых культур и орошающих их ирригационных систем, а также складов, в которых хранились продукты питания.

    Модель семейных возделываемых участков, которую арабы внедрили в Иберию вместо крупных поместий итальянцев, германцев или церкви, существует и по сей день – поимо прочих городов в Синтре – хотя доход от таких участков обычно пополняется платой за работу на местных заводах, в магазинах и на строительных площадках. Наделы, как правило, интенсивно обрабатываются, виноград растет под апельсиновыми и лимонными деревьями, а цветы и салат между грядами. Правительственные агрономы жалуются, что эта система неэффективна, но пока что крестьяне отвергают любые попытки реорганизовать их в более рациональные фермерские хозяйства – подобно тому, как они не приняли новые «евро сорта» растений, сохраняя верность тем сортам, что веками выращивали их семьи. Португальцы – одни из последних европейцев, которые не сдают в этом плане своих позиций, и толпы, наводняющих пищевые рынки Португалии по выходным, доказывает, что эта консервативная практика продолжает пользоваться популярностью. Португальцы – не из тех народов, которые вернулись к практике органического фермерства: они никогда от нее не отходили!

    До арабского завоевания жителями деревень и маленьких городков правили землевладельцы, в качестве главного из которых постепенно стала выступать церковь. Приходский священник превратился в сборщика грабительских налогов. Иронично, что эта тенденция была противоположна тому пути, который прошел за свою жизнь Апостол Павел. Священник выступал в роли помещика, мэра, судьи и распределителя материальной помощи, становясь –  за исключением редких благородных представителей своего класса – гораздо богаче  прихожан, причем за их счет.

    При арабском режиме мусульмане – рожденные или обращенные в Ислам – освобождались от большинства налогов. В хрониках содержатся многочисленные протесты против миссионерской деятельности мусульман, приводившей к потере дохода церковью. Налоги при арабах были не выше тех, что взимала церковь, и их можно было платить натурой. Арабы не были заинтересованы в том, чтобы заполнять административный вакуум, образовавшийся после бегства священников. Это привело к возникновению удивительного движения «os Homen Bons» — буквально «хорошие мужчины». «Хорошие мужчины» образовывали деревенские или городские объединения, которые собирались на площадях, занимались сбором средств и организацией ремонта, ухода и других общественных работ силами добровольцев. «Хорошие мужчины» выполняли судейские функции на местах, решали местные споры и распределяли социальное обеспечение – в особенности вдовам и сиротам. Они организовывали коллективный отжим оливкового масла и вина, а также совместный маркетинг продукции среди арабских купцов. Многие сами служили католическую мессу ввиду отсутствия священников, помня ее наизусть, и устраивали крещения, свадьбы и похороны. Все молодые люди получали необходимую подготовку, и из них формировались пожарные бригады.

    Ватикан признал устную традицию мессы, которая сохранилась с тех времен в Северной Португалии, как «брагский обряд» (который иногда ошибочно называют визиготским). По нему и сегодня иногда ведут богослужение. Исповедь по этому обряду более короткая и менее унизительная, чем в латинской мессе, а кубок готовился в начале литургии, а не в ее средине.

    изображения не найдены

    Институт «хороших мужчин» продолжает процветать в сельской Португалии. Португальские общины остаются одними из наиболее независимых и самостоятельных в западном мире – заметно более автономными, чем общины в сельских районах США, где ценности самодостаточности сохраняются больше на словах. Сегодня такие объединения называются Добровольными ассоциациями пожарников. В стране лесных пожаров их члены не получают зарплаты, но обладают великолепной профессиональной выучкой, техникой и опытом тушения пожаров. Но это лишь малая часть их функций.

    изображения не найдены

    Добровольной ассоциации пожарников Альмусажем, членом которой я являюсь уже несколько лет, принадлежит участок, прилегающий с одной стороны к ратушной площади. Он раз в пять превосходит размером эту площадь. На этом участке именно «хорошие мужчины», а не городской совет, содержат безопасную детскую площадку для дошкольников, библиотеку, музей, компьютерный кабинет, спорт-центр с гимнастическим залом и крытой хоккейной площадкой, вертопорт, центр юридической помощи и медицинскую клинику. Последняя предлагает услуги не только медицинских сестер первой помощи и семейных врачей, но и врачей-специалистов, которые еженедельно приезжают из Лиссабона. Недавний сбор средств завершился приобретением оборудованной по последнему слову техники кареты скорой помощи фирмы «Мерседес». Следующая кампания должна в ближайшее время увенчаться сооружением городского бассейна.

    изображения не найдены

    Наша добровольная пожарная бригада не ограничивается духовым оркестром. Помимо него пожарники содержат джазовый оркестр, оркестр танцевальной музыки, камерный оркестр и григорианский хор. Пожарники также являются хранителями одного из самых омерзительных социальных обрядов в Португалии – праздника забоя свиней.

    Взамен освобожденных ими рабов арабы покупали других у торговцев из Северной Европы и у местных пиратов, промышлявших похищением людей на море. С первой волной таких рабов в Португалию попали славянские пленники, захваченные германцами во время походов на Восточную Европу. Славянские женщины приобретались для гаремов за самую высокую плату. Некоторым мужчинам-славянам удавалось добиться благосклонности и высокого положения при дворе халифа. В правление Абд ар-Рахмана III славян стало так много, что арабы начали применять термин «слав» ко всем иностранцам европейского происхождения, а арабский правитель красил волосы в черный цвет, чтобы – упаси Аллах – его не перепутали со славянином. Других рабов привозили из Южной Италии, Бельгии и Франции. Последняя служила основным источником евнухов для пополнения штата гаремов [3], а ключевым перевалочным пунктом для торговли мальчиками, предназначавшимися для этой цели, был Верден.

    В числе инноваций, которые арабы принесли в города, можно назвать школы – нередко бесплатные – а также университеты, которые опередили первые европейские университеты на несколько сотен лет. До арабов практически единственными, кто умел читать и писать, были священники и члены религиозных орденов: даже короли и аристократы не утруждали себя овладением навыками грамоты. Арабские правители Южной Иберии поставили себе цель добиться массовой грамотности. В школах, разумеется, учили читать и писать на арабском, на котором также велось преподавание математики, истории и географии. Это вызывало негодование среди старших поколений иберийцев, которые владели латынью. Памфлет под названием «Indiculus luminus», датируемый 854 годом, сетует на то, что «наши молодые христиане со своими элегантными манерами и плавными речами буквально опьянены арабским красноречием. Они охотно пожирают и обсуждают книги магометан, расхваливая их с риторическим пылом, но при этом не знают ничего о красоте собственной церковной литературы. Христиане так мало знакомы со своим законом и обращают так мало внимания на латинский язык, что едва ли найдется хоть один из их сотни, кто мог бы написать простое письмо, чтобы осведомиться о здоровье друга, на ином языке, чем арабский».

    Эти городские христиане с арабским образованием, которые не отказались от своей религии, во многих случаях не только приняли арабский в качестве основного языка, но и переняли арабское платье, диету, культуру – практически весь образ жизни, кроме Ислама. Их называли «мосарабы» [4]. Евреи, которые пользовались среди арабов уважением как «народ Книги», адаптировались аналогичным образом; многие из них – как их христианские современники – стали знаменитыми арабскими учеными.

    К концу эпохи Абд ар-Рахманов в начале XII века аль-Идриси – знаменитый арабский географ – путешествовал по землям, которые сегодня образуют Португалию. Именно из его работ нам известно все, о чем написано выше. Аль-Идриси обнаружил шахты, которые – как и многое другое – были заброшены в эпоху визиготов. Арабы расширили и углубили эти шахты. Рабочих они делили на группы, одни из которых копали, другие плавили породу, третьи добывали ртуть. Последняя применялась – по крайней мере, частично – для заполнения декоративных прудов.

    изображения не найдены

    В регионе Лиссабона фермеры хвастались аль-Идриси, что с арабских пород пшеницы здесь собирают урожай уже через сорок дней после сева. На юге раскинулись прекрасные сады «нежнейших и вкуснейших фиг».

    изображения не найдены

    Аль-Идриси отмечал, что в регионе развился собственный узнаваемый и приятный архитектурный стиль, объединивший арабские знания математики и местную эстетику. Характерными для этого стиля были подковообразные арки, декоративная лепка и изразцовая плитка. Керамика, стеклоделие и металлообработка получили высокое развитие. Как вскоре выяснили христиане-крестоносцы, Лиссабон и другие главные города не только обеспечивались водопроводной водой, располагали общественными банями и канализацией, но были прекрасно укреплены.

    изображения не найдены

    Сетубал – город к югу в дельте реки Тежу – был окружен сосновыми плантациями, которые обеспечивали сырьем процветающие городские верфи. В Коимбре аль-Идриси хвалебно отзывался о садах на берегу реки Мондегу; на момент написания этой книги – 1996 год – эти сады восстанавливают. Аль-Идриси писал, что к северу от реки обитали племена промышлявших грабежом всадников. Вскоре эти всадники – с помощью Франции и Англии – завоют страну. Во имя Христа они займутся систематическим разрушением того, что арабы создавали на протяжении четырех столетий – зданий, художественных произведений, систем орошения, ветряных и водяных мельниц, складов и судов. Разрушения носили такой масштабный характер, что сегодня часто говорят, что были стерты практически все следы арабского влияния. Как мы продемонстрируем дальше, к счастью это не так.

    изображения не найдены

    Здесь нужно указать на различие терминов «арабоязычный» и «арабский», поскольку многие достижения – например, в медицине, философии и образовании – принадлежали арабоязычным иудеям и христианам, работавшим вместе с мусульманами или под их эгидой. Под властью королевской и ученой династии Абд ар-Рахманов в Южной Иберии последователи всех трех религий успешно сотрудничали, создав более высокоразвитое в области искусств и технологий общество, чем любое существовавшее на тот момент в западном полушарии.

    изображения не найдены

    Сегодня, когда термин «мусульманский» нередко ассоциируется с понятиями «терроризм» или «фундаментализм», либо применяется в качестве синонима реакционного движения против прав женщин и свободы речи, нужно с благодарностью вспомнить о мусульманском влиянии на западную цивилизацию, которое пустило корни в Южной Иберии, распространяясь оттуда на север Европы. В Сантареме в Центральной Португалии идет восстановление мечети, которая свыше семиста лет не применялась по назначению – вместе с синагогой и монастырем Святого Франциска. Здесь – как и в Испании – среди католиков, евреев и мусульман зарождается движение, направленное не просто на пропаганду религиозной терпимости, но и на то, чтобы заново испытать тот синергетический подъем, интеллектуальный и культурный динамизм, который когда-то ощущался в этом регионе.

    изображения не найдены

    Именно в Кордове было обнаружено существование нуля, что привело к возникновению математики, а затем архитектурных расчетов, которые в свою очередь позволили возводить высокие сводчатые сооружения. Эти и другие арабские архитектурные технологии пережили изгнание арабов и остались у обученных арабами христиан. Сегодня их можно изучать по Национальному Дворцу Синтры или по еще более экзотическому монастырю в Баталье.

    Медицина достигла новых высот. Уход за ребенком с момента зачатия до полового созревания стал отдельной отраслью медицинских знаний. К средине X века Ариб бин Саид завершил работу над важнейшим учебником по гинекологии, эмбриологии и педиатрии. Эта работа открыла новую главу в развитии медицинской науки, так как основывалась на клинических наблюдениях за больными и исследованиях патологий, а не на теории Гиппократа и иных абстрактных греческих учениях. Стремительно накапливались эмпирические знания о влиянии окружающей среды и питания на здоровее человека. Разрабатывались новые хирургические методы и инструменты, которые применялись в Западной Европе вплоть до XVI века.

    Прошло уже немало лет после изгнания арабов из Португалии, когда Пётр Испанский – сын еврейского доктора из Лиссабона – перевел на Латынь свое суммарное изложение сохранившихся арабских медицинских текстов (некоторые из которых были написаны врачами иудеями и христианами). Он опубликовал их под заголовком «Thesaurus Pauperum» – «Сокровище бедняка»: любой мог свериться с этим медицинским справочником, даже если не мог позволить себе оплатить прием у врача.

    Педру или Пётр Испанский в конце концов стал в 1276 году первым и единственным Римским Папой португальского происхождения под именем Иоанн XXI. Через считанные месяцы после его избрания, Педру погиб, когда не него обрушился свод построенной по его приказу библиотеки в папском дворце Витербо на севере Рима. Эта трагедия произошла после обмена резкими письмами с Королем Португалии, в которых обсуждалось, должна ли Церковь подчиняться Государству или наоборот. Многие подозревали, что «несчастный случай» устроили по монаршему заказу.

    С изобретением печати «Сокровище бедняка» перевели и опубликовали на большинстве европейских языков. Оно продолжало оставаться стандартным медицинским справочником на протяжении целых двух столетий после гибели Педру. Он также написал трактат о безумии, предположив, пожалуй, впервые в письменной форме на ином языке, чем арабский, что безумие – не знак того, что в человека вселились бесы, а заболевание, которое нуждается в клиническом лечении. За этим трактатом последовала новаторская работа Святого Иоанна Божьего Португальского, которая 500 лет назад превратила психиатрию в медицинскую науку. Святой Иоанн Божий по-прежнему пользуется уважением среди психиатров как первый представитель этой профессии.

    Арабы принесли с собой с Ближнего Востока работы древнегреческих философов, ранее неизвестных в Западной Европе, в арабском переводе. Здесь их снова перевели – уже на латынь. На этой почве Пётр Испанский – еще до того, как он стал Папой Римским – прекрасно потрудился, предложив новаторскую интерпретацию аристотелевской теории логики. Эта работа оставалась важной еще долго после окончания эпохи средневековья. Сочиненные Пётром краткие вирши, позволяющие запоминать модусы аристотелевской логики, по-прежнему преподают детям на уроках философии, которая входят в обязательную программу обучения в португальской средней школе.

    В следующей главе рассказывается о том, как арабов изгнали из Португалии, а через 250 лет после этого, наконец, и из Испании. Для нас здесь важно то, что несмотря на все попытки вытеснить их, арабы оставались в Альгарве еще целое столетие после их изгнания из остальных частей страны.

    Название Альгарве происходит от арабского слова «аль-гарб», что означает «запад». Столица Аль-Гарве – Шелб (сегодня Сильвеш) – расположенная к северу от побережья на реке Араде, превратился в центр арабской культуры международного значения. В одиннадцатом веке сюда перебирались с востока ученые, писатели, исполнители и музыканты – из таких удаленных мест, как Багдад и Йемен. Лингвистическая чистота и выразительность арабского языка, на котором говорили и писали в Шелбе, славилась даже в Аравии, где город был известен как «Багдад Запада».

    Мухаммад Ибн Аммар – знаменитый поэт – был правителем Альгарве, который управлял провинцией в золотую для нее эпоху. Он родился в Альгарве в семье, переехавшей сюда из Северной Африки. После школы Ибн Аммар обучался мастерству художественного письма в специальном институте. Его родители не могли содержать его. Арабские хроники повествуют о том, как Ибн Аммар сочинил поэму, посвященную освобождению Шелба от берберских налетчиков в 1040 году арабским войском под предводительством принца аль-Му’атамида из Севильи. В реальности командование принца было чисто номинальным, поскольку в тот момент ему было всего одиннадцать лет. Принцу очень польстила эта поэму. Он купил ее за большую сумму денег и приказал устроить встречу с автором. Когда встреча произошла, принц страстно влюбился в поэта.

    Аль-Му’атамиду в это время было двенадцать лет. Отец провозгласил его Правителем Севильи. Одним из первых указов принца по вступлению в полномочия было назначение Ибн Аммара, поэта, на должность главного визиря. Принц и поэт вместе прибыли в Альгарве, где они проехали по улицам Шелба во главе многолюдной триумфальной процессии. Свою карьеру визиря Ибн Аммар начал с того, что вернул старый должок. Много лет назад он написал поэму и послал ее одному из богатейших купцов города, умоляя того дать ему еды, чтобы утолить голод. Купец послал Ибн Аммару мешок ячменя, который считался кормом для скотины. Став визиром, Ибн Аммар послал купцу мешок такого же размера, только наполненный серебром. В сопровождавшей записке говорилось: «Если бы ты послал мне пшеницу, когда я голодал, в этом мешке было бы золото».

    В описаниях города Шелба, достигшего небывалого процветания при новых властителях, упоминается богато украшенный базар, где продавались предметы роскоши, привезенные с Ближнего Востока и из Азии – шелк, стекло, парфюмерия, специи, филигранные работы из золота – а также декоративные розовые сады, разбитые на берегах реки, и высящиеся друг над другом дворцы на горе. На самой вершине горы раскинулся сказочной красоты Дворец с верандами. Здесь королевский двор собирался на концерты и для чтения поэзии, танцев и банкетов с вином. Мусульманский запрет на употребление алкоголя был ослаблен в Альгарве. Когда раздавался призыв к вечерней молитве, Принц и поэт рука об руку шли в мечеть, на ходу предаваясь поэтическим импровизациям. Вот одна из таких бесед, записанная современниками:

    Принц: Ты слышишь, как муэдзин призывает людей к молитве?

    Правитель: И надеется, что Аллах простит ему его многочисленные грехи.

    Принц: Да простит его Аллах за то, что он произносит истины.

    Правитель: Если в сердце своем он верит в то, что глаголит его язык.

    Отец принца – правитель Севильи – был возмущен увлечением сына и его сожительством с Ибн Аммаром. Он приказал отправить поэта в ссылку в Сарагосу на севере Испании. Принца он вызвал в Севилью и велел немедленно жениться. Принц купил молодую рабыню и взял ее в жены. О жене принца сохранилось два исторических анекдота, которые заставляют задуматься, кто из них в действительности был рабом.

    В Андалусии нечасто идет снег. Когда наступила необычайно холодная зима, и снег все-таки пошел, жена принца окинула взором покрытые снегом окрестные холмы и зарыдала. «Я плачу из-за твоего эгоизма, – заявила она мужу, – Почему ты не мог раньше сделать так, чтобы зимой падал снег?» Рассказывают, что принц немедленно велел засадить склоны холмов миндалевыми деревьями, чтобы они каждый год укрывали холмы «снегом» из своих белых цветов.

    Второй исторический анекдот повествует о том, как принц с супругой проезжали в карете мимо стройки, на которой босоногие девочки-рабыни месили глину. Глина шла на изготовление кирпичей. Принцесса разрыдалась от зависти и пожаловалась мужу, что жизнь в королевском дворце кажется ей слишком одинокой. Она истосковалась по тем денькам, когда сама топтала с подружками глину. Принц приказал заполнить внутренний дворик дворца тростниковым сахаром и специями и разбавить эту смесь розовой водой, чтобы принцесса с фрейлинами могла топтать такую «дизайнерскую грязь» на радость своего женского сердца.

    Отец Принца Му’аттамида скончался, а тот, взойдя на трон, отправил жену восвояси. Принц снова призвал Ибн Аммара и назначил его Правителем Альгарве.

    Крестоносцы, решив развлечься по пути в Святую Землю, поплыли вверх по реке Араде. Их встретило португальское войско, подошедшее по суше, под командованием епископов Лиссабона, Коимбры и Порто. Вместе они осадили город Сильвеш и взяли его штурмом.

    Португальские епископы довольствовались тем, что город был взят. Король Ричард и его армия – в благодарность за то, что свернули с намеченного пути, получили право грабить и разрушать город. Они подошли к делу его уничтожения с такой основательностью, что от города осталась одна соборная мечеть. Епископы освятили ее, превратив в собор, а отец Николай – фламандский священник, пришедший с крестоносцами – стал его епископом.

    Арабский поэт из Альгарве Аль-Лаббан писал:

    Мы – шахматные фигуры в руках фортуны.

    И король может пасть перед простой пешкой.

    Не стоит хвататься за этот мир

    И тех, кто в нем живет –

    – Ибо этот мир может быть навсегда утерян

    Вместе с теми мужами, кто достоин этого имени.

    изображения не найдены

     

    [1] В этой главе автор путает довольно важные детали. Муса ибн Насир (а не Нассер) был не халифом, а наместником Северной Африки в эпоху правления омейядского халифа аль-Валида ибн Абд аль-Малика. Именно он направил на завоевание Испании войско, сформированное из берберов. Утверждают, что Муса обрушился на Иберию, чтобы отвести разрушительную энергию берберов от покоривших их арабов, направив ее на другой народ [Примечание переводчика].

    [2] Ибн Бассал (بصَّال) – в Иберии нередко «Ибн Бассо». Автор ошибочно называет его «Ибн Аль-Басаал» [Примечание переводчика].

    [3] Какой англичанин упустит возможность поглумиться над французскими евнухами! [Примечание переводчика]

    [4] Португальский: moçárabes [муса́рабиш] от араб. «мустаʿа́риб», «арабизированный» [Примечание переводчика].

    Здесь можно посмотреть небольшие видео лесных пожаров в Португалии:

    Продолжение читайте здесь.

  • Восход и закат христианстваПортугалия: «Артек» для глобалистов

    Восход и закат христианстваПортугалия: «Артек» для глобалистов

    изображения не найдены

    Продолжение перевода полюбившейся книги. Предыдущая глава лежит здесь, а самое начало можно прочитать здесь.

    Глава III
    Восход и закат христианства

    Документы, связанные с историей Португалии после заката римского господства, встречаются настолько редко, что многие историки просто перелистывают эту страницу. Одна из последних хронологических таблиц вообще перескакивает со 104 года нашей эры, в котором римляне завершили строительство моста через реку Тамега в Шавише на севере Португалии, прямо в 409 год, когда страну захватили религиозные беженцы из Германии.

    Какими бы редкими ни были свидетельства тех лет, они повествуют о событиях такой важности, что их нельзя просто игнорировать. Необходимо по возможности пытаться выстроить их в единую цепочку. Археологи обнаружили на обширных территориях по всей Португалии развалины, которые оставила за собой страшная волна насилия, прокатившаяся по стране примерно в 250 году нашей эры. Как правило, эти разрушения приписывали ордам захватчиков вандалов. Но Профессору Жорже де Аларсао удалось продемонстрировать, что в реальности нет ни единой улики, которая указывала бы на вандалов или на другую группу чужаков. Первая волна опустошений произошла задолго до прихода германцев, и нет сомнения в том, что за ней стояли местные жители.

    Археологические находки указывают на то, что мародеры и грабители действовали не без разбора. Их жертвами становились богатые итальянцы, которые владели крупной недвижимостью, контролировали доходные сегменты экономики и жестоко обращались с рабами и наемными работниками. Разрушениям подверглись заводы выходцев из Италии и огромные богатые вилы, в которых они проживали. Вокруг Конибриги [Куимбры] – роскошного спа-курорта, где отдыхал цвет иностранного общества – поспешно соорудили огромную стену. Вскоре после этого она была уничтожена – скорее всего, беснующейся толпой.

    изображения не найдены

    Среди предметов, зарытых в это время в землю, чтоб спасти их от мародеров, преобладают храмовые лампы и украшения дохристианских культов. Это свидетельствует в пользу того, что всколыхнувшее Лузитанию восстание было не только выражением гнева против итальянцев, но и ранним проявлением воинствующего христианства: бунтом тех, кто обратился в христианскую веру, чтобы противопоставить себя тому экономическому и социальному неравенству, которое характеризовало дохристианское общества римской империи.

    Последней каплей, спровоцировавшей это восстание, мог стать указ императора Домициана. Он потребовал, чтобы каждый житель империи почитал римских богов и платил им дань в официальных храмах, а также носил с собою справку об этом. Квинтилиан – иберийский историк, живший еще II веке – пишет, что к его времени христианство уже достигло берегов Атлантики. При этом оно вовсе не пользовалось всеобщей поддержкой, а было лишь последней из нескольких конкурирующих религий, проникших в регион из противоположного края разлагающейся римской империи – восточного средиземноморья. Некоторые из концепций христианства, которые мы сегодня считаем уникальными для этой религии, не были в новинку лузитанам, когда среди них появились первые миссионеры. Египетский культ Исиды уже познакомил их с теологической концепцией смерти и воскресения сына божьего, а персидский культ Митры – с таинствами крещения и освещения пищи (евхаристией). Среди лузитан были жрецы, которые умели служить как по митраистскому, так и по христианскому обряду в раздельных храмах. Митраизм сосуществовал с культом Христа в Лузитании по меньшей мере еще на протяжении двух столетий.

    Что же стало причиной столь стремительного роста христианства по сравнению с по меньшей мере половиной дюжины других вер, да еще с такими опустошительными результатами? Нет сомнения, что кроме самого учения Христа откровением стало то, что Христос был божеством, недавно прибывшим на землю и убитым тем же правящим римским классом, что угнетал лузитанов, чтобы затем быть триумфально воскрешенным.

    В атлантической Иберии также наблюдалось сильное влияние Иакова – ученика, которого Иисус называл «Сыном Грома»[1]. Среди местных жителей бытует легенда, что Иаков первым принес сюда «добрую весть» христианства где-то между распятием Иисуса в 32 году нашей эры и тем, как его самого обезглавили в Иудее десять лет спустя.

    Согласно легенде, тело Иакова покоится в гробнице под базиликой Сантьяго-де-Компостела (что в переводе означает «Святой Иаков с поля звезд») в Галисии к северу от португальской границы. Считается, что его голова хранится недалеко отсюда в Браге – старейшем из кафедральных городов в Португалии. И сегодня ежегодно сотни тысяч паломников и не меньшее число туристов посещает Сантьяго, движимые религиозным чувством или просто любопытством.

    То, что Святой Иаков мог посетить Иберию, мне представляется таким же маловероятным, как легенда о том, что его тело, обернутое в папские одеяния, прилетело сюда в окружении звезд после его казни в Иудее. В этом случае оно должно было прибыть без головы, которую Епископ Браги нашел во время паломничества в Иерусалиме в двенадцатом веке и привез с собой на север Португалии. Там голову похитили агенты короля Леона и перевезли ее в Сантьяго-де-Компостела. Есть предположение о том, что гробница в Сантьяго на самом деле хранит бренные останки немецкого миссионера, обвиненного в ереси и казненного по приказу императора Максима. Их привезли сюда, спасаясь от преследований, последователи Святого Иакова из Северной Европы.

    Сила и живучесть культа Святого Иакова в этом регионе отражает не только суеверие. В той же, а то и в большей степени, этот культ обязан своим влиянием тому учению, которое приписывают Иакову. Проповеди Святого Иакова, которые в Новом Завете называются «Послание ко всем христианам» или «Практическое христианство», были, вероятно, первым христианским текстом, достигшим атлантической Иберии. Предположительно, они были написаны на поколение раньше, чем Марк написал самое раннее из сводных евангелий в 72 году новой эры. Этот текст, возможно, привезли сюда лузитанские наемники, вернувшиеся со службы в VII римском легионе в Северной Африке, где их самих обратили в христианство миссионеры с востока.

    «Послание ко всем христианам» в ранней христианской церкви были известны как «соборные» [вселенские], чтобы отличать их от посланий Апостола Павла, адресованных по большей части конкретным людям и общинам и посвященных преимущественно духовному возрождению и жизни христианской общины. Святой Иаков, напротив, описывал свое послание как «совершенный закон свободы». Его послания читаются как воодушевляющий призыв к священному бунту против власти богатых.

    Нигде из семи очень похожих рукописных версий «соборного послания» Святой Иаков не порицает богатых за само богатство. Он лишь временами предупреждает о зыбкой природе и неминуемом физическом разрушении сокровищ материального мира. Иаков протестует против богатых потому, что, стремясь к накоплению все больших богатств, они злоупотребляют достатком и правами своих собратьев.

    «Не богатые ли притесняют вас, – вопрошает Святой Иаков, – и не они ли влекут вас в суды? Не они ли бесславят доброе имя, которым вы называетесь?». Он вопрошает богатых: «Слышите, как вопиет против вас плата, удержанная вами у работников, пожавших поля ваши?». И предупреждает их: «Вопли жнецов дошли до слуха Господа Саваофа».

    Для Иакова одной веры было недостаточно. Религиозные убеждения нужно было выражать посредством действий: «Деяниями я докажу вам свою веру. Вера без действий бесполезна… Любой, кто вникнет в совершенный закон свободы, и пребудет в нем, тот, будучи не слушателем забывчивым, но исполнителем дела, блажен будет в каждом своем действии».

    Святой Иаков запретил своим последователям прибегать как к словесному, так и физическому насилию, утверждая, что «милость может позволить себе себя смеяться над судом… И именно богатые выносят приговоры и убивают праведников»[2].

    Ирод Агриппа II осудил и казнил Святого Иакова в 42 году нашей эры. Бедняки Лузитании в 4000 км к западу восприняли вести о его гибели близко к сердцу, как будто он умер среди них.

    Класс, уполномоченный Римом править на этих территориях, потерял в столице рынок сбыта полезных ископаемых и сельскохозяйственной продукции, а также лишился защиты империи. По мере того, как ухудшались условия жизни и труда рабов, они все чаще отказывались работать. Их владельцам, лишенным рычагов, которые могли бы заставить их трудиться, приходилось заключать с рабами договоры, которые освобождали их и гарантировали им зарплату в обмен на возвращение на работу.

    Но рынка, где могла бы продаваться сельскохозяйственная продукция, больше не было, и зарплаты не выплачивались. Римские бюрократы и представители судебной власти в Лузитании, уже давно выживавшие, опираясь на чисто фиктивную власть, начали отступать. Их место заняло «право» толпы, результатом чего стали массовые разрушения, описанные в начале этой главы. Единственными, кто пользовался достаточным уважением и популярностью, чтобы вернуть законность и порядок, были христианские епископы. Христиане были также единственной группой населения, которая могла потребовать признания нового порядка вещей в Риме от своего епископа или папы. К концу третьего века нашей эры церковь превратилась в эффективного администратора и гаранта справедливости – своего рода правительство – в отсутствии иной власти в Лузитании.

    Епископа Мериды – столицы – критиковали за то, что тот тратит на себя дары верующих в пользу церкви, за чересчур богатые одеяния и алтарные кубки. При этом он построил первую в городе больницу, где больных врачевали бесплатно, а также странноприимный дом, который функционировал безвозмездно. Стремясь повысить благосостояние населения, Епископ также основал банк, который давал займы на развитие деловых предприятий под умеренный процент.

    В начале четвертого века епископ Авилы Присциллиан набрал множество последователей из беднейших сельских районов Португалии. Затем он публично осудил своих коллег из числа духовенства за богатство и жадность. Он воспевал бедность и лишения как имеющие особую ценность в глазах божьих и проповедовал жесткую аскезу, выступая за безбрачие и вегетарианство.

    В этом отношении его учения вторили проповедям Святого Иакова. Но Присциллиан пошел дальше и бросил вызов общепринятой христианской доктрине, отказавшись признавать Троицу. Он отрицал, что Иисус был рожден сыном божьим, считая его таким же смертным, как и все мы. Бог наполнил Иисуса святым духом уже после рождения. Причем это ни в коей мере не было уникальным явлением. Некоторых пророков бог одарил аналогичным образом, и любой, кто потрудился сделать себя достаточно приятным Богу, может рассчитывать на подобную благодать от Господа. Бог может наполнять собою женщин не в меньшей степени, чем мужчин, а, следовательно, они не менее пригодны для выполнения священнических функций, чем мужчины.

    В любую другую эпоху официальная церковь заклеймила бы Присциллиана, а также бедняков, внявших его призыву стать подобными Христу, как еретиков. Но в это время в христианском мире царила поразительная терпимость. Состоятельные землевладельцы требовали от Папы, Святого Мартина Турского[3] и других опор традиционной веры объявить «присциллианизм» вне закона. Но хотя последние не были согласны с Присциллианом, они отказались порицать его. Поместья к этому моменту были практически парализованы культом бесполезности материальных владений. Тогда богатые помещики сами схватили Присциллиана и казнили его, что имело нежелательный эффект повышения его популярности.

    Присциллианцы – в особенности в том, как они понимали Христа, – имели немало общего с германскими племенами на севере Европы, исповедовавшими учение Ария. Их приверженность этой неортодоксальной доктрине привела к тому, что эти племена более столетия проживали под постоянным прессом вооруженной махины официального римского христианства. Иногда в поисках новой родины, иногда в поисках добычи, а иногда движимые жаждой мести, эти племена волнами накатывались на Европу от Балкан до Греции. На протяжении некоторого времени они правили большей частью Франции. Племена визиготов захватили и разграбили даже сам Рим, а затем отступили в Иберию, чтобы поселиться среди единоверцев.

    изображения не найдены

    изображения не найдены

    Племена визиготов нередко изображают как завоевателей, навязавших иностранное владычество. Тем не менее, в Португалии этих чужаков – каким бы ни было их военное искусство – насчитывалось менее пятидесяти тысяч, а противостояло им местное население, превосходившее их раз в двенадцать. Святой Мартин – епископ Браги – возвел на престол и миропомазал вождя визиготов как короля в обмен на публичное обращение последнего в католицизм. Но кем, собственно, правил этот король? Германские законы и обычаи, принесенные визиготами, применялись только в отношении германских поселенцев. Остальное население, которое находилось в большинстве, продолжало жить в соответствии с собственными обычаями и законами – как и раньше под управлением церкви.

    изображения не найдены

    Святой Мартин Брагский был монахом родом из Венгрии. Ему приписывают ту заслугу, что он первым принес в Португалию монастырскую традицию. В монастырях образовались большие сообщества высокообразованных священников и монахов, поднаторевших как в религиозных, там и в светских делах, которые жили в умеренности и славились своею неподкупностью. При Святом Мартине монахи объявили, что единственным правомерным языком богослужения является латынь. К этому времени готский язык германцев уже вышел из обращения, за исключением горсточки церквей. Служебники на готском языке были уничтожены, и язык исчез практически повсеместно.

    На церковном соборе в Браге Святой Мартин Брагский объявил незаконными любые представления о Христе, которые противоречили бы католической доктрине Троицы. Одновременно он отменил запрет на брак местных католиков с готами. Король визиготов Реккесвинт парировал удар, нанесенный указами Святого Мартина, и объявил, что в силе теперь будут только германские указы. Это привело не только к катастрофе для него лично и его народа, но и для христианства в Португалии в целом.

    изображения не найдены

    Согласно традиционному местному праву, которое сегодня снова применяется в Португалии, собственность родителя любого пола по его кончине делится между женой или мужем усопшего, если таковые имеются, а также поровну между их детьми. Женщины имеют такое же право наследовать имущество родителей, что и их братья, и могут  сами завещать собственность. Насаждение германского права означало, что женщины лишались своего права на собственность. Более того, наследство больше не делилось поровну между всеми детьми, а целиком переходило к старшему сыну. Это способствовало нарастающему недовольству в визиготском королевстве.

    В 710 году король визигтов – Витица – был убит, очевидно, младшими сыновьями знати. Они отказались признавать в качестве нового монарха старшего сына Витицы – Ахилу – провозгласив вместо него королем одного из своих – Родериха. Ахила направил посла в Северную Африку, чтобы попросить Халифа поддержать его претензии на трон. Вероятно, Ахила думал, что армия берберов свергнет новый режим, получит за это возможность вдоволь пограбить, а затем вернется с трофеями в Северную Африку. Согласно арабским хроникам Халиф откликнулся на его предложение с брезгливым равнодушием. «Пошлите – велел он, – небольшое подразделение на разведку, но не подвергайте – по крайней мере пока – крупную воинскую силу опасностям экспедиции по морю».

    изображения не найдены

    В 711 году генерал Тарик переправил в Европу 7000 воинов. Они высадились на огромной скале, название которой до сих пор связывают с именем североафриканского командира: Джабал Тарик [гора Тарика] – Гибралтар. Родерих со значительно более многочисленной армией выдвинулся навстречу Тарику. Он лично повел в бой центральную дивизию элитных визиготских войнов. Другими двумя дивизиями по оба фланга от центральной командовали офицеры, которые заключили против Родериха тайный заговор. Дивизии были укомплектованы войнами из Южной Иберии; тех насильно загнали на воинскую службу, чтобы защищать режим, к которому они питали глубокое отвращение. Охотно выполнив команду, южные иберы бросились на мусульман, но только чтобы поприветствовать их в качестве освободителей. Родерих, вероятно, пал на поле боя: больше о нем никто не слышал – о живом или мертвом.

    Тарик повел свою армию вглубь Иберии, почти не встречая сопротивления. Временами местное население даже приветствовало мусульман. Вместе со сверженной визиготской королевской семьей и знатью, епископы бросились спасаться на север – в Галисию. Метрополит – глава иберийской церкви – бежал без оглядки, пока не достиг безопасного Рима.

    Продолжение последовало и лежит здесь.

    [1] Также известен как один из Сынов Грома, Яков Больший, Иаго, Сантьяго. Сын Зеведея и Саломеи, брат святого Иоанна Богослова, Яков мог приходиться Иисусу сводным братом. Многие католические, протестантские и русские ученые отождествляли Апостола Иакова с Иаковым, братом Господним, как считается, ошибочно. Вероятно, Иаков был учеником Иоанна Крестителя и рыбаком. Он оставил всё, когда Христос призвал его стать «ловцом человеков». Проповедовал в Самарии, Иудее и Испании. Первым из апостолов принял мученическую смерть. Паломничество к мощам Иакова в Компостелле приняло такое распространение, что символы паломничества стали символами самого Иакова, а он сам покровителем паломников. Проповедь Иакова в Испании и тот факт, что там находятся его останки, сделали его покровителем Испании и всего испанского; на протяжении многих веков испанцы бросались в бой с криком «Santiago!» («Святой Иаков!»). Поскольку в Новом Завете встречается три Иакова, их черты нередко переходят от одного к другому, что может означать, что и у переводимого мною автора могут иметься неточности в отношении Святого Иакова [Примечание переводчика по материалам сайта www.catholic.ru/modules.php?name=Encyclopedia&op=content&tid=3559].

    [2] Перевод взят с сайта http://azbyka.ru/otechnik/?Lopuhin/tolkovaja_biblija_56 и частично изменен, чтобы отразить полемический пыл автора книги, который, как мне представляется, не всегда точно цитирует первоисточник.

    [3] Того самого Мартина, который отдал половину своего роскошного плаща – «cappa» – нищему. Ночью, во время сна Мартин увидел Господа Иисуса Христа, который, явившись ему одетым частью его плаща, велел ему взглянуть, не та ли это половина, которую он отдал нищему у ворот. Христос обратился к сонму предстоящих ангелов и громко сказал: «Этим плащом одел Меня Мартин, хотя он еще только оглашенный».

    В день святого Мартина – 11 ноября – принято пить молодое вино и есть жареные каштаны. Празднование дня Святого Мартина во многих странах означает конец лета, окончание сельских работ и скорый приход Рождества.

    В Средневековье каштаны считались здесь основным продуктом питания. В рационе португальцев они занимали ту же главенствующую позицию, какую картофель позднее занял в рационе многих европейских народов, например – ирландцев. Каштаны жарили, варили, запекали с мясом и даже делали из них десерты.

    Ежегодно в Португалии выращивается около тридцати тысяч тонн каштанов. Португальская каштановая продукция экспортируется во Францию, Италию, Испанию и Бразилию [Примечание переводчика].

    изображения не найдены

  • Португалия: «Артек» для глобалистовВступление и Глава I

    Португалия: «Артек» для глобалистовВступление и Глава I

    Решил выложить собственный перевод пары глав интересной  книги, приобретенной в аэропорту Лиссабона. Автор — британский журналист Мартин Пейдж. Книга называется «Первая глобальная деревня: как Португалия изменила мир» (на английском, разумеется). Буду обновлять и добавлять главы по мере их перевода (нередко сокращенного и слегка вольного).

    изображения не найдены

    Предисловие личного характера

    Полуденное солнце приближалось к высшей точке. Республика Конго переживала очередную гражданскую войну. В то время я был начинающим зарубежным репортером, недавно прибывшим из Лондона. Я стоял на обочине дороги, которая вела из Ндолы в Элизабетвиль. У меня были повреждены четыре ребра и раскрошена левая лопатка. В спину мне нежно упирался ствол автомата, принадлежавшего катангезскому ополченцу, а его коллеги щедро делились с самими собою содержанием моего багажа, извлеченного из останков арендованного автомобиля.

    По дороге тянулся поток транспорта белых южноафриканских наемников, спасающихся на машинах и других экспроприированных транспортных средствах из зоны военных действий, до которой я пытался добраться. Несколько водителей сбросили скорость, но, увидев ополченцев, снова ускорились. По моим подсчетам мимо проехало уже больше пятидесяти машин. Затем появилась еще одна – белый «Пежо»-универсал. Водитель резко затормозил, подал ко мне задним ходом и крикнул: «Запрыгивай!».

    ‒ Но мне в спину направлен автомат.

    ‒ Потому и говорю: запрыгивай!

    Я подчинился. Водитель вдавил педаль газа. Со сломанной лопаткой я не смог захлопнуть дверь машины, но ветер сделал это за меня. Мы приближались к пограничному посту. Водитель загудел своим трезвучным гудком, замигал фарами и прибавил газа. Пограничники, явно опасаясь, что мы снесем шлагбаум, спешно подняли его. Мы покинули пределы самопровозглашенной Республики Катанга. Но почему пограничники пропусти нас, а не открыли огонь?

    «У них патронов нет. И зарплату им никто не платит. Мы даем им сигареты, чтобы они могли менять их на еду».

    Я изучил отражение лица водителя в зеркале. Его храброе, слегка асимметричное лицо, оставалось бесстрастным. Ему – как его напарнику – было лет тридцать, у обоих был характерно южно-европейский цвет кожи, темные волосы и тщательно подстриженные усы. Оба были одеты в свежевыглаженные белые рубашки. На шеях у них висели маленькие распятия и медальончики с изображением Богородицы на золотых цепочках.

    Они поведали мне, что занимаются контрабандой сигарет в Конго с тех территорий, которые ныне зовутся Замбия. Отвезли меня в больницу при медном руднике в Китве, где мне сделали рентген, укол и перевязку. Затем доставили в больничный пункт, принадлежащий горнодобывающей фирме, и представили его управляющей – англичанке.

    Утренний чай у нас в половине шестого,  сообщила она.

    Но мне не понадобиться чая: мне нужно отдохнуть.

    ‒ Извините, ‒ сказала она, ‒ если я сделаю исключение для вас, то и все остальные джентльмены попросят того же – не правда ли? Завтрак в столовой заканчивается ровно в шесть тридцать утра!

    Она организовал для меня звонок Теренсу Ланкастеру – моему редактору зарубежных новостей в Лондоне. Тэрри сказал следующее: «Сожалею о твоей неудаче, но в Кейптауне восстание на табачной фабрике. Если ты не доберешься туда к завтрашнем утру, мне придется сломать тебе вторую лопатку».

    Мои спасители купили мне большой бокал южноафриканского бренди в баре, снабдили меня пятьюстами сигаретами «Ротманс», проверили, достаточно ли у меня налички в кошельке, затем покинули меня, доставив в лоно родной культуры, и больше  я их никогда не видел. Так я впервые осознанно познакомился с португальцами, и это была моя первая встреча не только с их необычайной готовностью помочь попавшему в беду незнакомцу, но и с характерно португальским коктейлем из храбрости, чести, находчивости и самообладания.

    ***

    Я поехал в Токио рекламировать японский перевод «Корпоративного дикаря» – моей сатиры на нерациональный механизм принятия решений топ-менеджерами компаний. Исполнительный директор издательства повел меня вначале на чай с рецензентом, который благосклонно отозвался о моей книге в «Асахи Шимбам» ‒ ведущей бизнес газете в стране. Было ясно, что я удостоился немалой чести: рецензент был одним из наиболее влиятельных и почитаемых бизнес-гуру под восходящим солнцем японской экономики. Мы приехали в высотный дом, в котором размешался Университет Св. Софии, и поднялись на лифте на верхний этаж. Вошли в приемную апартаментов Декана Бизнес школы, миновали очередь из ожидавших посетителей и вошли в угловой офис великого человека. И тут я обнаружил себя в присутствии португальского иезуита, одетого в безупречно скроенный церковный костюм и говорившего на таком же беглом, образном и красноречивом английском языке каким, вне всякого сомнения, был его японский.

    Легко забыть – по крайней мере, если вы англичанин, – что португальцы, следом за одним из двух основателей Общества иезуитов Сао Франсиско Ксавиаром – жили в Японии уже не одно столетие, когда наши предки еще только узнали о существовании этой страны. Они вели теологические споры с буддистскими монахами перед членами императорского двора. Они внесли в японский язык новые слова, которыми до сих пор пользуются на острове – в том числе «орригато», происходящее от «обригадо» – «спасибо» по-португальски. Они привезли в Японию рецепт темпуры – любимой пищи островитян. Они передали японцам технологии изготовления огнестрельного оружия и сооружения зданий, которые могли выдержать артобстрел и землетрясение. Эти здания, простоявшие в построенном португальцами городе Нагасаки веками, выстояли атомную атаку 1945 года значительно лучше, чем строения в Хиросиме. Португальцы выступали в качестве консультантов китайского императора до того, как Марко Поло, по его утверждениям, побывал в Китае. Они привезли в Индию растение чили, изобрели из него «карри», которое в свою очередь попробовали в Индии британцы и взяли к себе домой в качестве любимого лакомства «британского раджи».

    В 1999 году Восточный Тимор добился независимости от Индонезии после одного из самых продолжительных и кровопролитных конфликтов пост-колониальной эпохи. Среди первых законодательных актов нового государства было объявление португальского языка государственным и признание эскудо в качестве платежного средства. За этим решением стояли мощнейшие чувства. Европейцам всегда было сложно, да и по-прежнему нелегко понять ту настойчивость, с которой португальцы поддерживали дело освобождения Восточного Тимора. А для жителей Восточного Тимора сам португальский язык стал важнейшим символом их борьбы за независимость.

    Если принять во внимание различные соображения, становится ясно, что выбор государственного языка Тимора был не таким чудачеством, как показалось многих иностранцам – прежде всего австралийцам, ближайшим соседям и защитникам жителей Тимора. Португальский – самый трудный из романских языков для изучения и самый непроницаемый для незваного подслушивания. К тому же, он третий из европейских языков по распространенности – после английского и испанского, обогнавший по количеству говорящих на нем и французский, и немецкий. Разумеется, Бразилия и Ангола вносят ощутимый вклад в эту малоизвестную статистику. Но и без них португальский используется в качестве языка международного общения на ранчо в Северной Калифорнии – где быков на ринге «разят» копьями, острия которых обернуты в «липучки», дабы выполнить все требования законодательства против жестокого обращения с животными – а также в зависящих от рыболовного промысла городках на побережье Новой Англии, таких как Провинстаун и Провиденс, в которых португальцы заслуженно пользуются репутацией самых мужественных и умелых из моряков. В летней приходской церкви Святого Франциско Ксавиара в Хайаннис, принадлежащей семейству Кеннеди, каждое воскресенье произносятся две мессы на португальском языке. На этом языке говорят и за вращающимися дверьми «итальянских» тратторий в Лондоне, которые преимущественно принадлежат и обслуживаются португальцами, маскирующимися под итальянцев. Незаметная роль португальцев в Лондоне получила трагической олицетворение, когда судно-доночерпатель протаранило и потопило на Темзе прогулочный пароход «Мачионесс»: ни одна из газет не упомянула, что многие из погибших были португальскими инвестиционными банкирами из Сити, которые отмечали на пароходе день рождения своего коллеги. В Париже португальцы владеют порядка 40 ресторанами, некоторые из которых числятся «латиноамериканскими», но большинство «французскими». Кстати, последняя и самая сверкающая из эмблем Парижа – Пирамида Лувра – была возведена португальской строительной фирмой.

    Португальский – второй язык Йоханнесбурга в Южной Африке, Нью Арка в Нью Джерси, Люксембурга и Каракаса – столицы Венесуэлы. В бесчисленных местах существуют колонии урожденных носителей португальского языка – в Индии, Малайзии, на Тайване и в Китае, а также на Бермудах, в Джерси, Торонто, Лос-Анджелесе и в Брисбене. Этот факт не находит отражения в официальной статистике главным образом потому, что большинство португальцев за рубежом становятся гражданами той страны, в которой проживают. Но, по словам Марио Соареса, «Язык – это и есть узы. Говорить по-португальски уже значит быть португальцем».

    ***

    Пасхальным утром 1988 года Кэтрин и я с нашими двумя сыновьями – Мэттом и Сэмом – проснулись в нашем новом доме на Кабо де Рока – полуострове, который начинается от Сиерра да Синтра к западу от Лиссабона и выступает в Атлантический Океан. С террасы мы наблюдали, как поднимающийся туман превращал солнце в серебряный диск. Над лесистой серрой за домом, где по ночам выли волки и крались лисы, еще светила луна. В небе кружился белый орел и пара соколов. На лужайке неподалеку от нас на ветру дрожали дикие цветы и кустики розмарина и ежевики. По тропинке ослик тащил к воскресной ярмарке тележку, доверху нагруженную овощами, лимонами, джемами, медом, душистыми пучками кориандра и ящиками со съедобными улитками. С океана под скалой доносилось неторопливое пыхтение рыбацких лодок, доставляющих утренний улов на аукцион за побережьем Кашкаиша.

    Синтра служила убежищем не одному поколению английских писателей. В 1757 году Генри Филдинг – великий сатирик-романист – почувствовав себя больным и несчастным, оставил надежду на то, что солнце хоть раз позолотит своими лучами английский курортный городок Баф этим летом. Он сел на почтово-пассажирское судно в Тилбери, направляющееся в Лиссабон. В Лиссабоне он нанял мулов и повозку, которые доставили его вверх в городок Синтра в арендованный им особняк. Его здоровье и настроение практически сразу вернулись в норму. Он написал письмо своему брату, в котором объявил Синтру самым подходящим местом на земле для написания романов, и попросил его прислать ему секретаря из Лондона, которому он мог продиктовать этот роман, а также собеседника – предпочтительно священнослужителя – дабы развлекать его по вечерам, а еще две широкополых шляпы. К несчастью, до того, как все это прибыло в Португалию, Генри Филдинг скончался от патологии печени.

    В конце восемнадцатого века Роберт Саути – в будущем придворный поэт, а также автор «Португальских путевых записок», привез свою жену и детей пожить в Синтре и уговаривал других участников английского романтического движения присоединяться к нему. К нему приехал Кольридж, который охарактеризовал регион как «сад эдема, разбитый среди серебра моря». Затем последовали Уильям и Дороти Вордсворт, при этом Дороти вознегодовала по поводу того, что Филдинг был так бесцеремонно погребен местной англиканской общиной в безымянной могиле. Она поспешила домой в Англию, где написала яростный памфлет, в котором заклеймила «некультурных» английских жителей Лиссабона, лишенных уважения к великому автору.

    Лорд Альферд Теннисон любил задержаться в Синтре. Лорд Байрон начал писать в ней «Чайлд Гарольда». Чуть ниже Синтры – в казино Эшторила – Иан Флеминг выдумал персонаж Джеймса Бонда и сюжет своего первого романа – «Казино рояль». Почти до самой смерти Грэхам Грин любил побывать в Синтре и погостить в доме, принадлежавшем Маркизе де Кавал. В годы второй мировой войны он, базируясь в Лондоне, работал директором британских секретных операций в Португалии. В результате появился сатирический роман «Наш человек в Гаване», причем место действия было изменено, чтобы книгу пропустила цензура. В книге Грин пародирует самого себя – играющего с агентами спецслужб так, будто они игрушки, и признающего в них живых людей лишь после того, как их убивают. Выжившие агенты, которые по-прежнему живут в Синтре и вокруг нее, на протяжении многих десятилетий после войны продолжали испытывать трепет перед господином Грином и его приездами в Португалию.

    Кристофер Ишервуд [1] приехал в Синтру на поселение в конце 30-ых годов со своим немецким партнером Хайнцем и Стивеном Спендером [2] , которого сопровождал церковный органист из Уэльса. О присутствии Хайнца в Португалии доложили немецкому консулу в Лиссабоне. Хайнцу велели стать на учет в консульстве в Лиссабоне, чтобы впоследствии быть призванным в немецкую армию. В случае отказа его занесли бы в списки дезертиров, экстрадировали из Португалии, чтобы он мог предстать перед военным трибуналом, и посадили бы в военную тюрьму.

    Ишервуд пошел с Хайнцем к самому дорогому юристу, которого можно было найти в Лиссабоне, чтобы просить о помощи. Юрист с сожалением констатировал, что ничего не сможет для них сделать. Парочка вернулась на поезде в Синтру. Там в кафе напротив вокзала их – горько плачущих – увидел официант. Он спросил их, в чем дело. Когда они объяснили, официант сказал: «Не волнуйтесь, я все устрою».

    В недоверии они осведомились: «А сколько это будет стоить?»

    «Разумеется, ничего» — ответил официант. Он выполнил свое слово, и хотя Спендер со своим компаньоном уехали после размолвки, Ишервуд остался в Синтре, где Хайнц играл роль его управляющего. Именно здесь он написал книгу «Я – камера», которая впоследствии превратилась в голливудский мюзикл «Кабаре». К Ишервуду присоседился Уистен Хью Оден, вместе с которым они написали «Восхождение на [пик] Ф6». По утрам они приходили в рабочее настроение, взбираясь то на один, то на другой скалистый утес на серре.

    В нашу первую осень в Синтре через неделю после франкфуртской книжной ярмарки мы сидели и с благоговением слушали, как мощнейшая буря с ревом и молниями надвигалась на нас со стороны океана. Молния ударила в дымовую трубу, другая вырубила подстанцию в деревне, в результате чего мы остались без света и без отопления. Вода протекла под остекленные двери. Я поскользнулся на мокрой половой плитке, упал  и сломал руку.

    Я отходил от анестезии в комнате в лиссабонской клинике после операции по скреплению сломанной руки. Со мной была Кэтрин, которая описывала то, что видела из окна: «В соседнем здании красивый сад с пальмами и барочными фресками. На столах белые скатерти и ведерки с шампанским. Официанты одеты в ливреи. С террас спускаются красивые люди, одетые по последней итальянской моде…»

    Вошел медбрат. Вколов мне очередной укол в верхнюю четвертинку ягодицы, он объяснил: «Это писательский клуб».

    Среди писательских клубов, в которых я побывал за свою жизнь, имелся подвал в Токио, большой и запущенный деревянный дом под Москвой, а также заполненная барная стойка в лондонском «Граучоз» [в Сохо]. Ни одного писательского клуба, даже отдаленно претендующего на элегантность, мне до сих пор встречать не приходилось. Через несколько месяцев по представлению доктора Саллес Лейна – секретаря «Литературного цеха» — мы тоже стояли на террасе с видом на реку Тежу и планировали следующую главу книги, поглощая соте из креветок и печеную куропатку.

    ***

    Мне еще не было пятидесяти, когда мы переехали из Лондона. В результате неизлечимой болезни сетчатки я потерял 95 процентов зрения и видел перед собой угол не более 10 градусов. Чтобы управлять машиной, нужно видеть, как минимум, на 120 градусов. В США, где я работал над сценарием фильма, порог «юридической слепоты» составляет 20 градусов. Когда я вытягивал перед собой правую руку, я могу видеть одновременно четыре пальца руки, но не большой палец.

    До  этого момента я провел большую часть своей взрослой жизни в качестве иностранного корреспондента, странствующего писателя и редактора. Теперь я больше не мог путешествовать без посторонней помощи. На Пушкинской площади в Москве я упал в открытый люк, а на Лексингтон Авеню в Манхэттане растянулся на разгрузочной платформе. Когда я последний раз путешествовал один, я по ошибке вместо своего взял в брюссельском аэропорту чемоданчик, принадлежавший европейскому бюрократу, и меня задержали при попытке сесть с этим чемоданчиком в самолет.

    Мой родной Лондон превратился для меня в опасную и даже враждебную территорию. Я срывался вниз по ступенькам в Ладгейт Хилл по пути из собора Святого Павла на Флит Стрит. По дороге из офиса домой, споткнувшись о брошенную багажную тележку на Вокзале Ватерлоо, я испытал странное чувство: река людей расступилась, чтобы обойти упавшего меня, затем снова сомкнулась в единый поток.

    В саду нашего пригородного дома в Барнзе для меня построили деревянный сарай. Теперь я каждое утро выходил из дома и направлялся на работу в этот деревянный домик по боковой тропинке между нашим и соседским домом. В сарайчике я написал роман «Человек, укравший Мону Лизу». Он получил на редкость хорошие отклики в Нью-Йорке, а в Лондоне «Таймз» назвал роман одним из лучших триллеров года. Мой агент за обедом в «Савой Грилле» сообщил мне, что мы оба сможем разбогатеть на моих будущих художественных произведениях.

    Если верить статистическим таблицам, то моя жизнь должна была продолжаться (минус будущие несчастные случаи) еще 24 года. Это вдвое дольше, чем тюремный срок, который присуждают большинству осужденных убийц. И что мне было делать – провести этот срок в одиночной камере размером 4 на 5 метров, занимаясь написанием историй, которые я сам не мог ни прочесть, ни выбросить из головы среди ночи? Нужно было начинать новую жизнь где-то на новом месте.

    Наших друзей поставил в тупик наш выбор Синтры, а не юга Франции или Таскании. Даже португальский юрист, работающий в Лондоне, заклинал нас попробовать вместо Португалии Прованс. Португалия была европейской банановой республикой: слишком коррумпированной, нищей, обветшалой, неграмотной, источенной болезнями для таких людей, как мы. Забастовки были эпидемией. Инфляция росла такими темпами, что лопались финансовые термометры. Эскудо падал в пропасть. Экономика, если это можно было назвать экономикой, находилась в состоянии упадка. Эксперты утверждали: чтобы снизить национальный долг Португалии до управляемого уровня, потребуется два поколения тяжкого труда и строгой экономии.

    Дороги были покрыты ямами. Португальцы считались самыми опасными водителями в западной Европе. В единственном супермаркете в Лиссабоне продавалась только капуста для супа, соленая треска, консервированные помидоры и маргарин. В Лиссабоне знакомый юрист рассказал нам, как вез в аэропорт клиента – верховного вождя из Нигерии. «Когда ваше превосходительство изволит снова прибыть в Лиссабон?» «Никогда!» – ответил вождь. – «Тут слишком похоже на Африку».

    Приехав в Лиссабон, мы увидели на тротуарах попрошаек с ампутированными конечностями. В нашем номере в четырехзвездочном отеле ковер был изъеден плесенью. Чтобы куда-либо дозвониться, требовалось уйма времени и терпения. Брошенные разрушающиеся виллы стояли бок обок с сараями, в которых ютились беженцы из африканских колоний. Памятник национального масштаба – Монастырь Джеронимуш – беспрепятственно разъедался «снегом» из голубиного помета.

    Но, как нам казалось, тут была и другая сторона. Когда мы пересекли испанскую границу в Бадахозе и въехали в португальскую провинцию Алентежу, нас буквально очаровало, как общий настрой сменился от отчаяния к надежде. Сегодня – благодаря той помощи, которую Мадрид и Брюссель предоставили юго-западной Испании – это стало менее заметно, но в прежние времена об этом контрасте писали все путешественники, начиная с Ханса Христиана Андерсена в средине XIX века, который отметил боевую выправку и вежливость пограничников с португальской стороны, свежевыкрашенные деревенские дома, обилие цветов в ухоженных садах, отличное качество пищи и вина, вежливое любопытство португальских детишек, увидевших в кафе иностранцев, гордость горожан своей историей, благодаря которой исторические городки сохранились в первозданном виде, оставаясь полными жизни. Здесь были свои художники, писавшие ландшафты, скульпторы, работающие с мрамором, вышивальщицы, резчики по дереву, поэты. В Элваше [Провинция Алентежу на границе с Испанией] монашки научились сохранять сливы [в сахаре, высушив их на солнце] и изобрели новые виды пирожных: именно отсюда Катарина Браганская экспортировала в Англию институт полуденного чаепития, включив в свою свиту монашек из Алентежу, владевших секретами изготовления сладостей.

    Португальцы потеряли большую часть двадцатого века. Их права на добычу полезных ископаемых в Центральной Африке захватили англичане – их «старейшие союзники». Участие португальцев на стороне союзников в боевых действиях в Первой мировой было кратким, но имело пагубные последствия. Неэффективная монархия рухнула, ее сменила анархия, затем некомпетентная военная хунта, которая с облегчением передала свои полномочия Оливейру Салазару. Он спас страну от банкротства, восстановил национальную валюту и основал инвестиционные фонды для крупномасштабной программы развития. Еще он стал диктатором и, как большинство диктаторов, не знал, как вовремя уйти. Удержав страну от участия в боевых действиях во Вторую мировую войну, после войны Салазар отправлял волну за волной молодых призывников на бойню в Африку, в тщетном стремлении подавить там волну национализма. Власть захватили военные, а затем коммунисты. Это был единственный пример подобного военного переворота в Западной Европе. К тому моменту, когда в конце 70-ых восторжествовала демократия, Португалия вернулась к той участи, в которой вступила в XX век: банкротство и хаос.

    Нам казалось, что португальцы не заслужили такой участи. Во всяком случае, они сделали не больше, чтобы заслужить такое, чем я, чтобы заслужить свою слепоту. Нам обоим просто не повезло – мы стали жертвами неудачи. Еще нам казалось, что Португалия и, хотелось надеяться, мы сами уже докатились до самого дна, и ниже падать было просто некуда – только снова стремиться вверх! У многих португальцев имелась энергия, изобретательность и решимость возродить страну для XXI века. Мы, со своей стороны, родились и выросли в Британии, которая постепенно приходила в упадок, и этот тренд так и не удалось повернуть вспять. Именно поэтому так заманчиво было наблюдать, как поднимается с колен другая страна.

    ***

    Когда я познакомился с Педру да Кунйа, было за полночь: мы встретились на парковке перед клубом фаду за кольцевой дорогой на севере Лиссабона. Мы оба направлялись на день рождения преподавателя из школы Святого Доминика – ирландской доминиканской школы, в которую ходили наши дети. Педру был одним из многих португальцев, которые недавно вернулись из заграницы, получив в изгнании высшие квалификации в различных областях – от медицины и компьютерных технологий до музейного дела и музыки – с решимостью помочь новой демократической Португалии встать на ноги. В темноте я не мог его увидеть, но до сих пор помню первое впечатление от его голоса: теплого, уверенного, внимательного, полного любознательности, открытого, с иронической ноткой.

    Он вернулся в Португалию, чтобы занять пост Государственного секретаря по реформе образования. Мы встретились с ним и с его американской женой Сьюзэн на воскресной службе в соборе Святой Марии в Эшториле. Затем мы начали встречаться за обедами и за ужинами, за долгими полуденными беседами по выходным. Мы вступили в обеденный клуб, который по идее должен был обсуждать современную теологию, и примерно половину времени действительно посвящал этому.

    Педру был великолепно информирован, обладал цепким умом и был в восторге от открывающихся перед страной новых перспектив. Наша дружба, которая продолжалась до его смерти от рака семь лет спустя стала для меня одним из самых ценных подарков в жизни, при этом наименее ожидаемым.

    Педру и я родились с разницей примерно в один год: я в Лондоне, он в Лиссабоне. Оттуда наши тропинки разошлись еще дальше. Я, не уставая протестовать, прошел через квакерскую школу-интернат в западной Англии: холодные ванны зимой в семь утра, одна смена нижнего белья на неделю, мясо с зеленоватым оттенком на ужин либо серое месиво, воняющее рыбьим жиром, которую мы называли «консервированным кошачьим кормом», в основном посредственное качество обучения, наказание, которое называлось «бег по треугольнику». За часами коллективной молчаливой медитации следовали школьные походы на евангелические сходки Билли Грэхэма, на которых мое отвращение к религии достигло такой степени, что я возомнил себя атеистом.

    В это время Педру испытывал еще более суровые условия иезуитской школы и образовательного центра на севере Португалии, оставивших ряд его сверстников физическими и психологическими калеками. Он готовился принять сан. Пока я числился в Кембридже, забросив учебу, чтобы окунуться в студенческую журналистику, Педру получал диплом по философии в Браге, зачем еще один по теологии в Грананде. Будучи начинающим иностранным корреспондентом, я освещал железнодорожные и авиакатастрофы, войны и встречи на высшем уровне. Педру к этому моменту посещал колледж в Бостоне, работая над магистерской диссертацией по психологии. Когда я занял должность руководителя бюро в Москве, Педру посещал Бостонский Университет и писал докторскую диссертацию по педагогике. К тому моменту, когда он вернулся в Лондон, Педро официально отказался от сана (многие из его друзей решили, что он порвал с религией и в душе) и был гражданином США.

    Португалия вошла в Европейский Союз. Гранты, займы с низкими процентными ставками и инвестиционные фонды потекли в страну с богатого севера Европы. Было избрано социал-демократическое правительство во главе с Анибалом Каваку Сильвой – Доктором экономики Университета Коимбры и преподавателем нового элитного английского университета в Йорке. Новый Министр финансов получил вторую докторскую степень в Чикагском Университете, преподавал в Йейле, работал во Всемирном банке, руководя политикой банка по отношению к развивающимся странам. Министр иностранных дел преподавал вопросы внешней политики в Университете Джорджтауна. Я подсчитал, что на тот момент у членов нового португальского правительства было больше докторских степеней, чем степеней бакалавров у всего Британского кабинета министров.

    Роберту Карнейру – новому Министру образования – принадлежала дополнительная честь быть первым этническим китайцем (или вообще АЗИАТОМ), получившем министерский портфель в европейском государстве. Его ведомство было задумано как «верховное  министерство». Он прочитал диссертацию Педру о проблемах образования среди детей португальских иммигрантов в Новой Англии и пригласил его для разрешения кризиса образования в самой Португалии. Страна тогда занимала последнее место по уровню грамотности и умению считать в Западной Европе. Через пять лет после назначения Педру Государственным секретарем по реформе образования «Файнэншиал таймз» в Лондоне написала, что по уровню грамотности и способности к числовому мышлению среди восемнадцатилетних прогрессирующая Португалия обошла деградирующую Англию.

    В бедном северо-восточном регионе страны Педру увидел, что дети приходят на утренние уроки слишком уставшими, чтобы сосредоточиться. Чтобы предотвратить голодные колики, матери давали им на завтрак черствый хлеб с вином. Педро ввел настоящие школьные завтраки из сыра с ветчиной, фруктов и молока. Закончилось практика недоедания и спаивания детей, повысилась посещаемость и успеваемость. По всей стране учителям давали премии и поощрения не столько за выслугу лет, сколько за получение новых квалификаций. Максимальный размер класса сократился в два раза. Была подготовлена новая программа обучения, в которую вошли практические и общественные навыки, а также навыки выживания: как выполнять замеры, делать семейные снимки, плавать. Квалифицированным ремесленникам доплачивали за то, что они брали молодежь в подмастерья. Педру считал, что Португалия стала мульти-культурным обществом. Католическая вера, приверженцем которой он сам являлся, больше не была монополистом в области религии: в программе нужно было учитывать и уважать другие конфессии.

    Экономика росла самыми стремительными темпами в Европе. Бизнес аналитики начали называть страну «португальским тигром». Автопроизводитель «Форд» опубликовал цифры, свидетельствующие о том, что выпускники португальских школ в два раза быстрее обучались работе с электронными сборочными роботами, чем их сверстники в промышленной северной Англии. «Фольксваген» последовал примеру «Форда» и организовал в Сетуболе – к югу от Лиссабона – завод по производству «Галакси» и «Шаранов» для мировых рынков. Производство автомобилей вытеснило целлюлозную промышленность с позиции самой крупной экспортной отрасли в португальской экономике.

    Скорость, с которой Португалия сбрасывала оковы страны «третьего мира», была ошеломляющей. В некоторых областях она уже – как лягушка – «перескакивала» развитые страны. Исследования французского банка «BNP» показало, что «Banco Commercial Portuguȇs» достиг самых высоких стандартов обслуживания клиентов по всей Европе. Когда мы приехали в Португалию, там не было кредитных карточек. Сейчас это была уже первая страна, в которой можно было купить железнодорожный билет и заказать место в поезде в любом банкомате. Португальские «аутоштрады» стали первыми в мире шоссе, оборудованными полностью электронными шлагбаумами для сбора оплаты за проезд. Новые методы добычи и очистки меди позволили снова открыть шахты, которые оставались закрытыми со времен римлян. Больницы приобретали высокотехнологичное оборудование, о котором британские врачи могли только мечтать.

    Предместья начали расползаться все дальше на запад от Лиссабона, а на новом шоссе, которое вскоре стало заполняться по утрам и вечерам практически обездвиженными «Альфа Ромео», «БМВ» и «Вольво», можно было наблюдать, как их водители разговаривали по мобильникам, начитывали что-то в диктофоны, брились электробритвами, положив на руль «Волл Стрит Джёрнал». Участок, на котором должен был быть построен университетский городок, ушел под строительство гольф клуба для японцев. Пастбища, на которых еще недавно паслись овцы и козы, стали площадками для сооружения самых гигантских молов в Европе, в которых  расположились французские магазины «Au printemps», голландские «C&A», испанские «Captain Tapioca», итальянские «Divani & Divani», английский «Bodyshop» и «Mothercare», а также неминуемые заокеанские «McDonalds» и «Pizza Hut» с многозальными кинотеатрами «Warner».

    Иностранцам, которые комфортабельно живут в Португалии, легко сожалеть об утере своеобразного очарования старой Португалии, символом которой стала замена тележки с осликом на пикап «Toyota», и многие из нас открыто жалуются на это. Имеются случаи коррупции при выдаче разрешений на застройку и распределении контрактов на общественные работы. Начала расти статистика употребления наркотиков, уличных преступлений, а также заболеваний, связанных со стрессом – хотя и с одного из самых низких уровней в Европе.

    Появились и положительные новшества – например, специально сконструированные самолеты и вертолеты для борьбы с лесными пожарами, которые раньше опустошали страну каждое лето. Португальцы могут теперь позволить себе отапливать дома зимой, проводить электричество и телефонные линии. Были установлены канализационные системы. Инфляция оставалась одной из самых низких в западном мире. Безработица находилась на самом низком уровне в Евросоюзе. Снижалось число случаев заболевания туберкулезом и другими болезнями бедности. Сокращался разрыв между бедными и богатыми, став менее драматичным, чем в Соединенном Королевстве.

    Но не означало ли это, что Португалия теряла свою самобытность? Напротив, именно здесь зародился процесс, который сейчас известен как «глобализация», и сегодня страна вернулась из многолетней изоляции, чтобы снова начать играть глобальную роль. В туристических брошюрах Лиссабон нередко сравнивают с Сан-Франциско, потому что его улицы так же драматично поднимаются от береговой линии, либо с Римом, поскольку он расположен на семи холмах. Но на самом деле столицу Португалии невозможно – и никогда не будет возможно – перепутать с другим городом. Не только не подчинив неотразимое очарование города силам гомогенизации двадцать первого века, новая эпоха процветания, напротив, возродила обоснованную гордость Лиссабона за свою самобытность.

    ***

    За два дня до своей смерти, героически отказываясь от болеутоляющих, потому что они могли снизить его способность к умственной деятельности, Педру да Кунйа позвонил мне утром. Он сказал, что всю ночь читал первые главы этой книги. Он выразил сомнение в моей датировке сооружения акведука в Алькантаре (дату я с тех пор исправил). Педру полностью одобрил все остальное в моем повествовании о первых годах существования Португалии, охотно разрешив мне ссылаться на его поддержку. Другой мой друг – профессор Фернанду Д’Ори из Нового Университета Лиссабона – три раза внимательно перечитал мою рукопись после ее завершения. Он счел, что наиболее ценной частью моей работы является моя интерпретация истоков и происхождения Португалии.

    Зарождение Португалии как национального государства – единственного независимого от Испании на Иберийском полуострове – является важной вехой в формировании современного мира далеко за пределами Португалии. И тут моя версия событий разительно отличается от предыдущих версий. С момента образования Португалии в средние века и до момента восстановления демократии к концу двадцатого века страна просуществовала без цензуры не больше пятидесяти лет. При этом многие документы, не спрятанные или не измененные цензурами, были утеряны в хаосе Лиссабонского землетрясения, наполеоновского завоевания, британской оккупации, наконец, просто по неосторожности.

    Поэтому у каждого из сменяющих друг друга режимов были свободны руки заново изобретать историю Португалии. Португальцы нашего с Педру поколения воспитаны при диктатуре Салазара на средневековом христианском герое героических пропорций Че Гевары, который вдохновил народ на восстание против мусульманского ига и освобождение. Образовавшаяся таким образом новая страна открыла и распространила свое влияние на Африку, Азию и половину Центральной Америки, не отданную ею добровольно Испании, вооружившись Священным Писанием и пушкой с затвором, во имя Христа и коммерции. Именно это миф об особом пути Португалии побудил уверовавшего в него Салазара втянуть страну в пагубные войны в Африке. За этим мифом скрывается настойчивый «бесенок» сомнения относительно собственной национальной принадлежности, терзающий старшее поколение португальцев: ощущение, что хотя они и являются европейцами, их истинная родина находится где-то в другом месте.

    Реальность разительно отлична от этого мифа. Ее можно обнаружить, изучив источники  за пределами самой Португалии. Самыми значимыми из них являются документы Собора в Труа двенадцатого века с участием королей Франции и Германии и Римского Папы, в котором председательствовал Святой Бернард Клервоский. Именно там и тогда был основан Орден храмовников для выполнения конкретного задания по созданию нового европейского государства, которое стало называться Португалией. Португалия появилась на свет не как изолированная нация, а как органический элемент возникающей Европы, с которой она сегодня, наконец, воссоединилась.

    Туристов, приезжающих в Португалию, обязательно везут смотреть на огромную церковь в Баталье, построенной в ознаменовании победы над испанцами. Эта победа стала для португальцев успешно пройденным испытанием на статус национального государства, но Педру считал, что душу страны этого можно найти в другом месте недалеко отсюда – в цистерианском монастыре Алькобаса, построенном бургундскими монахами, в котором и зародилась новая гуманистическая цивилизация, распространившаяся оттуда. Таким образом, португальцы играли роли не завоевателей, и уж тем более не завоеванных, а опорного пункта, канала, по которому идеи, знания и технологии распространялись по Европе, а затем и по всему миру.

    изображения не найдены

    Глава I
    От Ионы до Юлия Цезаря

    Книга Ионы была написана примерно в 700 году до нашей эры, при этом ее по-прежнему зачитывают в синагогах в Йом Киппур. Это одна из самых коротких книг в Библии и самый древний из сохранившихся образцов сатиры.

    Иона, если верить анонимному автору, был пророком. Бог повелел Ионе поспешить в Ниневию, чтобы предупредить ее обитателей о том, что Он прогневался на них за грехи. Если они не раскаются в кратчайший срок, Бог разрушит их город вместе с ними самими. Иона терпеть не мог жителей Ниневии, но вместо того, чтобы выполнять волю божию, отправился в морской порт в Яффе и купил билет на судно, отправляющееся в точку настолько удаленную, что божья воля туда не распространялась. Вскоре после отправления судна начался страшный шторм. Капитан с командой выбросили Иону за борт. Иону проглотила огромная рыба, отрыгнувшая его на берег, на котором Бог снова повторил свою Волю. Затем Бог успокоил море, и судно продолжило свой путь в неподвластную Богу конечную точку – Таршиш.

    В десятой главе Генезиса Таршиш определяется как отдельная страна, основанная после Потопа правнуком Ноя. В сорок восьмом Псалме описывается, как даже великие Цари могут «прийти в смятение от тревоги и паники, дрожать и корчиться от боли – подобно кораблям в Таршише, когда на них обрушивается восточный ветер [3] .

    Геродот – греческий географ и историк – писал в пятом веке до нашей эры, что Рексу Аргентониусу – Серебряному королю Таршиша – было 120 лет, а его царство охраняли гигантские морские чудища и змеи, подкарауливавшие судна, чтобы потопить их покормиться «матросятиной». Страбон – другой греческий ученый и современник Христа – указывал в своем труде «География», что именно в этой земле разворачивались приключения Одиссея. В не менее знаменитой серии греческих легенд Геркулес побывал в Таршише и вначале похитил у Короля Аида стаю красных быков, а затем у Гесперид золотые яблоки. Высказывалось мнение, что золотыми яблоками были апельсины; сегодня в ряде восточно-средиземноморских языков для обозначения апельсина используется слово «Португал» [4] .

    На протяжении как минимум тысячелетия Геркулесовы столбы, расположенные в узком проливе, отделяющем Средиземное море от бушующей Атлантики, считались западной границей Европы (которая, как тогда думали, занимала приблизительно половину мира) и, соответственно, чертой конца цивилизации. «Таршишем» называлось все, что лежало за этой чертой: сегодня это западная Андалусия и Португалия к югу от Лиссабона. Само слово «таршиш» сохранилось сегодня в названии городка в Испании в шести километрах от португальской границы и в названии моллюска, которого можно найти исключительно у западного побережья Португалии.

    В 241 году до нашей эры Карфаген, целых пять веков бывший великой североафриканской торговой державой и властелином морских путей и торговых портов, потерпел поражение от своего северного соседа-выскочки – Рима. После войны, продолжавшейся двадцать три года, римляне, ставшие новой сверхдержавой цивилизованного мира, навязали карфагенянам такие условия мира, что даже их официальный историк Тит Ливий впоследствии смог охарактеризовать их только как «алчные и тиранические». По словам Ливия римляне «смазали поражение оскорблением», унизив  главнокомандующего карфагенян Гамилькара, превосходившего их по чести и воинскому мастерству, но безнадежно уступавшему по численности армии, по существу изгнав его из Средиземноморья и сослав в Таршиш. Как впоследствии указал Ливий на более чем 600 страницах своей «Истории Рима», это решение оказалось одной из самых дорогостоящих ошибок, допущенных новой восходящей империей.

    Когда Гамилькар был готов покинуть Карфаген, его восьмилетний сын – Ганнибал – потребовал от отца взять его с собой в изгнание. Ливий рассказывает, что Гамилькар отвел Ганнибала в Храм Мелькарта [5] – бога-покровителя карфагенского города-государства. «Ганнибал отвел мальчика к алтарю и заставил его торжественно поклясться, что как только тот вырастет, он станет врагом римлян». Затем они вместе отплыли из Карфагена.

    Те, кто пережил это необычайно рискованное путешествие по морю, маршрут которого проходил не дальше сотни с небольшим километров за Геркулесовы столпы, прибыл в длинную и защищенную бухту. Эта бухта, на тот момент, очевидно, еще не известная римлянам, сегодня называется Кадисской. Она сформирована устьями трех рек. На берегах первой из них —  Гвадалквивир – впоследствии построят величественные города Кадис и Севилья. Вторая река – Рио Тинту, то есть «красная река» – получила свое название по цвету обширных залежей меди на ее дне: одна из крупнейших горнодобывающих фирм в мире – «Rio Tinto Zink» – названа так в ее честь. Гвадиана – третья и самая западная из этих рек – сегодня служит границей между Испанией и Португалией. Не одно поколение путешественников отмечало, как, оказавшись на другой стороне реки, путешественник оставлял за собою довольно сухую средиземноморскую местность и климат и оказывался в атлантической зоне – более плодородной и умеренной по климату и температурам. Воды бухты кишели рыбой, на суше обильно произрастали цветы, фрукты, орехи, дикая спаржа, жужжали пчелы, кормились кролики и зайцы, лисы, волки, медведи, олени и кабаны, а в воздухе летали куропатки и фазаны вместе с питающимися ими хищниками – белыми орлами и соколами.

    Отголоски местной религии, записанные во втором веке нашей эры, повествуют о Боге-Короле Гаргарисе, который изобрел цивилизацию, а также об Абисе, который запретил знати работать и разделил остальных людей на пять племен. Именно на берегах Гвадианы римляне позднее построили город Мерида – один из красивейших во всей империи – как столицу земли, позднее ставшей известной как «Португалия», которую они называли «Лузитанией».

    Археологи обнаружили по захоронениям, что другие средиземноморские народы уже не один век знали о существовании Таршиша: евреи, финикийцы, киприоты и греки строили тут поселения задолго до прибытия Ганнибала. Поселенцы из Карфагена возвели по меньшей мере один храм – приблизительно в 150 километрах к северу от устья Гвадианы. Его колонны сегодня образуют часть портика португальского университета в Эворе. У поселенцев был свой алфавит и свод законов, записанный в рифмованных куплетах, чтобы его легко было учить наизусть.

    Римлянам еще предстояло узнать, что Сьерра-Морена – горы и холмы, в которых брала начало река Гвадалквивир – содержали огромные залежи серебра, которого хватило бы на комплектование, экипировку, подготовку, содержание и выплату жалования многочисленной армии. При власти карфагенян число рабочих, занятых в шахтах, возросло до 20000. На западном берегу реки Гвадиана, где сейчас находится португальская провинция Алентежу, имелись огромные запасы меди, олова, цинка и фосфора – составляющих бронзы. Бронза была тем сплавом, из которого изготовляли оружие, щиты и доспехи, и с помощью которого скрепляли деревянные корабли.

    В точке, где Гвадиана становилась судоходной, карфагеняне построили город – Миртилис – и доки, в которых плоты загружались минеральным сырьем и отправлялись вниз по реке к устью, где были построена гавань, плавильные печи и заводы по производству оружия. Миртилис сегодня зовется Меротола. До шестидесятых годов прошлого века караваны судов, перевозивших полезные ископаемые, загружали здесь в трюмы медь и другое сырье и перевозили его в Англию на переработку. Сегодня – более чем через две тысячи лет после ухода карфагенян –правительство Португалии и «RTZ» продолжают добычу полезных руд в провинции Алентежу, располагающей самыми крупными разведанными запасами меди и олова в Европе.

    На тот момент на юго-западе Иберии не было единого народа в том смысле, в котором мы понимаем это сегодня. Полуостров был населен племенами, созданными, согласно мифологии, Богом-Королем Абисом. Попытки Гамилькара подчинить и колонизировать эти племена встретили самое ожесточенное и мужественное сопротивление со стороны лузитанов, которые жили на реке Тагус (Тежу) и к северу от нее. В 230 году до нашей эры Гамилькар был убит в битве с лузитанами. Ганнибалу в этот момент было семнадцать лет, а карфагенским правителем Иберии он стал в возрасте двадцати шести. Считается, что промежуточные годы Ганнибал провел в Гадесе (Кадисе), где обучался у греческого наставника и у карфагенским военных. За это время его зять Гаструбал, будучи временным правителем, смог достичь примирения с лузитанами и другими племенами с помощью подарков и торговли. Став властителями Южной Иберии, карфагеняне стали богаче, чем когда они властвовали в средиземноморье.

    Ливий писал, что «войска встретили Ганнибала с воодушевлением». Старшим солдатам казалось, будто в нем перевоплотился его отец. В «чертах и выражении лица сына они видели ту же решимость, в глазах пылал тот же огонь. Очень скоро Ганнибал понял, что ему больше не надо опираться на память об отце, чтобы вызывать в войнах любовь и подчинение. Для этого хватало собственных качеств. Под его руководством солдаты всегда демонстрировали необычайную отвагу и уверенность. Насколько он был безрассуден, бросаясь в опасность, настолько показывал осмотрительность и уникальные тактические способности внутри нее».

    Ганнибал женился на Имульсе, дочери властелина Серебряных Гор. По легенде у них родился один сын. Но их союз оказался недолгим. «С первого дня своего пребывания у власти – писал Ливий, – Ганнибал вел себя так, как будто у него были инструкции завоевать Италию и идти войной на Рим. Сутью его плана была скорость. Насильственная смерть отца напоминала Ганнибалу, что и он не был защищен от ранней кончины, следовательно, лишнего времени у него не было». Из Северной Африки по морю было доставлено двадцать четыре слона. Римские источники впоследствии определили и указали место разгрузки слонов на берегу провинции Альгарве в городке Портус Ганнибалис, который сегодня известен как «Портимау». Помимо слонов из Северной Африки приплыло свыше 1000 берберских всадников с копьями.

    Ганнибал посетил Храм Гекулеса и вознес молитвы о силе. Затем он собрал огромную толпу иберийских воинов и с воодушевлением предложил им «начать войну против римлян, которая – с божьей помощью – позволит вам набить карманы золотом и разнесет славу о вас по всему миру». Пересказ того, как Ганнибал провел слонов и армию из североафриканцев и иберийцев через Пиренеи и Альпы в Италию и стал в десяти километрах от Рима – не для этой книги. Нам – в контексте истории Португалии – важна скорее реакция Рима. К весне 218 года до нашей эры Ганнибал пересек Апеннины, одержал важную победу и, получив свежие подкрепления, недавно прибывшие из Иберии, выдвинулся на Рим. В ответ Римский Сенат направил мощную армию под предводительством Генерала Гая Корнелия Сципиона в Иберию. Похоже, что на тот момент римляне еще и думать не думали о завоевании, а тем более о колонизации полуострова, а просто ставила себе задачу спасти Рим, отрезав Ганнибала от источника подкреплений и денежных средств.

    В восточной части Иберии Сципион с войсками не встретили особого сопротивления. За много веков тамошние племена успели привыкнуть к той или иной форме иностранного владычества. Римляне щедро тратили деньги, скупая местное продовольствие, и были сравнительно гуманными по отношению к местному населению. Однако, когда в 197 году до нашей эры солдаты Сципиона дошли до отдаленных частей полуострова, где сейчас находится Португалия, они столкнулись с лузитанами. Последовала пятнадцатилетняя война, в которой лузитаны  сражались без доспехов, в легкой одежде, часто на коне, орудуя мечами, отравленными копьями и пращами. Они отказывались вступать в «модельные» сражения, с расставленными, как шахматные фигурки на доске, армиями, и укрывались в холмах и горах Серра Да Эштрела, откуда обрушивались на римлян с внезапными и опустошительными атаками. Римские источники пишут о том, что лузитаны носили с собой катыши из яда, с помощью которых совершали самоубийства в случае пленения. Если же римляне все же брали их живыми, лузитаны могли выдержать любые пытки до самой смерти, не разгласив информации.

    Чтобы навязать лузитанам шаткий мир, потребовалось 150000 римских солдат, что заставило римлян впервые за их историю ввести институт постоянной и профессиональной армии. Затем у лузитан появился новый лидер – пастух по имени Вириат, призвавший свой народ подняться против римлян [6] . Восемь лет подряд он водил своих соплеменников в стремительные, как молнии, рейды против иноземных оккупантов. Римские генералы взмолились о мире, который приняли на самых унизительных условиях. Эти условия отверг Сенат. Под предлогом того, что им нужно было провести дальнейшие переговоры с Вириатом, римляне наняли и подослали к нему агентов, которые, притворяясь посредниками, встретились с Вириатом и отравили его [7] .

    Римляне поделили Иберию на две провинции: мирную «Ближнюю Испанию» (Hispania Citerior), границы которой примерно соответствовали границам сегодняшней Испании, и мятежную «Дальнюю Испанию» (Hispania Ulterior) к западу от нее, большую часть которой занимала сегодняшняя Португалия. Две «больших разницы» между этими двумя провинциями заключались в том, что «Ближняя Испания», как и Рим, была страной средиземноморской – со средиземноморским климатом и культурою. «Дальняя Испания» была землей атлантической. Жизнь лузитанов была настолько бескомпромиссной (они нередко скрывались в центральном высокогорье), что эффективное правление Рима простиралось не дальше на север, чем до реки Тежу.

    В 61 году до нашей эры Юлий Цезарь выиграл в лотерее, которая была организована небольшой группой старших должностных лиц, пост Губернатора Дальней Испании. Хотя на тот момент такой жребий Юлия Цезаря едва ли многие сочли бы завидным, этому событию было суждено изменить к лучшему не только жизнь самого Цезаря, но и фундаментально трансформировать русло истории всей Западной Европы. Точная дата рождения Юлия Цезаря не известна, но к этому времени ему должно было быть чуть меньше сорока. Цезарь только что приобрел скандальную известность, получив развод от своей второй жены под предлогом предполагаемого, но недоказанного богохульства. Именно тогда Цезарь высказал свою знаменитую, хотя и несколько неубедительную сентенцию: «Жена Цезаря должна быть выше подозрений».

    Еще Цезарь погряз в долгах. Вместо того, чтобы дожидаться, пока Сенат ратифицирует его жребий, что позволило бы кредиторам Цезаря узнать о нем и получить судебное предписание, запрещающее Цезарю покидать столицу до тех пор, пока он с ними не расплатиться, Цезарь тихонько улизнул из Рима и отплыл в Кадис. Это был не первый приезд Цезаря в эту провинцию: десять лет назад он служил здесь помощником прежнего правителя. У Цезаря не было колебаний или сомнений относительно того, что он должен здесь делать. Его римский биограф Плутарх рассказывает, что по прибытию в Иберию Цезарь прочитал жизнеописание Александра Македонского, со вздохом отложил книгу и заметил: «В моем возрасте Александр был уже царем, а мне еще предстоит достичь чего-либо действительно выдающегося».

    Юлий Цезарь собрал 10000 солдат – помимо тех 20000, которые перешли под его командование с принятием им полномочий губернатора. Затем Цезарь перешел с ними реку Тежу и вонзился вглубь Лузитании. Это был маршрут, по которому пытались пройти многие предшественники Цезаря – неминуемо с плачевными результатами. Но у Цезаря была иная цель. Он пришел сюда не завоевывать земли, а грабить, разорять и взимать дань в обмен на милость. Такая тактика оказалась куда более практичной. Вся Лузитания, и особенно ее северные регионы, были богаты золотом и серебром, которые лузитаны и их соседи очищали и в огромных количествах превращали в ювелирные украшения и монеты. Именно эти драгоценности римляне отнимали у лузитанов, заставая их врасплох и нападая превосходящими силами, а затем поспешно отступая с трофеями.

    Цезарь направил свой флот на север с задачей терроризировать местных жителей, проживавших вдоль реки Дору. «Дору» означает «из золота», так как в те времена воды реки блестели от золота. По берегам реки раскинулись открытые разработки – огромные полоски, вырезанные в склонах – шириною до 200 метров и длиною до километра, на которых трудилось до тысячи человек на одну такую разработку. Корабли Цезаря быстро скрывались после атаки, полные золотых слитков. Добыча под наблюдением самого Цезаря делилась на три части: одна треть направлялась в казну Рима, треть делилась между участвовавшими в набеге солдатами, и еще треть доставалась самому Цезарю. В усмиренном районе к югу от реки Тежу недалеко от города Бежу в провинции, которая сегодня называется «Алентежу», сам Цезарь владел и управлял золотыми приисками, формально записанными на его жену Юлиану. Легионеров, охранявших пути, по которым переправляли золотые слитки, награждали правом добывать и переплавлять медную руду вдоль дорог, а также создавать процветающие сельскохозяйственные угодия, производившие оливки, виноград и пшеницу. Они женились на местных жительницах и уже никогда не возвращались в Рим, а их потомки до сих пор населяют португальские провинции.

    Через два года Цезарь оставил Иберию и отбыл в Рим, так и не дождавшись прибытия своего преемника. Сенат рукоплескал его разграблению «Дальней Испании» как «триумфу». Цезарь смог не только расплатиться с долгами, но и накопить достаточно средств, чтобы, помимо прочего, заняться широкомасштабным подкупом избирателей. Он вернулся как раз вовремя, чтобы выдвинуть свою кандидатуру на одно из консульств, и купил более чем достаточно голосов, чтобы получить это пост. Таким образом, он заручился средствами, положением и могуществом, чтобы завоевать Галлию (Францию), Нижние земли (Исторические Нидерланды) и Англию.

    За столетия до того, как римляне появились в Таршише, торговые моряки, которых описывали как «осторожных и темных людей», с юго-западного побережья – сегодняшней провинции Алгарве – водили свои суда до побережья континентальной Европы, а затем через Бискайский Залив в Корнуолл. Там – в обмен на бронзу и золото – они приобретали олово [8] . Многие из легионеров, прошедшие с Цезарем через континент, чтобы высадиться в Англии в 55 году до нашей эры, были потомками этих моряков, а не итальянцами, и в самом Риме никогда не бывали. Так Адриан, ставший правителем Англии, был из Кадиса. Британские археологи обнаружили на самом севере римских владений – у Вала Адриана – амфоры, сделанные и привезенные по морю из города Бежа в Португалии, в которых хранилось оливковое масло.

    Продолжение можно читать здесь.

    [1] Ишервуд достоин отдельной книги – если не библиотеки. Будучи сыном профессионального военного, погибшего в первой мировой, он войну возненавидел. Еще на ранних страницах своей биографии Ишервуд стал другом, партнером и ментором Уистена Хью Одена (для меня – автора лучшей англоязычной поэзии, посвященной Исландии), за которым устремился в 1929 году в Берлин – столицу Веймарской республики и евро-гомосексуализма. Легко догадаться, что как Оден и многие другие выпускники британских частных школ, Ишервуд был «в дугу голубым». Его опыт в самом распутном городе Европы нашел отражение в произведении «До свидания, Берлин!», ставшей основой знаменитой пьесы и фильма «Я – камера» (1951 и 1955 год), а затем и великого мюзикла «Кабаре» (1972 год) с Лайзой Минелли. Насколько мне известно, сейчас имеется какой-то ново-голливудский римейк последнего, а уж кому и зачем он нужен – спросите кого-нибудь другого. В 1932 году Ишервуд встретил юного немца по имени Хайнц Недермеер (можно отдаться за одно имя!), с которым переехал в 1933 году вначале в Копенгаген, а затем в Синтру. В 1937 году после краткого визита в Германию и в Люксембург, Ишервуда арестовали и засудили за «обоюдный онанизм» — шесть месяцев тюрьмы, год общественных работ и два года военной службы. В 1939 году под влиянием Одена Ишервуд решил эмигрировать в США, а поскольку до вступления Великобритании в войну оставались считанные месяцы, обоих в очередной раз заклеймили за отсутствие патриотизма. Думаю, они не слишком расстроились после немецких страстей, но и получение гражданства США прошло с «сучкóй и задоринкой»: в 1945 году, верный своим принципам, Ишервуд отказался принять клятву гражданина США, включающую неминуемое обещание защищать новую родину: «На учет стану, но служить не буду!». На самом деле служить Ишервуд был готов, но только в медицинских или вспомогательных подразделениях, а не на поле брани. Только в 1946 году Ишервуд согласился произнести сакраментальную фразу о служении новой родине с учетом всех выстраданных поправок о невооруженном характере такого служения. Гражданство ему дали. Ишервуд был другом Трумена Капоте, «Завтрак у Тиффани» которого также был навеян «Берлинскими историями» Ишервуда. В Южной Калифорнии Ишервуд встретился с группой поддержки Свами Бахбхавандады – Олдосом Хаксли, Бертраном Расселом и другими, образовавшими кружок «Веданта». Будучи переводчиком вед и другом Хаксли, Ишервуд стал покровителем Игоря Стравинского. Как-то случайно в книжном магазине Ишервуд познакомился с Рэйем Бредбери – молодым автором «Марсианских хроник», литературной карьере которого дал первичный толчок. Ишервуд умер в возрасте 81 года в Санта-Монике, Калифорния [Примечание переводчика].

    [2] Еще один человек-словарь. 1909-1995 годы жизни, то есть прожил 86 лет. Английский поэт. Тоже нетрадиционной ориентации, при этом по его признанию он находил «половой акт с женщинами более удовлетворительным, более ужасным, более отвратительным – в конечном итоге, более ВСЕМ!». Муж и отец двоих детей. В годы гражданской войны в Испании работал в Международных бригадах для Коммунистической партии Великобритании. «Езжай, и  пусть тебя убьют: нам нужен свой Байрон в Движении» — напутствовал Спендера лидер английских коммунистов. Спендер не убился, напротив, в сборнике эссе 1949 года «Бог, который оказался неудачей» вместе с Кёстлером (у нас на заре перестройки была переведена «Слепящая тьма» последнего) написал о своем великом разочаровании в коммунизме. Больше всего писателя покоробил Пакт Молотова-Риббентропа. Друг Йейтса, Аллена Гинсберга, Иосифа Бродского, Дилана Томаса, Жан-Поль Сартра, Т. С. Элиота и Вирджинии Вульф, а также многих других, кого, признаюсь, я не читал [Примечание переводчика].

    [3] Дословно: «(1) Песнь. Псалом сыновей Кораха. (2) Велик Г-сподь и прославлен весьма в городе Б-га нашего, (на) горе святой Его. (3) Прекрасна высота, радость всей земли, гора Цийон, на краю северной (стороны) – город Царя великого. (4) Б-г во дворцах его признан оплотом, (5) Ибо вот цари собрались, прошли вместе (на войну). (6) (Как) увидели они – так оцепенели, испугались, поспешно (бежали). (7) Трепет охватил их, дрожь – как роженицу. (8) Ветром восточным сокрушаешь Ты корабли Таршиша. (9) О чем слышали мы, то (и) увидели в городе Г-спода Ц-ваота, в городе Б-га нашего. Б-г утвердит его во веки веков. Сэла! (10) Размышляли мы, Б-же, о милости Твоей среди храма Твоего. (11) Как имя Твое, Б-же, так и слава Твоя, – на краях земли! Справедливости полна десница Твоя. (12) Веселиться будет гора Цийон, ликовать будут дочери Йеуды из-за судов Твоих (над врагами). (13) Окружите Цийон и обойдите его, сосчитайте башни его. (14) Обратите сердце ваше к укреплениям его, сделайте высокими дворцы его, чтобы (могли) вы рассказать поколению грядущему, (15) Что это Б-г, Б-г наш во веки веков, Он вести нас будет вечно.» Источник: http://www.jewishpetersburg.ru/userimages/Teillim.htm [Примечание переводчика].

    [4] Под восточно-средиземноморскими языками, столь непривычно для евроцентричного уха, обычно понимают фарси, турецкий и иврит. Решил выполнить собственную проверку. В турецком «апельсин» — это действительно «портакал», как и в болгарском. По-гречески – πορτοκάλι, арабский и фарси – بُرْتُقال и پرتقال (соответственно «буртукал» и «пуртукал»). Согласитесь, что-то в этом есть… от Португалии [Примечание переводчика].

    [5] Мелькарт отождествлялся греками с Гераклом. Финикийцы также называли колоннами Мелькарта.  Гибралтар, откуда могло произойти и его греческое название «Геркулесовы столпы» [Примечание переводчика].

    [6] Считается, что поводом к восстанию лузитанов, перешедшему в освободительную войну, был приказ, нарушавший мирное соглашение, разрешавший убивать лузитанов и обращать их в рабство (Источник: http://antiquites.academic.ru/445/%D0%92%D0%B8%D1%80%D0%B8%D0%B0%D1%82 ) [Примечание переводчика].

    [7] Слушайте песню группы «Iberian Wolves» о нелегкой доле Вариата. Она называется «Viriatus Rex»: http://www.youtube.com/watch?v=3YqUHmGmSHY . Веселая испанская «кричалка». Вот эти уж точно не оскверняют религией панк-рок [Примечание переводчика].

    [8] Которое, если верить ранее написанному, у них самих имелось в достатке [Примечание переводчика].