Метка: Cada vez mais português

  • РеконкистаПортугалия: «Артек» для глобалистов

    РеконкистаПортугалия: «Артек» для глобалистов

    изображения не найдены

    Продолжение перевода книги Мартина Пейджа о Португалии.

    Уже опубликовано:

    В 1126 году Гуго де Пейн – родом из Шампани – вернулся из Иерусалима в Европу, чтобы изыскать людей и средства и заручиться папским благословением на создание нового рыцарского ордена. Вместе с другим христианским рыцарем – Годфруа де Сент-Омером – он решил основать Орден Тамплиеров. Этот орден должен был заниматься охраной церкви, сооруженной в Иерусалиме на том месте, где когда-то, как считалось, стоял Храм Соломона, а также защищать направлявшихся в церковь паломников.

    изображения не найдены

    Но приступить к выполнению перечисленных выше задач смогло только следующее поколение тамплиеров. В первые годы после основания ордена рыцари были заняты созданием нового образцового христианского государства, которое в дальнейшем будет называться Португалией. Не одно столетие после того, как преследования привели к уничтожению ордена храмовников во Франции и в других странах, он продолжал процветать в замаскированном виде в Португалии – вплоть до девятнадцатого века. История Ордена Тамплиеров и история Португалии взаимосвязаны и тесно переплетены друг с другом.

    Ордену Тамплиеров суждено было стать самым богатым институтом западного мира – богаче, чем любая монархия, чем сама Католическая Церковь, которой он номинально подчинялся. Но в момент зарождения ордена его основатели были настолько бедны, что на его гербе были изображены два рыцаря верхом на одной кобыле – предположительно, Гуго и Годфруа.

    изображения не найдены

    Гуго прибыл в Бургундию, которая на тот момент была самым процветающим из королевств западного мира. Бургундия находилась на пересечении коммерческих и интеллектуальных дорог Европы. Если верить хроникам цистерцианцев, Гуго преследовал конкретную цель, которая заключалась в том, чтобы подать прошение некому монаху Бернарду – аббату монастыря в Клерво. У Бернарда была репутация человека, способного влиять на исход выборов римских пап и по сути управлявшего понтификами. Будучи двоюродным братом герцогов бургундских, Бернард страдал хронической анемией, язвой желудка, гипертонией и мигренями. В возрасте двадцати пяти лет ему удалось убедить четырех из пяти своих братьев и семнадцать кузенов-аристократов принять обет бедности. В эту эпоху аскеза вышла из моды в монастырях Бургундии. Монахи-бенедиктинцы в главном из них – аббатстве Клюни – питались изысканными яствами и потребляли тончайшие вина. Большую часть года они проводили в своих роскошных домах в Париже. Настоятель монастыря, намекая на необходимость пожертвований монастырю в форме земельных наделов, драгоценностей, произведений искусства и наличных средств, любил повторять: «Для Бога нет ничего слишком роскошного».

    изображения не найдены

    В монастыре, который построил Бернард, братья ночевали в нетопленных общих спальнях на соломе без одеял. Их сон продолжался всего шесть часов, а днем у монахов не было ни единой свободной минуты: их время было полностью поделено между молитвами и физическим трудом. Бернард, который потерял способность различать вкусы в результате одного из своих заболеваний, заставил всю общину питаться исключительно вареными овощами, которыми питался сам. Он обитал в хибаре отшельника на территории монастыря, где его навещал травник. Из этой лачуги Бернард слал в мир поток писем, проповедей, наставлений и инструкций.

    В них он клеймил моральное разложение епископов и священников. Подобно Святому Иакову Бернард защищал права крестьян, угнетаемых тем классом, к которому сам принадлежал. Бернард запретил дискриминацию евреев – народа, из которого вышел Иисус. Он требовал, чтобы христиане уважали женщин, поклоняясь Деве Марии, служившей небесным прообразом женского сострадания.

    изображения не найдены

    Неизвестно, кому первому пришла в голову идея создать государство Португалия и направить усилия рыцарей Храма на решение этой задачи. Из монастырских хроник Бургундии и авторитетной биографии Бернарда, написанной Братом Иринеем Валлери-Радо, мы знаем, что первоначально существовало намерение основать новое эталонное христианское государство на западном фланге Ислама. Оно должно было простираться от реки Миньо на севере Иберии до той территории, где сегодня находится город Агадир в Южном Марокко – чуть севернее пустыни Сахара. Спустя три столетия, когда Португалия превратилась в богатейшую из стран Европы, именно упорное стремление выполнить план Святого Бернарда и завоевать Марокко привело к самой пагубной из катастроф в истории Португалии и ее двухвековому подчинению власти испанской короны.

    Семья Святого Бернарда активно интересовалась Иберией, начиная с конца XI века. Его дядя – Герцог Генрих Бургундский – побывал там со своей частной армией и помог Альфонсо, королю Леона и Кастилии (за которого сражался и отдал жизнь Эль Сид)[1], вступить в войну с арабами. За это он получил в жены вторую дочь Альфонсо Принцессу Терезу. В качестве приданного Альфонсо подарил молодоженам полоску атлантического побережья между реками Миньо и Дору, известную как «Портукалия».

    изображения не найдены

    К 1126 году, когда Гуго де Пейн прибыл в Бургундию, уже 14 лет как не стало Герцога Генриха. Принцесса Тереза осталась одна с единственным не умершим в детстве сыном. Его назвали Афонсу в честь дедушки и Энрикиш[2] по отцу. На тот момент Афонсу Энрикишу было 15 лет. В период регентства мать Афонсу Энрикиша принесла от его имени присягу своему племяннику – новому Королю Леона и Кастилии. По достижении совершеннолетия Афонсу немедленно заключил мать в крепость. Он женился на кузине Герцога Бургундского – Мафальде, которая была дочкой короля Амадея II Савойского. Затем Афонсу объявил себя королем. Неизвестно, где и как он это сделал. Официальная хроника Афонсу гласит, что его солдаты стихийно провозгласили его королем после триумфальной победы над берберами и арабами при Оурике. Но не имеется ни письменных, ни археологических свидетельств того, что такая битва в действительности имела место, как и подтверждений существования самого места под названием Оурике.

    изображения не найдены

    Из других источников следует, что регионом к югу от реки Дору по-прежнему правили мусульмане и что охранявшие его берберские солдаты из Северной Африки восстали из-за нехватки провианта, вступив в борьбу со своими арабскими командирами. Известия об этом мятеже достигли Бургундии. Там и родился план отправить в Иберию элитные воинские подразделения, чтобы вычистить враждующих между собою мусульман и застолбить эти земли за христианским миром.

    В Труа прошел церковный собор, в котором участвовал Папа Римский и короли Франции и Германии. Они обсуждали возможность крестового похода. Бернард отказался участвовать в этом соборе. Папа Римский призывал его председательствовать на нем. Бернард сослался на плохое самочувствие. Папа отправил за монахом паланкин с носильщиками, которые донесли его до Труа.

    изображения не найдены

    Первым вопросом на повестке дня было создание Ордена рыцарей Храма. Никто больше не притворялся, что он будет защищать паломников: орден создавался для разгрома мусульман. Бернарда попросили прочитать проповедь, призывая желающих вступить в новый орден. Он наотрез отказался, заявив, что любой человек – ему сосед. А убийство соседа, будь он даже мусульманином, противоречит христианскому учению. Ни Иисус, ни его апостолы не проповедовали священной войны, на пропаганду которой сейчас толкали самого Бернарда, и сегодня выступили бы не на стороне «христианских» агрессоров, а на стороне их жертв.

    Ослабленный болезнью, Бернард все-таки уступил. Он выступил с проповедью, которая, вероятно, была отвратительна ему самому. В ней он указал на то, что хотя Иисус и велел Святому Петру спрятать меч в ножны, есть и другой случай, когда Иоанн Креститель крестил солдат, не требуя, чтобы те сначала сложили оружие. Иоанн потребовал от воинов только не нападать на тех, кто не лжесвидетельствовал (Лука 3:14). Бернард отметил также, что сам Святой Августин утверждал, что временами войны случаются по божьему промыслу и совершаются с праведными намерениями, а потому бывают справедливыми.

    изображения не найдены

    Папа объявил о создании Ордена рыцарей Храма на соборе в Труа в январе 1128 года. Афонсу Энрикиш отправил клятву верности Ордену от своего имени и имени своей страны в аббатство Бернарда в Клево. Через шесть недель – в марте 1128 года – Гуго де Пейн с группой недавно присягнувших рыцарей достиг Портукалии. Часто отмечают, что им удалось сделать это невероятно быстро, поскольку предполагалось, что они ехали верхом. Но Бургундия находится в центре сети водных сообщений, которые тянутся во все стороны света. Когда Папа прибыл в Клерво, чтобы посовещаться со святым Бернардом в его хижине на территории монастыря, он плыл на корабле, который начал путь на средиземноморском побережье Италии и поднимался по Роне от Марселя. Гуго с рыцарями плыли в обратную сторону – вниз по реке Рона в Атлантику. Там их движение ускорили течения и преобладающие ветра. В дельте реки Соре – недалеко от того места, где сегодня находится город Лейрия, они захватили у берберов замок, в котором поселились.

    изображения не найдены

    Тенденцию идеализировать эту страницу португальской истории, преобладавшую среди авторов периода диктатуры Салазара, скорректировал популярный современный историк Жозе Эрману Сарайва. Он указал на то, что долгое время Афонсу Энрикиш и его рыцари вели себя не как армия освободителей, а как банда грабителей. Они совершали набеги на вражескую территорию, где занимались мародерством и похищением мирных жителей, которых превращали в рабов.

    Самым известным из рыцарей был Жиральдо Бесстрашный (Geraldo Sem Pavor), который отбирал добро у мусульман и раздавал его христианам. Он обладал способностью незамеченным перелезать по ночам через стены мусульманских городов. Перед самым рассветом Жиральдо, «поднимая жуткий шум, от которого казалось, будто на город на них напал целый полк солдат», хватал все, что попадалось под руку, и скрывался с награбленным.

    Бесстрашного Жиральдо в конце концом поймали не мавры, а кастильцы, когда тот совершал набег на Бадахоз – сегодня испанский город на границе с Португалией. Во главе отряда, который должен был вызволить Афонсу из плена, стоял сам Афонсу Энрикиш. Когда король проезжал через городские ворота, на него сбросили опускающуюся решетку. Она раздробила его левую ногу, и король попал в плен. Семья заплатила за освобождение Афонсу огромный выкуп, но его нога не восстановилась от многочисленных переломов, и он никогда больше не ездил верхом. Бесстрашный Жиральдо тем временем скрылся. На этот раз он вступил в ряды мусульман и грабил христианские города с таким усердием, что по выходе на «пенсию» мусульмане наградили его вотчиной в Северной Африке.

    изображения не найдены

    В ознаменование сорокалетия короля Афонсу Энрикиша была запущена новая военная кампания. Инициатива снова пришла из Бургундии, а задачей нового наступления было выйти из патовой ситуации, которая сложилась в войне между христианами и мусульманами. Христианский мир находился не в лучшем положении. С востока мусульмане теснили христиан все дальше от Черного моря. Славянский мир также представлял угрозу. Святой Бернард Клервосский и его ученик, которого он принял в монахи – Папа Евгений III, – призвали к началу Второго крестового похода.

    Сохранилось письмо Святого Бернарда к его племяннику – Афонсу Энрикишу – в котором монах называет его «прославленным Королем Португалии», а также представляет тех рыцарей, с которыми были послано письмо, хвалебно отзываясь о них. Когда рыцари достигли Португалии, Афонсу Энрикиш и Гуго де Пейн возглавили поход в Сантарем – город, занимавший стратегически важную позицию на реке Тежу. Рыцари отправили гонца к мусульманскому правителю города, давая ему три дня на то, чтобы сдаться, либо вкусить их гнев, но рыцарей было так мало, что мусульмане игнорировали ультиматум.

    На заре четвертого дня рыцари прислонили штурмовую лестницу к городской стене. Только трем из них удалось взобраться на стену, прежде чем лестница рухнула. Эти трое убили двух часовых и с боем прошли по главной улице, ведущей к воротам города. Они смогли открыть ворота, и в город ворвались другие рыцари. Все рыцари дали Бернарду обет отказаться от личной выгоды и воевать исключительно за Христа. В Сантареме они атаковали безоружных горожан, большинство из которых были христианами, устроив кровавую бойню. Пока рыцари выносили из города награбленное, выжившие мирные жители бежали на юг, чтобы найти убежище в Лиссабоне.

    изображения не найдены

    Афонсу Энрикиш даровал рыцарям все церкви в Сантареме. На огромном панно из керамической плитки в монастыре Алкобаса изображено, как Афонсу Энрикиш после захвата Сантарема сочиняет благодарственное письмо Святому Бернарду за то, что тот послал ему военную помощь.

    Окрыленные успехом, бургундцы начали кампанию по набору рыцарей по всей Франции, Германии, Нижним странам (Нидерланды, Бельгия, Люксембург) и Англии. В это время Англией правили нормандцы, которым удалось оккупировать ее после двух неудачных попыток взять под свой контроль Португалию. Всего в крестоносцы записалось 3000 рыцарей. Чтобы перевезти их, был собран флот из 164 судов. Они плыли по Рейну и Сене, а также по рекам вокруг южного побережья Англии, чтобы встретиться в Дартмуте в графстве Девон.

    изображения не найдены

    Британские историки, рассуждавшие об историческом долге португальцев англичанам, нередко утверждали, что в сущности это была английская экспедиция, которую разбавило небольшое число воинов с континента. Не подвергалось сомнению и то, что изначально перед войском стояла задача совершить крестовый поход в Святую Землю. Попав в страшный шторм в Бискайском заливе, корабли бросили якоря в Порту, где встали на ремонт и взяли на борт свежие запасы воды и провианта. Дальше обычно рассказывают, как португальский епископ, щедро накормив рыцарей роскошным обедом, зачитал им через переводчиков просьбу Афонсу Энрикиша отложить дальнейшее путешествие и помочь ему взять Лиссабон штурмом.

    Свидетельства в хрониках Бургундии говорят совсем о другом. Они доказывают, что с момента зарождения идеи похода, он был направлен на завоевание Португалии. Суда собрались в Дартмуте и отправились оттуда потому, что с ветхозаветных времен было известно, что именно здесь находится защищенная гавань, из которой удобно пересекать Бискайский залив. По этому маршруту корабли из стран Северной Европы будут ходить на юг еще не одно столетие после крестового похода.

    Это рискованное предприятие стало единственным успешным эпизодом в остальных отношениях провального Второго крестового похода, который покрыл позором Святого Бернарда и его протеже – Римского Папу.

    изображения не найдены

    То, что нам известно об осаде и успешном взятии Лиссабона в 1147 году, описано очевидцем, который писал на латыни и, как считается, был норманнским священником, выполнявшим при рыцарях роль капеллана. Его отчет хранится в библиотеке Колледжа Тела Христова в Кембридже.

    изображения не найдены

    Для жителей Северной Европы Лиссабон был фактически закрыт на протяжении четырех тысячелетий. Капеллан пишет, что этот город находился за пределами известного мира на самом юге Атлантического океана. Лиссабон имел репутацию «самого богатого из торговых городов Африки – более богатого, чем большинство европейских городов».

    изображения не найдены

    Когда крестоносцы подошли к стенам Лиссабона, город уже трещал от притока беженцев из Сантарема. Его население достигло 150000 мужчин, плюс никем не сосчитанных жен и детей. Для сравнения, население Парижа на тот момент составляло 50000, а Лондона 30000 человек. В число жителей Лиссабона входили, по словам капеллана, «все аристократы Синтры, Алмады и Памелы, а также множество купцов из всех регионов Испании и Африки». Город высился на вершине холма, а «его стены, постепенно спускаясь вниз, тянулись до самого берега Тежу, окруженного только одной стеной». За стенами на западе простирались городские предместья. Богатство этой земли изумило завоевателей-северян. «Ей нет равных, – писал капеллан, – по богатству плодов земли, будь то фрукты или виноград. Она изобилует всем: от дорогостоящих предметов роскоши до необходимых продуктов потребления. Здесь имеется золото и серебро, и никогда не было нехватки железных руд. Прекрасно растут оливки. Нет ничего, что бы не воспроизводилось или было бесплодно: ни единого растения, которое не дает урожая. Местные жители не варят соль, а копают ее. Здесь так много фиговых деревьев, что жители не съедают и доли всех их плодов. Регион славится разными видами охоты. Воздух полезен для здоровья. На лужайках резвятся и размножаются на редкость плодовитые кони». Река Тежу была настолько щедрой, что она, как утверждали, на две трети состоит из воды и на одну треть из рыбы и моллюсков.

    изображения не найдены

    Не успел крестовый поход подойти к стенам города, как англичане и нормандцы объявили забастовку. Они заявили, что отказываются брать город штурмом, если им не дадут разграбить его целиком, не делясь с португальскими воинами. Афонсу Энрикиш пошел на благородные уступки в своем лагере на севере города: «Поскольку нам постоянно докучают мусульмане, нам, очевидно, не суждено накопить сокровищ. Чтобы бы вы ни нашли в наших землях, считайте вашим».

    изображения не найдены

    Была составлена официальная грамота, в которой Афонсу Энрикиш пообещал тем рыцарям, «которые останутся осаждать Лиссабон, право взять в свое распоряжение и собственность и хранить в качестве таковой любую собственность неприятеля. Я и мои люди не возьмем из этого ни крохи. Если богу будет угодно, чтобы они взяли Лиссабон штурмом, то город будет принадлежать им и находиться в их руках до тех пор, пока они не перевернут в нем каждый камень и не разграбят его. После того, как они обшарят и разграбят город до собственного удовлетворения, они передадут его мне». Городки и земли вокруг Лиссабона решено было поделить между завоевателями по рангу. Они и их наследники освобождались от португальских таможенных сборов и налогов.

    изображения не найдены

    Рыцарями командовал Лорд Сахер Арчеллский[3]. Он приказал им установить шатры на холме, обращенном лицом к городу, «на расстоянии примерно в один бросок палки» от него. Лорд Сахер поставил здесь свой шатер, а рядом с ним установил свой командный пункт нормандец Эрби де Гланвиль. Их воины вернулись на корабли, где провели ночь.

    Примерно в девять утра рыцари начали обстрел города камнями из пращей. По другую сторону городских стен мусульмане и мосарабы взобрались на крыши и начали метать камни в крестоносцев. Другая группа рыцарей, которая пыталась прорваться через городские предместья с боем, столкнулась с яростным сопротивлением. Они позвали подкрепление. Когда оно подошло, защитники встретили его градом стрел и камней, выпущенных из катапульт. Обе стороны несли тяжелые потери. Перед закатом мусульмане и мосарабы отступили, а с наступлением тьмы пригороды перешли под контроль рыцарей.

    Следующие дни были посвящены мелким стычкам и обмену оскорблениями. Христиане кричали, что Мухаммед был сыном проститутки. Мусульмане отвечали взаимностью, плюя и мочась на кресты, которые затем кидали в крестоносцев. К этому моменту нормандцы и англичане заняли позиции к западу от городской стены. Бретонцы охраняли берег реки. Немцы, французы и фламандцы стояли на востоке. Немцы по собственной инициативе пять раз пытались прорыть тоннели под стенами, но защитники отбрасывали их назад. Англичане и нормандцы соорудили деревянную башню на колесах высотою в тридцать метров. Они начали толкать ее к городской стене, но башня застряла в песке. Там она «днем и ночью без передышки подвергалась обстрелу, пока на пятый день, когда мы уже потратили массу усилий и понесли тяжелый потери, напрасно защищая башню, не сгорела. Наши войны пали духом на целую неделю». Капеллан из Бристоля (не рассказчик, а другой) призвал рыцарей поднять мятеж. Отношения между англичанами и нормандцами с одной стороны и остальными крестоносцами с другой становились все более натянутыми. Ходили слухи о том, что в лагере немцев хлеб причастия превратился в окровавленную плоть во время утренней мессы. Нормандцы и англичане решили, что Бог карает их, демонстрируя свое омерзение их кровожадным поведением.

    Однажды вечером, когда шла уже шестая неделя осады, десять мусульман сели в небольшую лодку и погребли на противоположный берег Тежу. Их заметили бретонцы и погнались за ними на гребных судах. Мусульмане выпрыгнули из лодки и поплыли назад в сторону города. Они оставили в лодке мешок писем, адресованных мусульманским правителям Палмелы, Эворы и других городов к югу от Тежу. Письма молили о помощи в «освобождении города от варваров». В них рассказывалось о гибели многих знатных мусульман и об отчаянной нехватке хлеба и провианта. Затем крестоносцы перехватили гонца с письмом от правителя Эворы губернатору Лиссабона: «Поскольку мы уже давно заключили перемирие с королем португальцев, я не в силах нарушить обещание и пойти на него войной. Купите себе безопасность, заплатив им деньги».

    Капеллан нормандских рыцарей написал в своем повествовании: «Это сильно подняло боевой дух воинов, которые снова были готовы идти в бой с неприятелем». Группа рыцарей, отправившихся с набегом на Синтру, вернулась в лагерь крестоносцев с трофеями.

    Когда бретонцы рыбачили с южного берега Тежу, их атаковала группа мусульман и убила нескольких рыцарей, взяв пятерых в плен. Англичане и нормандцы совершили карательный набег на городок Алмада, который находится на южном берегу Тежу. В тот же вечер они вернулись с двумя сотнями арабских и мосарабских пленников и с восьмьюдесятью отрубленными головами. Они утверждали, что сами потеряли всего одного бойца. Рыцари насадили головы на копья и стали размахивать ими под стенами Лиссабона.

    изображения не найдены

    «Они пришли к нашим людям как просители, умоляя вернуть им головы, которые мы отрубили», – пишет в своей хронике капеллан. «Получив головы, они отнесли их за стены с криками скорби и причитаниями. Всю ночь горестные голоса и крики отчаяния слышались из всех уголков города. Дерзость этой геройской вылазки вселила великий страх в сердца неприятеля».

    Несколько рыцарей, принимавших пищу под открытым небом недалеко от городской стены, оставили на месте пикника несколько недоеденных фиг. Они заметили, что люди тайком выползают из города, чтобы забрать фиги. Следующие несколько дней они оставляли пищу на том же месте. Затем они спрятали капканы и громко смеялись над агонией тех, кто попал в ловушки. Лиссабон был построен тесно – стена к стене, а внутри городских стен не имелось кладбища. Трупный смрад начал проникать повсюду. Бедняки все больше перебегали в лагерь крестоносцев. Они умоляли накормить их, а в обмен на еду делились с рыцарями ценной информацией о положении в осажденном городе.

    Через пятнадцать недель немцам удалось-таки вырыть туннель под восточной стеной. Они забили туннель горючим материалом и подожгли его. «Когда запели петухи, обвалился кусок стены длиной около тридцати локтей (порядка шестидесяти пяти метров). Они слышали, как мусульмане, охранявшие стены, мучительно заголосили, что, похоже, настал конец их долгим земным трудам и наступил последний день, и что придется им принять смерть, что само по себе уже великое утешение… Мусульмане стянулись со всех концов обороняемой территории к пробоине в стене. Когда жители Колона и фламандцы попытались прорваться через брешь, их отбросили назад… Рыцарям не удалось одолеть защитников в контактном бою, и тогда они так яростно атаковали их стрелами, что те стали похожи на ежей. Неподвижные, они держали оборону, будто живые».

    Изнуренные ратным трудом немцы вернулись в лагерь. Нормандцы и англичане пошли занимать их место, но немцы остановили их и предложили сделать собственную брешь, а не лезть в чужую. Нормандцы и англичане построили новую башню, которую покрыли бычьими шкурами, чтобы защитить от горящих метательных снарядов и камней. Ее освятил Архиепископ Браги, окропив священной водой. Башню начали толкать вверх по склону к городским стенам, и мусульмане бросили на этот участок весь гарнизон. Рыцарям удалось протолкать башню десять метров на запад, а норманнские и английские арбалетчики и лучники открыли безжалостный огонь по защитникам. Наступила ночь, и битва постепенно затихла, а затем и вовсе прекратилась.

    На следующее утро рыцарей отрезал от башни прилив. Мусульмане рискнули атаковать башню. «Но море стремительно отступило, и изможденный неприятель отказался от борьбы», – повествует капеллан. Рыцари собрались на песке и протолкнули башню ближе, чем на метр от стены. «Когда мусульмане услышали шум перебрасываемого на стену мостика, они завопили во весь голос и сложили оружие на наших глазах, протягивая руки, как просители, и моля о перемирии».

    Из крепости вышли пятеро, чтобы обсудить с королем Афонсо Энрикишем условия сдачи города. Группа рыцарей бросилась убивать парламентариев, но португальцы остановили их. Нормандцы и англичане с одной стороны, и немцы с фламандцами с другой вступили в яростный спор о том, как поделить трофеи. Мусульмане и португальцы следили за их грызней с обоюдным отвращением.

    Наконец, удалось достичь соглашения об условиях сдачи Лиссабона. В город должна была войти одна группа из 150 нормандцев и англичан и другая из 150 немцев и фламандцев. Они должны были взять главную башню. Туда жителям Лиссабона надлежало снести все свое имущество. Затем рыцари обыщут дома, склады и магазины. Любой мусульманин, которого уличат в сокрытии пожитков, будет обезглавлен. Всем остальным дозволялось покинуть город с миром. К недовольству некоторых рыцарей, мусульманскому правителю Лиссабона разрешили сохранить всю собственность за исключением арабской кобылы, владеть которой пожелал Лорд Сахер Арчеллский.

    изображения не найдены

    Мусульмане растворили ворота. В город потекла река из рыцарей, которые немедленно устроили оргию из убийств, изнасилований и мародерства. Они не ограничивались нападением на мусульман, но перерезали глотку Епископу Лиссабонскому. Многие христиане держали распятия и образы Богородицы, моля о пощаде. Рыцари резали их, как скот, считая их мусульманами, прибегшими к святотатству, дабы спасти свои шкуры.

    «О, как все ликовали!» – пишет капеллан. «Какая во всех была особая гордость! Какие потоки радостных благочестивых слез пролились, когда – во славу Господа и Пресвятой Девы – спасительный крест был воздвигнут на самой высокой башне в знак покорения города, а наш Архиепископ и Епископ вместе со священниками и всеми людьми нараспев произнесли в слезах, но с великим ликованием: «Te Deum Laudamus»[4].

    изображения не найдены

    Продолжение здесь.

    изображения не найдены

    [1] Речь идет о короле Альфонсе VI, а также о национальном герое Испании Эль Сиде Кампеадоре (El Cid Campeador), который погиб от отравленной стрелы в 1099 году. «Сид» происходит от арабского «сеййиди» или «сиди» – «мой господин» [примечание переводчика].

    [2] Что следует понимать как «Афонсу сын Генриха» [примечание переводчика].

    [3] Прославивший себя в битве за Лиссабон «Lord Saher of Archelle» среди португальцев был известен как «Saerio de Archelles» или «Arcelis». Аристократ нормандского происхождения из Графства Линкольншир на востоке Англии. После штурма получил от Афонсу Энрикиша в дар город Алмада, который сегодня входит в Лиссабонский регион. Некоторые считают, что именно Лорд Сахер стал основателем влиятельного рода de Almada. Получив Алмаду, Лорд Сахер отказался от претензий на деревушку Асгардби в родной Линкольнширщине, которая служила костью его раздора с находившимся неподалеку аббатством. Интересная семейная история: из викингов Аусгарда через Англию в Португалию, а оттуда в Новый Свет [примечание переводчика].

    [4] Тебя, Господь, мы славим! (латынь) [примечание переводчика].

  • Арабы несут цивилизацию в ЕвропуПортугалия: «Артек» для глобалистов

    Арабы несут цивилизацию в ЕвропуПортугалия: «Артек» для глобалистов

    изображения не найдены

    Продолжение перевода книги Мартина Пейджа о Португалии.

    Уже опубликовано:

    Халиф — Муса Ибн Нассер [1] — пересек пролив и прибыл из Северной Африки с проверкой в Иберию. Когда он нагнал передовые отряды своей армии, та ушла уже на 200 километров на север от побережья. Командующий мусульманским войском — Тарик — приветствовал Халифа, уважительно сойдя с коня. Арабские хроники утверждают, что разъяренный Халиф отхлестал Тарика кнутом в присутствии солдат, крича на него: «Как ты смел продвинуться так далеко вглубь страны без моей команды? Я приказал только совершить набег и вернуться в Африку».

    Но Муса быстро оценил богатые возможности, которые открывались на новом месте. Почва здесь гораздо плодороднее, чем где-либо в средиземноморской части Африки, а климат мягкий с достаточным количеством осадков. Страна целиком обращена к Атлантике – «темному океану», как ее называли в арабском мире – чьи тайны издавна манили арабов. Иберия богата полезными ископаемыми и драгоценными камнями. Иберия богата полезными ископаемыми и драгоценными камнями. Большинство представителей правящего класса бежало из страны сразу после первой заварушки. Когда страну покинула большая часть епископов, священников и монахов, евреи оказались самой образованной группой населения; к тому же они играли важную роль в торговле и коммерции. Евреи приветствовали арабов как освободителей от антисемитизма, который проповедовала и практиковала христианская церковь. Значительное число христиан, которых церковь эксплуатировала почти также свирепо, как иудеев, было, вероятно, тоже радо видеть арабов в качестве альтернативы старому режиму.

    В июне 712 года Муса высадил в Иберии войско в 18000 арабских всадников и пехотинцев. В Севилье иудеи открыли слабо охранявшиеся ворота, чтобы впустить в крепость арабов. Столица Лузитании Мерида, которой правил епископ, отчаянно сопротивлялась, но сдалась после почти года осады. На остальной территории завоевание прошло практически беcкровно. Арабы продвинулись на север Иберии, перешли Пиренеи и дошли до Тура в 200 км к югу от Парижа, где их, наконец, остановили и вынудили отступить христиане.

    Принцам из рода Витицы, которые призвали мусульман, Муса даровал земельные угодья, насчитывавшие 3000 ферм, назначив их на руководящие посты в новом правительстве. Он издал указ, согласно которому простые люди, безропотно принявшие арабское владычество, могли жить в мире. Вся собственность тех, кто противился завоеванию, подлежала конфискации.

    Арабы оставались в Португалии следующие 400 лет (а в Южной Испании на 250 лет дольше). Арабская цивилизация в Иберии достигла таких высот развития и процветания, каких не знала ни на Ближнем Востоке, ни в средиземноморской части Африки. Пик развития арабской цивилизации в Иберии приходится на правление в X веке сирийского рода Абд ар-Рахманов.

    Основатели этой харизматической, умной и утонченной правящей династии расположили свою столицу в Кадиcе, распространяя оттуда свою власть по всей территории Иберии. Они назвали свою страну Аль-Андалуз – Андалусия, что означает «земля вандалов», ибо арабы величали так всех северных европейцев. Большинство территорий, которые сегодня образуют Португалию, на протяжении большей части мусульманской эпохи управлялось в составе трех эмиратов: Аль-Куну (сегодняшняя провинция Альгарве), Аль-Каср, в состав которого входили земли нынешней провинции Алентежу, а также регион к северу от реки Тежу, включая Лиссабон, Синтру, Сантарем, который арабы называли Аль-Балата.

    изображения не найдены

    Историки девятнадцатого века горячо спорили о том, что могло послужить причиной этого неожиданного завоевания. Было ли оно примером джихада – священной войны за обращение западноевропейцев в Ислам, как считал Америко Кастро, в том числе с помощью меча, если неверные противились обращению? Или это завоевание было скорее, как утверждал Ричард Конецке, воплощением желания обладать более красивой и благодатной землей, чем та, из которой вышли арабы?

    изображения не найдены

    Спор между этими историками основывается на едином для них заблуждении – уверенности в том, что люди руководствуются в своих действиях единым мотивом. В реальности они действуют под влиянием весьма причудливых сочетаний различных стимулов. Но сам спор имел позитивный результат в том, что пролил свет на многочисленные свидетельства, остававшиеся в тени целых 800 лет.

    Арабские завоеватели были бескомпромиссны в своей приверженности Исламу. Их верность Исламу цементировалась смертной казнью для тех арабов, кто пытался «дезертировать» в другую религию, либо проявлял признаки инакомыслия. В 1862 году великий бельгийский арабист Рейнхард Дюзи опубликовал переводы протоколов шариатских судов девятого века над мусульманами, принявшими в Иберии христианство. Как правило, тех, кто совершал это преступление, казнили, публично распяв у дороги между двумя свиньями. Для сравнения скажу, что христианина, публично оскорбившего Мухаммеда или Коран, казнили без особых причуд.

    изображения не найдены

    Где-то в средине IX века среди христиан началось движение, члены которого называли себя «новыми зилотами» (то есть подвижниками, ревнителями веры). Как многие другие христиане по всей Европе новые зилоты были убеждены в том, что конец света придет совсем скоро – в 1000 году – когда Христос вернется на землю, чтобы держать суд. Зилоты ставили себе вполне конкретную задачу обеспечить себе преждевременный и прямой доступ на небо, минуя чистилище. У них был излюбленный метод стать угодными Христу, который заключался в том, чтобы быть обезглавленными мусульманами за публичное оскорбление Пророка Мухаммеда.

    Арабским чиновникам была не по вкусу та роль, в которой их выставляли их будущие жертвы. Брат Исаак пришел в Кордову из монастыря, который находился в Табаносе. В Кордове он предстал перед ничего не подозревавшим мусульманским правителем – кади – и крикнул ему в лицо: «Ваш пророк – лжец и обманщик. Он томится в аду за то, что ввел в заблуждение столько невинных душ». Правитель хлестнул монаха по лицу. Брат Исаак ответил: «Как смеешь ты поднимать руку на подобие божье!». Кади поинтересовался: «Может, ты пьян или сошел с ума? Ты что, не понимаешь, что по закону за такие речи тебя ждет смертная казнь?» «Я в жизни не пробовал вина и знаю, что говорю, – отвечал монах – Я жажду быть приговоренным к смерти. Благословенны те, кого казнили за то, что они говорили правду, и им принадлежит царство божье».

    Кади сообщил своему непосредственному начальнику – Халифу – что Исаак был явно не в своем уме, рекомендуя его помиловать. Халиф не послушал его совета. 3 июня 851 года монаха повесили вниз головой. Чтобы не допустить превращения похорон Исаака в триумфальный марш новых зилотов, его труп сожгли, а пепел бросили в реку. Новые зилоты немедленно объявили Исаака святым, приписав ему множество чудес, которые он якобы совершил до, во время и после своего «мученичества».

    Священник по имени Сисенанд объявил, что во сне к нему явился Исаак, который спустился с небес, чтобы убедить его принять мученическую смерть. Проснувшись, Сисенанд направился в приемную арабского чиновника, поносил Пророка и был предан казни. Восходя на виселицу, он призвал своего дьякона – Павла – последовать его примеру. Через четыре дня Павел выполнил его наказ.

    Эти мученические смерти регистрировал (зачастую с кровавыми подробностями) их современник – учитель и автор из числа новых зилотов Эвлогий Кордовский – в своей работе «Памятная книга о святых» (Memoriale Sanctorum). От имени его этого, кстати, происходит имя литературного жанра «eulogy» («эулогия» или панегирик).

    Прошло всего несколько дней после казни Павла, и вот уже ученик Эвлогия по имени Санчо, науськиваемый учителем, оскорбил Пророка и был обезглавлен. Это событие дало Эвлогию материал для новой главы. Далее в книге Эвлогия рассказывается о том, как в следующую субботу еще шесть монахов из Табаноса, в том числе дядя Исаака, предстали перед правителем и, если верить Эвлогию, прокричали: «Мы подтверждаем слова наших святых братьев Исаака и Санчо. Так отомстите за вашего окаянного Пророка. Испробуйте на нас самые жестокие из ваших пыток».

    Их обезглавливали.

    Затем пришла очередь сестры Исаака – Марии – увидеть вещий сон. Она рассказала о нем своей подруге Флоре. Марии было предначертано воссоединиться с ее любимым братом, а Флоре соединиться с самим Иисусом. Подружки отправились к правителю и обе оскорбили Пророка. Многострадальный правитель умолял их не делать глупостей. И хотя девушки настояли на своем, он решил не приговаривать их к смерти, а бросить в застенок. Правитель послал к девушкам судью, чтобы тот попытался образумить их угрозами. Если они не отрекутся от своих слов, девственницам грозила участь, которая, как надеялись оба мусульманина, покажется им страшнее смерти – пожизненное принудительное занятие проституцией.

    Правитель также попросил тех христиан, которые выступали против новых зилотов, навестить Марию и Флору в тюрьме и попытаться убедить их не приносить эту бессмысленную жертву. К несчастью доступ к узницам получил сам Эвлогий. Он не мог упустить возможность собрать материал для следующей главы, в которой две прекрасные юные девы примут мученический конец. Эвлогий распростерся у ног Марии и Флоры и с благоговейным трепетом поведал им, что по воле господней они уже излучают небесное сияние – как ангелы, а над головами у них мерцают заготовленные для них на небесах короны.

    В законе нет такого наказания, как принудительная проституция. Эвлогий добился своего. Мария и Флора взошли на эшафот 24 ноября 851 года. Маловероятно, чтобы они с ликованием ждали своей казни – в отличие от Эвлогия, который ликовал за них. После казни он писал: «Господь сегодня проявил величайшую милость и даровал нам огромную радость. По моим наставлениям наши девственницы с горькими слезами добились-таки пальмы мученичества».

    В конце концов арабский правитель, взбешенный выходками Эвлогия, приказал нанести ему 400 ударов плетью. Испугавшись боли, Эвлогий взмолился о легкой смерти. Арабский историк пишет, что он взвопил: «Верни мою душу Создателю. Но я не допущу, чтобы плеть рвала мою плоть в клочья».

    Эвлогия обезглавили в 859 году, когда пришло его время. Позднее кости Эвлогия, как и кости нескольких других христианских «мучеников», о которых он писал, отрыли арабские торговцы и продали послам христианских королевств из Северной Европы. Там эти кости стали объектом почитания; им приписывается немало чудес.

    Большинство христиан, живших под властью арабов, с отвращением наблюдало за этими событиями. В открытом письме Эвлогию, опубликованном за несколько лет до его казни, они протестовали: «Халиф разрешает нам свободно исповедовать христианскую веру, не угнетая нас. Те, кого вы зовете мучениками, на самом деле просто самоубийцы. Если бы они хоть раз открыли Евангелие, то прочли бы там: «Любите врагов ваших, … благотворите ненавидящим вас». Чем хулить Магомета, послушали бы лучше Святого Иакова: хулители царства божьего не наследуют».

    Далее в письме говорится: «Мусульмане говорят нам: если бы Господь хотел доказать, что Магомет – лжепророк, и что именно Господь вдохновил этих христианских фанатиков, он творил бы с их помощью чудеса и обратил бы нас в вашу веру. Но он этого не делает. Христианство не получает ничего от этих казней, а Ислам ничего не теряет».

    Рабам, которые принадлежали христианским фермерам и купцам, Ислам открывал перспективу освобождения из рабства еще при этой жизни. В Коране говорится, что освобождая раба, вы совершаете богоугодный поступок. Рабы, бежавшие из христианской общину в мусульманскую и провозгласившие в присутствии двух свидетелей, что «нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его», получали убежище у мусульман. Если такие беглецы соглашались изучать Коран и демонстрировали, что хотели жить в соответствии с его заветами, они получали многочисленные права, в том числа право владеть собственностью и вступать в брак.

    Христиане-рабовладельцы под покровом ночи отправляли банды всадников на мусульманские территории, чтобы вернуть себе рабов. Нередко такие рейды были успешными. Многих рабов, которых не вернули себе христиане, мусульмане наделяли участками достаточного размера, чтобы выращивать на продажу фрукты, салат, овощи и лечебные травы. Земли под такие наделы были конфискованы у беглых христианских епископов.

    Арабы познакомили местных жителей с ирригацией, которая стала для Европы, прежде с ней не знакомой, настоящей революцией в области сельскохозяйственных технологий. Ирригация пришла в Иберию из Александрии. Два египетских агронома, прибывших в Южную Иберию в X веке – Ибн Бассал [2] и Ибн Аввам – составили руководства, в которых адаптировали собственные знания к местным условиям. В этих работах содержатся сведения о конструкции, сооружении и работе водяных колес, насосов и акведуков, землеустройстве, животноводстве, размножении растений и культивации, консервации почв и продаже урожая.

    изображения не найдены

    Копии инновационных водяных колес можно увидеть и сегодня: они работают в садах у рек, например, в Томаре. В Томаре их приводят в движение воды реки Набао: колеса черпают воду из реки и выливают в ирригационные каналы. Среди растений, привезенных с Ближнего Востока, бананы, кокосовые пальмы, сахарный тростник, масличная пальма, кукуруза и рис. Арабы поощряли выращивание таких пищевых растений, как салат, лук, морковь, огурцы, яблоки, груши, виноград и фиги.

    Влияние этих продуктов на диету португальцев ощущается по сей день. Медики из Северной Европы исследуют питание португальцев, ища объяснение низкой распространенности сердечнососудистых заболеваний у этого народа. Часть сохранившегося арабского наследия в Португалии – это названия многочисленных пищевых культур и орошающих их ирригационных систем, а также складов, в которых хранились продукты питания.

    Модель семейных возделываемых участков, которую арабы внедрили в Иберию вместо крупных поместий итальянцев, германцев или церкви, существует и по сей день – поимо прочих городов в Синтре – хотя доход от таких участков обычно пополняется платой за работу на местных заводах, в магазинах и на строительных площадках. Наделы, как правило, интенсивно обрабатываются, виноград растет под апельсиновыми и лимонными деревьями, а цветы и салат между грядами. Правительственные агрономы жалуются, что эта система неэффективна, но пока что крестьяне отвергают любые попытки реорганизовать их в более рациональные фермерские хозяйства – подобно тому, как они не приняли новые «евро сорта» растений, сохраняя верность тем сортам, что веками выращивали их семьи. Португальцы – одни из последних европейцев, которые не сдают в этом плане своих позиций, и толпы, наводняющих пищевые рынки Португалии по выходным, доказывает, что эта консервативная практика продолжает пользоваться популярностью. Португальцы – не из тех народов, которые вернулись к практике органического фермерства: они никогда от нее не отходили!

    До арабского завоевания жителями деревень и маленьких городков правили землевладельцы, в качестве главного из которых постепенно стала выступать церковь. Приходский священник превратился в сборщика грабительских налогов. Иронично, что эта тенденция была противоположна тому пути, который прошел за свою жизнь Апостол Павел. Священник выступал в роли помещика, мэра, судьи и распределителя материальной помощи, становясь –  за исключением редких благородных представителей своего класса – гораздо богаче  прихожан, причем за их счет.

    При арабском режиме мусульмане – рожденные или обращенные в Ислам – освобождались от большинства налогов. В хрониках содержатся многочисленные протесты против миссионерской деятельности мусульман, приводившей к потере дохода церковью. Налоги при арабах были не выше тех, что взимала церковь, и их можно было платить натурой. Арабы не были заинтересованы в том, чтобы заполнять административный вакуум, образовавшийся после бегства священников. Это привело к возникновению удивительного движения «os Homen Bons» — буквально «хорошие мужчины». «Хорошие мужчины» образовывали деревенские или городские объединения, которые собирались на площадях, занимались сбором средств и организацией ремонта, ухода и других общественных работ силами добровольцев. «Хорошие мужчины» выполняли судейские функции на местах, решали местные споры и распределяли социальное обеспечение – в особенности вдовам и сиротам. Они организовывали коллективный отжим оливкового масла и вина, а также совместный маркетинг продукции среди арабских купцов. Многие сами служили католическую мессу ввиду отсутствия священников, помня ее наизусть, и устраивали крещения, свадьбы и похороны. Все молодые люди получали необходимую подготовку, и из них формировались пожарные бригады.

    Ватикан признал устную традицию мессы, которая сохранилась с тех времен в Северной Португалии, как «брагский обряд» (который иногда ошибочно называют визиготским). По нему и сегодня иногда ведут богослужение. Исповедь по этому обряду более короткая и менее унизительная, чем в латинской мессе, а кубок готовился в начале литургии, а не в ее средине.

    изображения не найдены

    Институт «хороших мужчин» продолжает процветать в сельской Португалии. Португальские общины остаются одними из наиболее независимых и самостоятельных в западном мире – заметно более автономными, чем общины в сельских районах США, где ценности самодостаточности сохраняются больше на словах. Сегодня такие объединения называются Добровольными ассоциациями пожарников. В стране лесных пожаров их члены не получают зарплаты, но обладают великолепной профессиональной выучкой, техникой и опытом тушения пожаров. Но это лишь малая часть их функций.

    изображения не найдены

    Добровольной ассоциации пожарников Альмусажем, членом которой я являюсь уже несколько лет, принадлежит участок, прилегающий с одной стороны к ратушной площади. Он раз в пять превосходит размером эту площадь. На этом участке именно «хорошие мужчины», а не городской совет, содержат безопасную детскую площадку для дошкольников, библиотеку, музей, компьютерный кабинет, спорт-центр с гимнастическим залом и крытой хоккейной площадкой, вертопорт, центр юридической помощи и медицинскую клинику. Последняя предлагает услуги не только медицинских сестер первой помощи и семейных врачей, но и врачей-специалистов, которые еженедельно приезжают из Лиссабона. Недавний сбор средств завершился приобретением оборудованной по последнему слову техники кареты скорой помощи фирмы «Мерседес». Следующая кампания должна в ближайшее время увенчаться сооружением городского бассейна.

    изображения не найдены

    Наша добровольная пожарная бригада не ограничивается духовым оркестром. Помимо него пожарники содержат джазовый оркестр, оркестр танцевальной музыки, камерный оркестр и григорианский хор. Пожарники также являются хранителями одного из самых омерзительных социальных обрядов в Португалии – праздника забоя свиней.

    Взамен освобожденных ими рабов арабы покупали других у торговцев из Северной Европы и у местных пиратов, промышлявших похищением людей на море. С первой волной таких рабов в Португалию попали славянские пленники, захваченные германцами во время походов на Восточную Европу. Славянские женщины приобретались для гаремов за самую высокую плату. Некоторым мужчинам-славянам удавалось добиться благосклонности и высокого положения при дворе халифа. В правление Абд ар-Рахмана III славян стало так много, что арабы начали применять термин «слав» ко всем иностранцам европейского происхождения, а арабский правитель красил волосы в черный цвет, чтобы – упаси Аллах – его не перепутали со славянином. Других рабов привозили из Южной Италии, Бельгии и Франции. Последняя служила основным источником евнухов для пополнения штата гаремов [3], а ключевым перевалочным пунктом для торговли мальчиками, предназначавшимися для этой цели, был Верден.

    В числе инноваций, которые арабы принесли в города, можно назвать школы – нередко бесплатные – а также университеты, которые опередили первые европейские университеты на несколько сотен лет. До арабов практически единственными, кто умел читать и писать, были священники и члены религиозных орденов: даже короли и аристократы не утруждали себя овладением навыками грамоты. Арабские правители Южной Иберии поставили себе цель добиться массовой грамотности. В школах, разумеется, учили читать и писать на арабском, на котором также велось преподавание математики, истории и географии. Это вызывало негодование среди старших поколений иберийцев, которые владели латынью. Памфлет под названием «Indiculus luminus», датируемый 854 годом, сетует на то, что «наши молодые христиане со своими элегантными манерами и плавными речами буквально опьянены арабским красноречием. Они охотно пожирают и обсуждают книги магометан, расхваливая их с риторическим пылом, но при этом не знают ничего о красоте собственной церковной литературы. Христиане так мало знакомы со своим законом и обращают так мало внимания на латинский язык, что едва ли найдется хоть один из их сотни, кто мог бы написать простое письмо, чтобы осведомиться о здоровье друга, на ином языке, чем арабский».

    Эти городские христиане с арабским образованием, которые не отказались от своей религии, во многих случаях не только приняли арабский в качестве основного языка, но и переняли арабское платье, диету, культуру – практически весь образ жизни, кроме Ислама. Их называли «мосарабы» [4]. Евреи, которые пользовались среди арабов уважением как «народ Книги», адаптировались аналогичным образом; многие из них – как их христианские современники – стали знаменитыми арабскими учеными.

    К концу эпохи Абд ар-Рахманов в начале XII века аль-Идриси – знаменитый арабский географ – путешествовал по землям, которые сегодня образуют Португалию. Именно из его работ нам известно все, о чем написано выше. Аль-Идриси обнаружил шахты, которые – как и многое другое – были заброшены в эпоху визиготов. Арабы расширили и углубили эти шахты. Рабочих они делили на группы, одни из которых копали, другие плавили породу, третьи добывали ртуть. Последняя применялась – по крайней мере, частично – для заполнения декоративных прудов.

    изображения не найдены

    В регионе Лиссабона фермеры хвастались аль-Идриси, что с арабских пород пшеницы здесь собирают урожай уже через сорок дней после сева. На юге раскинулись прекрасные сады «нежнейших и вкуснейших фиг».

    изображения не найдены

    Аль-Идриси отмечал, что в регионе развился собственный узнаваемый и приятный архитектурный стиль, объединивший арабские знания математики и местную эстетику. Характерными для этого стиля были подковообразные арки, декоративная лепка и изразцовая плитка. Керамика, стеклоделие и металлообработка получили высокое развитие. Как вскоре выяснили христиане-крестоносцы, Лиссабон и другие главные города не только обеспечивались водопроводной водой, располагали общественными банями и канализацией, но были прекрасно укреплены.

    изображения не найдены

    Сетубал – город к югу в дельте реки Тежу – был окружен сосновыми плантациями, которые обеспечивали сырьем процветающие городские верфи. В Коимбре аль-Идриси хвалебно отзывался о садах на берегу реки Мондегу; на момент написания этой книги – 1996 год – эти сады восстанавливают. Аль-Идриси писал, что к северу от реки обитали племена промышлявших грабежом всадников. Вскоре эти всадники – с помощью Франции и Англии – завоют страну. Во имя Христа они займутся систематическим разрушением того, что арабы создавали на протяжении четырех столетий – зданий, художественных произведений, систем орошения, ветряных и водяных мельниц, складов и судов. Разрушения носили такой масштабный характер, что сегодня часто говорят, что были стерты практически все следы арабского влияния. Как мы продемонстрируем дальше, к счастью это не так.

    изображения не найдены

    Здесь нужно указать на различие терминов «арабоязычный» и «арабский», поскольку многие достижения – например, в медицине, философии и образовании – принадлежали арабоязычным иудеям и христианам, работавшим вместе с мусульманами или под их эгидой. Под властью королевской и ученой династии Абд ар-Рахманов в Южной Иберии последователи всех трех религий успешно сотрудничали, создав более высокоразвитое в области искусств и технологий общество, чем любое существовавшее на тот момент в западном полушарии.

    изображения не найдены

    Сегодня, когда термин «мусульманский» нередко ассоциируется с понятиями «терроризм» или «фундаментализм», либо применяется в качестве синонима реакционного движения против прав женщин и свободы речи, нужно с благодарностью вспомнить о мусульманском влиянии на западную цивилизацию, которое пустило корни в Южной Иберии, распространяясь оттуда на север Европы. В Сантареме в Центральной Португалии идет восстановление мечети, которая свыше семиста лет не применялась по назначению – вместе с синагогой и монастырем Святого Франциска. Здесь – как и в Испании – среди католиков, евреев и мусульман зарождается движение, направленное не просто на пропаганду религиозной терпимости, но и на то, чтобы заново испытать тот синергетический подъем, интеллектуальный и культурный динамизм, который когда-то ощущался в этом регионе.

    изображения не найдены

    Именно в Кордове было обнаружено существование нуля, что привело к возникновению математики, а затем архитектурных расчетов, которые в свою очередь позволили возводить высокие сводчатые сооружения. Эти и другие арабские архитектурные технологии пережили изгнание арабов и остались у обученных арабами христиан. Сегодня их можно изучать по Национальному Дворцу Синтры или по еще более экзотическому монастырю в Баталье.

    Медицина достигла новых высот. Уход за ребенком с момента зачатия до полового созревания стал отдельной отраслью медицинских знаний. К средине X века Ариб бин Саид завершил работу над важнейшим учебником по гинекологии, эмбриологии и педиатрии. Эта работа открыла новую главу в развитии медицинской науки, так как основывалась на клинических наблюдениях за больными и исследованиях патологий, а не на теории Гиппократа и иных абстрактных греческих учениях. Стремительно накапливались эмпирические знания о влиянии окружающей среды и питания на здоровее человека. Разрабатывались новые хирургические методы и инструменты, которые применялись в Западной Европе вплоть до XVI века.

    Прошло уже немало лет после изгнания арабов из Португалии, когда Пётр Испанский – сын еврейского доктора из Лиссабона – перевел на Латынь свое суммарное изложение сохранившихся арабских медицинских текстов (некоторые из которых были написаны врачами иудеями и христианами). Он опубликовал их под заголовком «Thesaurus Pauperum» – «Сокровище бедняка»: любой мог свериться с этим медицинским справочником, даже если не мог позволить себе оплатить прием у врача.

    Педру или Пётр Испанский в конце концов стал в 1276 году первым и единственным Римским Папой португальского происхождения под именем Иоанн XXI. Через считанные месяцы после его избрания, Педру погиб, когда не него обрушился свод построенной по его приказу библиотеки в папском дворце Витербо на севере Рима. Эта трагедия произошла после обмена резкими письмами с Королем Португалии, в которых обсуждалось, должна ли Церковь подчиняться Государству или наоборот. Многие подозревали, что «несчастный случай» устроили по монаршему заказу.

    С изобретением печати «Сокровище бедняка» перевели и опубликовали на большинстве европейских языков. Оно продолжало оставаться стандартным медицинским справочником на протяжении целых двух столетий после гибели Педру. Он также написал трактат о безумии, предположив, пожалуй, впервые в письменной форме на ином языке, чем арабский, что безумие – не знак того, что в человека вселились бесы, а заболевание, которое нуждается в клиническом лечении. За этим трактатом последовала новаторская работа Святого Иоанна Божьего Португальского, которая 500 лет назад превратила психиатрию в медицинскую науку. Святой Иоанн Божий по-прежнему пользуется уважением среди психиатров как первый представитель этой профессии.

    Арабы принесли с собой с Ближнего Востока работы древнегреческих философов, ранее неизвестных в Западной Европе, в арабском переводе. Здесь их снова перевели – уже на латынь. На этой почве Пётр Испанский – еще до того, как он стал Папой Римским – прекрасно потрудился, предложив новаторскую интерпретацию аристотелевской теории логики. Эта работа оставалась важной еще долго после окончания эпохи средневековья. Сочиненные Пётром краткие вирши, позволяющие запоминать модусы аристотелевской логики, по-прежнему преподают детям на уроках философии, которая входят в обязательную программу обучения в португальской средней школе.

    В следующей главе рассказывается о том, как арабов изгнали из Португалии, а через 250 лет после этого, наконец, и из Испании. Для нас здесь важно то, что несмотря на все попытки вытеснить их, арабы оставались в Альгарве еще целое столетие после их изгнания из остальных частей страны.

    Название Альгарве происходит от арабского слова «аль-гарб», что означает «запад». Столица Аль-Гарве – Шелб (сегодня Сильвеш) – расположенная к северу от побережья на реке Араде, превратился в центр арабской культуры международного значения. В одиннадцатом веке сюда перебирались с востока ученые, писатели, исполнители и музыканты – из таких удаленных мест, как Багдад и Йемен. Лингвистическая чистота и выразительность арабского языка, на котором говорили и писали в Шелбе, славилась даже в Аравии, где город был известен как «Багдад Запада».

    Мухаммад Ибн Аммар – знаменитый поэт – был правителем Альгарве, который управлял провинцией в золотую для нее эпоху. Он родился в Альгарве в семье, переехавшей сюда из Северной Африки. После школы Ибн Аммар обучался мастерству художественного письма в специальном институте. Его родители не могли содержать его. Арабские хроники повествуют о том, как Ибн Аммар сочинил поэму, посвященную освобождению Шелба от берберских налетчиков в 1040 году арабским войском под предводительством принца аль-Му’атамида из Севильи. В реальности командование принца было чисто номинальным, поскольку в тот момент ему было всего одиннадцать лет. Принцу очень польстила эта поэму. Он купил ее за большую сумму денег и приказал устроить встречу с автором. Когда встреча произошла, принц страстно влюбился в поэта.

    Аль-Му’атамиду в это время было двенадцать лет. Отец провозгласил его Правителем Севильи. Одним из первых указов принца по вступлению в полномочия было назначение Ибн Аммара, поэта, на должность главного визиря. Принц и поэт вместе прибыли в Альгарве, где они проехали по улицам Шелба во главе многолюдной триумфальной процессии. Свою карьеру визиря Ибн Аммар начал с того, что вернул старый должок. Много лет назад он написал поэму и послал ее одному из богатейших купцов города, умоляя того дать ему еды, чтобы утолить голод. Купец послал Ибн Аммару мешок ячменя, который считался кормом для скотины. Став визиром, Ибн Аммар послал купцу мешок такого же размера, только наполненный серебром. В сопровождавшей записке говорилось: «Если бы ты послал мне пшеницу, когда я голодал, в этом мешке было бы золото».

    В описаниях города Шелба, достигшего небывалого процветания при новых властителях, упоминается богато украшенный базар, где продавались предметы роскоши, привезенные с Ближнего Востока и из Азии – шелк, стекло, парфюмерия, специи, филигранные работы из золота – а также декоративные розовые сады, разбитые на берегах реки, и высящиеся друг над другом дворцы на горе. На самой вершине горы раскинулся сказочной красоты Дворец с верандами. Здесь королевский двор собирался на концерты и для чтения поэзии, танцев и банкетов с вином. Мусульманский запрет на употребление алкоголя был ослаблен в Альгарве. Когда раздавался призыв к вечерней молитве, Принц и поэт рука об руку шли в мечеть, на ходу предаваясь поэтическим импровизациям. Вот одна из таких бесед, записанная современниками:

    Принц: Ты слышишь, как муэдзин призывает людей к молитве?

    Правитель: И надеется, что Аллах простит ему его многочисленные грехи.

    Принц: Да простит его Аллах за то, что он произносит истины.

    Правитель: Если в сердце своем он верит в то, что глаголит его язык.

    Отец принца – правитель Севильи – был возмущен увлечением сына и его сожительством с Ибн Аммаром. Он приказал отправить поэта в ссылку в Сарагосу на севере Испании. Принца он вызвал в Севилью и велел немедленно жениться. Принц купил молодую рабыню и взял ее в жены. О жене принца сохранилось два исторических анекдота, которые заставляют задуматься, кто из них в действительности был рабом.

    В Андалусии нечасто идет снег. Когда наступила необычайно холодная зима, и снег все-таки пошел, жена принца окинула взором покрытые снегом окрестные холмы и зарыдала. «Я плачу из-за твоего эгоизма, – заявила она мужу, – Почему ты не мог раньше сделать так, чтобы зимой падал снег?» Рассказывают, что принц немедленно велел засадить склоны холмов миндалевыми деревьями, чтобы они каждый год укрывали холмы «снегом» из своих белых цветов.

    Второй исторический анекдот повествует о том, как принц с супругой проезжали в карете мимо стройки, на которой босоногие девочки-рабыни месили глину. Глина шла на изготовление кирпичей. Принцесса разрыдалась от зависти и пожаловалась мужу, что жизнь в королевском дворце кажется ей слишком одинокой. Она истосковалась по тем денькам, когда сама топтала с подружками глину. Принц приказал заполнить внутренний дворик дворца тростниковым сахаром и специями и разбавить эту смесь розовой водой, чтобы принцесса с фрейлинами могла топтать такую «дизайнерскую грязь» на радость своего женского сердца.

    Отец Принца Му’аттамида скончался, а тот, взойдя на трон, отправил жену восвояси. Принц снова призвал Ибн Аммара и назначил его Правителем Альгарве.

    Крестоносцы, решив развлечься по пути в Святую Землю, поплыли вверх по реке Араде. Их встретило португальское войско, подошедшее по суше, под командованием епископов Лиссабона, Коимбры и Порто. Вместе они осадили город Сильвеш и взяли его штурмом.

    Португальские епископы довольствовались тем, что город был взят. Король Ричард и его армия – в благодарность за то, что свернули с намеченного пути, получили право грабить и разрушать город. Они подошли к делу его уничтожения с такой основательностью, что от города осталась одна соборная мечеть. Епископы освятили ее, превратив в собор, а отец Николай – фламандский священник, пришедший с крестоносцами – стал его епископом.

    Арабский поэт из Альгарве Аль-Лаббан писал:

    Мы – шахматные фигуры в руках фортуны.

    И король может пасть перед простой пешкой.

    Не стоит хвататься за этот мир

    И тех, кто в нем живет –

    – Ибо этот мир может быть навсегда утерян

    Вместе с теми мужами, кто достоин этого имени.

    изображения не найдены

     

    [1] В этой главе автор путает довольно важные детали. Муса ибн Насир (а не Нассер) был не халифом, а наместником Северной Африки в эпоху правления омейядского халифа аль-Валида ибн Абд аль-Малика. Именно он направил на завоевание Испании войско, сформированное из берберов. Утверждают, что Муса обрушился на Иберию, чтобы отвести разрушительную энергию берберов от покоривших их арабов, направив ее на другой народ [Примечание переводчика].

    [2] Ибн Бассал (بصَّال) – в Иберии нередко «Ибн Бассо». Автор ошибочно называет его «Ибн Аль-Басаал» [Примечание переводчика].

    [3] Какой англичанин упустит возможность поглумиться над французскими евнухами! [Примечание переводчика]

    [4] Португальский: moçárabes [муса́рабиш] от араб. «мустаʿа́риб», «арабизированный» [Примечание переводчика].

    Здесь можно посмотреть небольшие видео лесных пожаров в Португалии:

    Продолжение читайте здесь.

  • Восход и закат христианстваПортугалия: «Артек» для глобалистов

    Восход и закат христианстваПортугалия: «Артек» для глобалистов

    изображения не найдены

    Продолжение перевода полюбившейся книги. Предыдущая глава лежит здесь, а самое начало можно прочитать здесь.

    Глава III
    Восход и закат христианства

    Документы, связанные с историей Португалии после заката римского господства, встречаются настолько редко, что многие историки просто перелистывают эту страницу. Одна из последних хронологических таблиц вообще перескакивает со 104 года нашей эры, в котором римляне завершили строительство моста через реку Тамега в Шавише на севере Португалии, прямо в 409 год, когда страну захватили религиозные беженцы из Германии.

    Какими бы редкими ни были свидетельства тех лет, они повествуют о событиях такой важности, что их нельзя просто игнорировать. Необходимо по возможности пытаться выстроить их в единую цепочку. Археологи обнаружили на обширных территориях по всей Португалии развалины, которые оставила за собой страшная волна насилия, прокатившаяся по стране примерно в 250 году нашей эры. Как правило, эти разрушения приписывали ордам захватчиков вандалов. Но Профессору Жорже де Аларсао удалось продемонстрировать, что в реальности нет ни единой улики, которая указывала бы на вандалов или на другую группу чужаков. Первая волна опустошений произошла задолго до прихода германцев, и нет сомнения в том, что за ней стояли местные жители.

    Археологические находки указывают на то, что мародеры и грабители действовали не без разбора. Их жертвами становились богатые итальянцы, которые владели крупной недвижимостью, контролировали доходные сегменты экономики и жестоко обращались с рабами и наемными работниками. Разрушениям подверглись заводы выходцев из Италии и огромные богатые вилы, в которых они проживали. Вокруг Конибриги [Куимбры] – роскошного спа-курорта, где отдыхал цвет иностранного общества – поспешно соорудили огромную стену. Вскоре после этого она была уничтожена – скорее всего, беснующейся толпой.

    изображения не найдены

    Среди предметов, зарытых в это время в землю, чтоб спасти их от мародеров, преобладают храмовые лампы и украшения дохристианских культов. Это свидетельствует в пользу того, что всколыхнувшее Лузитанию восстание было не только выражением гнева против итальянцев, но и ранним проявлением воинствующего христианства: бунтом тех, кто обратился в христианскую веру, чтобы противопоставить себя тому экономическому и социальному неравенству, которое характеризовало дохристианское общества римской империи.

    Последней каплей, спровоцировавшей это восстание, мог стать указ императора Домициана. Он потребовал, чтобы каждый житель империи почитал римских богов и платил им дань в официальных храмах, а также носил с собою справку об этом. Квинтилиан – иберийский историк, живший еще II веке – пишет, что к его времени христианство уже достигло берегов Атлантики. При этом оно вовсе не пользовалось всеобщей поддержкой, а было лишь последней из нескольких конкурирующих религий, проникших в регион из противоположного края разлагающейся римской империи – восточного средиземноморья. Некоторые из концепций христианства, которые мы сегодня считаем уникальными для этой религии, не были в новинку лузитанам, когда среди них появились первые миссионеры. Египетский культ Исиды уже познакомил их с теологической концепцией смерти и воскресения сына божьего, а персидский культ Митры – с таинствами крещения и освещения пищи (евхаристией). Среди лузитан были жрецы, которые умели служить как по митраистскому, так и по христианскому обряду в раздельных храмах. Митраизм сосуществовал с культом Христа в Лузитании по меньшей мере еще на протяжении двух столетий.

    Что же стало причиной столь стремительного роста христианства по сравнению с по меньшей мере половиной дюжины других вер, да еще с такими опустошительными результатами? Нет сомнения, что кроме самого учения Христа откровением стало то, что Христос был божеством, недавно прибывшим на землю и убитым тем же правящим римским классом, что угнетал лузитанов, чтобы затем быть триумфально воскрешенным.

    В атлантической Иберии также наблюдалось сильное влияние Иакова – ученика, которого Иисус называл «Сыном Грома»[1]. Среди местных жителей бытует легенда, что Иаков первым принес сюда «добрую весть» христианства где-то между распятием Иисуса в 32 году нашей эры и тем, как его самого обезглавили в Иудее десять лет спустя.

    Согласно легенде, тело Иакова покоится в гробнице под базиликой Сантьяго-де-Компостела (что в переводе означает «Святой Иаков с поля звезд») в Галисии к северу от португальской границы. Считается, что его голова хранится недалеко отсюда в Браге – старейшем из кафедральных городов в Португалии. И сегодня ежегодно сотни тысяч паломников и не меньшее число туристов посещает Сантьяго, движимые религиозным чувством или просто любопытством.

    То, что Святой Иаков мог посетить Иберию, мне представляется таким же маловероятным, как легенда о том, что его тело, обернутое в папские одеяния, прилетело сюда в окружении звезд после его казни в Иудее. В этом случае оно должно было прибыть без головы, которую Епископ Браги нашел во время паломничества в Иерусалиме в двенадцатом веке и привез с собой на север Португалии. Там голову похитили агенты короля Леона и перевезли ее в Сантьяго-де-Компостела. Есть предположение о том, что гробница в Сантьяго на самом деле хранит бренные останки немецкого миссионера, обвиненного в ереси и казненного по приказу императора Максима. Их привезли сюда, спасаясь от преследований, последователи Святого Иакова из Северной Европы.

    Сила и живучесть культа Святого Иакова в этом регионе отражает не только суеверие. В той же, а то и в большей степени, этот культ обязан своим влиянием тому учению, которое приписывают Иакову. Проповеди Святого Иакова, которые в Новом Завете называются «Послание ко всем христианам» или «Практическое христианство», были, вероятно, первым христианским текстом, достигшим атлантической Иберии. Предположительно, они были написаны на поколение раньше, чем Марк написал самое раннее из сводных евангелий в 72 году новой эры. Этот текст, возможно, привезли сюда лузитанские наемники, вернувшиеся со службы в VII римском легионе в Северной Африке, где их самих обратили в христианство миссионеры с востока.

    «Послание ко всем христианам» в ранней христианской церкви были известны как «соборные» [вселенские], чтобы отличать их от посланий Апостола Павла, адресованных по большей части конкретным людям и общинам и посвященных преимущественно духовному возрождению и жизни христианской общины. Святой Иаков, напротив, описывал свое послание как «совершенный закон свободы». Его послания читаются как воодушевляющий призыв к священному бунту против власти богатых.

    Нигде из семи очень похожих рукописных версий «соборного послания» Святой Иаков не порицает богатых за само богатство. Он лишь временами предупреждает о зыбкой природе и неминуемом физическом разрушении сокровищ материального мира. Иаков протестует против богатых потому, что, стремясь к накоплению все больших богатств, они злоупотребляют достатком и правами своих собратьев.

    «Не богатые ли притесняют вас, – вопрошает Святой Иаков, – и не они ли влекут вас в суды? Не они ли бесславят доброе имя, которым вы называетесь?». Он вопрошает богатых: «Слышите, как вопиет против вас плата, удержанная вами у работников, пожавших поля ваши?». И предупреждает их: «Вопли жнецов дошли до слуха Господа Саваофа».

    Для Иакова одной веры было недостаточно. Религиозные убеждения нужно было выражать посредством действий: «Деяниями я докажу вам свою веру. Вера без действий бесполезна… Любой, кто вникнет в совершенный закон свободы, и пребудет в нем, тот, будучи не слушателем забывчивым, но исполнителем дела, блажен будет в каждом своем действии».

    Святой Иаков запретил своим последователям прибегать как к словесному, так и физическому насилию, утверждая, что «милость может позволить себе себя смеяться над судом… И именно богатые выносят приговоры и убивают праведников»[2].

    Ирод Агриппа II осудил и казнил Святого Иакова в 42 году нашей эры. Бедняки Лузитании в 4000 км к западу восприняли вести о его гибели близко к сердцу, как будто он умер среди них.

    Класс, уполномоченный Римом править на этих территориях, потерял в столице рынок сбыта полезных ископаемых и сельскохозяйственной продукции, а также лишился защиты империи. По мере того, как ухудшались условия жизни и труда рабов, они все чаще отказывались работать. Их владельцам, лишенным рычагов, которые могли бы заставить их трудиться, приходилось заключать с рабами договоры, которые освобождали их и гарантировали им зарплату в обмен на возвращение на работу.

    Но рынка, где могла бы продаваться сельскохозяйственная продукция, больше не было, и зарплаты не выплачивались. Римские бюрократы и представители судебной власти в Лузитании, уже давно выживавшие, опираясь на чисто фиктивную власть, начали отступать. Их место заняло «право» толпы, результатом чего стали массовые разрушения, описанные в начале этой главы. Единственными, кто пользовался достаточным уважением и популярностью, чтобы вернуть законность и порядок, были христианские епископы. Христиане были также единственной группой населения, которая могла потребовать признания нового порядка вещей в Риме от своего епископа или папы. К концу третьего века нашей эры церковь превратилась в эффективного администратора и гаранта справедливости – своего рода правительство – в отсутствии иной власти в Лузитании.

    Епископа Мериды – столицы – критиковали за то, что тот тратит на себя дары верующих в пользу церкви, за чересчур богатые одеяния и алтарные кубки. При этом он построил первую в городе больницу, где больных врачевали бесплатно, а также странноприимный дом, который функционировал безвозмездно. Стремясь повысить благосостояние населения, Епископ также основал банк, который давал займы на развитие деловых предприятий под умеренный процент.

    В начале четвертого века епископ Авилы Присциллиан набрал множество последователей из беднейших сельских районов Португалии. Затем он публично осудил своих коллег из числа духовенства за богатство и жадность. Он воспевал бедность и лишения как имеющие особую ценность в глазах божьих и проповедовал жесткую аскезу, выступая за безбрачие и вегетарианство.

    В этом отношении его учения вторили проповедям Святого Иакова. Но Присциллиан пошел дальше и бросил вызов общепринятой христианской доктрине, отказавшись признавать Троицу. Он отрицал, что Иисус был рожден сыном божьим, считая его таким же смертным, как и все мы. Бог наполнил Иисуса святым духом уже после рождения. Причем это ни в коей мере не было уникальным явлением. Некоторых пророков бог одарил аналогичным образом, и любой, кто потрудился сделать себя достаточно приятным Богу, может рассчитывать на подобную благодать от Господа. Бог может наполнять собою женщин не в меньшей степени, чем мужчин, а, следовательно, они не менее пригодны для выполнения священнических функций, чем мужчины.

    В любую другую эпоху официальная церковь заклеймила бы Присциллиана, а также бедняков, внявших его призыву стать подобными Христу, как еретиков. Но в это время в христианском мире царила поразительная терпимость. Состоятельные землевладельцы требовали от Папы, Святого Мартина Турского[3] и других опор традиционной веры объявить «присциллианизм» вне закона. Но хотя последние не были согласны с Присциллианом, они отказались порицать его. Поместья к этому моменту были практически парализованы культом бесполезности материальных владений. Тогда богатые помещики сами схватили Присциллиана и казнили его, что имело нежелательный эффект повышения его популярности.

    Присциллианцы – в особенности в том, как они понимали Христа, – имели немало общего с германскими племенами на севере Европы, исповедовавшими учение Ария. Их приверженность этой неортодоксальной доктрине привела к тому, что эти племена более столетия проживали под постоянным прессом вооруженной махины официального римского христианства. Иногда в поисках новой родины, иногда в поисках добычи, а иногда движимые жаждой мести, эти племена волнами накатывались на Европу от Балкан до Греции. На протяжении некоторого времени они правили большей частью Франции. Племена визиготов захватили и разграбили даже сам Рим, а затем отступили в Иберию, чтобы поселиться среди единоверцев.

    изображения не найдены

    изображения не найдены

    Племена визиготов нередко изображают как завоевателей, навязавших иностранное владычество. Тем не менее, в Португалии этих чужаков – каким бы ни было их военное искусство – насчитывалось менее пятидесяти тысяч, а противостояло им местное население, превосходившее их раз в двенадцать. Святой Мартин – епископ Браги – возвел на престол и миропомазал вождя визиготов как короля в обмен на публичное обращение последнего в католицизм. Но кем, собственно, правил этот король? Германские законы и обычаи, принесенные визиготами, применялись только в отношении германских поселенцев. Остальное население, которое находилось в большинстве, продолжало жить в соответствии с собственными обычаями и законами – как и раньше под управлением церкви.

    изображения не найдены

    Святой Мартин Брагский был монахом родом из Венгрии. Ему приписывают ту заслугу, что он первым принес в Португалию монастырскую традицию. В монастырях образовались большие сообщества высокообразованных священников и монахов, поднаторевших как в религиозных, там и в светских делах, которые жили в умеренности и славились своею неподкупностью. При Святом Мартине монахи объявили, что единственным правомерным языком богослужения является латынь. К этому времени готский язык германцев уже вышел из обращения, за исключением горсточки церквей. Служебники на готском языке были уничтожены, и язык исчез практически повсеместно.

    На церковном соборе в Браге Святой Мартин Брагский объявил незаконными любые представления о Христе, которые противоречили бы католической доктрине Троицы. Одновременно он отменил запрет на брак местных католиков с готами. Король визиготов Реккесвинт парировал удар, нанесенный указами Святого Мартина, и объявил, что в силе теперь будут только германские указы. Это привело не только к катастрофе для него лично и его народа, но и для христианства в Португалии в целом.

    изображения не найдены

    Согласно традиционному местному праву, которое сегодня снова применяется в Португалии, собственность родителя любого пола по его кончине делится между женой или мужем усопшего, если таковые имеются, а также поровну между их детьми. Женщины имеют такое же право наследовать имущество родителей, что и их братья, и могут  сами завещать собственность. Насаждение германского права означало, что женщины лишались своего права на собственность. Более того, наследство больше не делилось поровну между всеми детьми, а целиком переходило к старшему сыну. Это способствовало нарастающему недовольству в визиготском королевстве.

    В 710 году король визигтов – Витица – был убит, очевидно, младшими сыновьями знати. Они отказались признавать в качестве нового монарха старшего сына Витицы – Ахилу – провозгласив вместо него королем одного из своих – Родериха. Ахила направил посла в Северную Африку, чтобы попросить Халифа поддержать его претензии на трон. Вероятно, Ахила думал, что армия берберов свергнет новый режим, получит за это возможность вдоволь пограбить, а затем вернется с трофеями в Северную Африку. Согласно арабским хроникам Халиф откликнулся на его предложение с брезгливым равнодушием. «Пошлите – велел он, – небольшое подразделение на разведку, но не подвергайте – по крайней мере пока – крупную воинскую силу опасностям экспедиции по морю».

    изображения не найдены

    В 711 году генерал Тарик переправил в Европу 7000 воинов. Они высадились на огромной скале, название которой до сих пор связывают с именем североафриканского командира: Джабал Тарик [гора Тарика] – Гибралтар. Родерих со значительно более многочисленной армией выдвинулся навстречу Тарику. Он лично повел в бой центральную дивизию элитных визиготских войнов. Другими двумя дивизиями по оба фланга от центральной командовали офицеры, которые заключили против Родериха тайный заговор. Дивизии были укомплектованы войнами из Южной Иберии; тех насильно загнали на воинскую службу, чтобы защищать режим, к которому они питали глубокое отвращение. Охотно выполнив команду, южные иберы бросились на мусульман, но только чтобы поприветствовать их в качестве освободителей. Родерих, вероятно, пал на поле боя: больше о нем никто не слышал – о живом или мертвом.

    Тарик повел свою армию вглубь Иберии, почти не встречая сопротивления. Временами местное население даже приветствовало мусульман. Вместе со сверженной визиготской королевской семьей и знатью, епископы бросились спасаться на север – в Галисию. Метрополит – глава иберийской церкви – бежал без оглядки, пока не достиг безопасного Рима.

    Продолжение последовало и лежит здесь.


    [1] Также известен как один из Сынов Грома, Яков Больший, Иаго, Сантьяго. Сын Зеведея и Саломеи, брат святого Иоанна Богослова, Яков мог приходиться Иисусу сводным братом. Многие католические, протестантские и русские ученые отождествляли Апостола Иакова с Иаковым, братом Господним, как считается, ошибочно. Вероятно, Иаков был учеником Иоанна Крестителя и рыбаком. Он оставил всё, когда Христос призвал его стать «ловцом человеков». Проповедовал в Самарии, Иудее и Испании. Первым из апостолов принял мученическую смерть. Паломничество к мощам Иакова в Компостелле приняло такое распространение, что символы паломничества стали символами самого Иакова, а он сам покровителем паломников. Проповедь Иакова в Испании и тот факт, что там находятся его останки, сделали его покровителем Испании и всего испанского; на протяжении многих веков испанцы бросались в бой с криком «Santiago!» («Святой Иаков!»). Поскольку в Новом Завете встречается три Иакова, их черты нередко переходят от одного к другому, что может означать, что и у переводимого мною автора могут иметься неточности в отношении Святого Иакова [Примечание переводчика по материалам сайта www.catholic.ru/modules.php?name=Encyclopedia&op=content&tid=3559].

    [2] Перевод взят с сайта http://azbyka.ru/otechnik/?Lopuhin/tolkovaja_biblija_56 и частично изменен, чтобы отразить полемический пыл автора книги, который, как мне представляется, не всегда точно цитирует первоисточник.

    [3] Того самого Мартина, который отдал половину своего роскошного плаща – «cappa» – нищему. Ночью, во время сна Мартин увидел Господа Иисуса Христа, который, явившись ему одетым частью его плаща, велел ему взглянуть, не та ли это половина, которую он отдал нищему у ворот. Христос обратился к сонму предстоящих ангелов и громко сказал: «Этим плащом одел Меня Мартин, хотя он еще только оглашенный».

    В день святого Мартина – 11 ноября – принято пить молодое вино и есть жареные каштаны. Празднование дня Святого Мартина во многих странах означает конец лета, окончание сельских работ и скорый приход Рождества.

    В Средневековье каштаны считались здесь основным продуктом питания. В рационе португальцев они занимали ту же главенствующую позицию, какую картофель позднее занял в рационе многих европейских народов, например – ирландцев. Каштаны жарили, варили, запекали с мясом и даже делали из них десерты.

    Ежегодно в Португалии выращивается около тридцати тысяч тонн каштанов. Португальская каштановая продукция экспортируется во Францию, Италию, Испанию и Бразилию [Примечание переводчика].

    изображения не найдены

  • Рим на берегах АтлантикиПортугалия: «Артек» для глобалистов

    Рим на берегах АтлантикиПортугалия: «Артек» для глобалистов

    изображения не найдены

    Предлагаю Вашему вниманию новую главу перевода полюбившейся мне книги по истории Португалии. Вступление и первую главу можно прочитать здесь.

    Глава II
    Рим на берегах Атлантики

    При въезде в деревню Альмусажем в сорока минутах от Лиссабона справа от дороги видны развалины дома. Над участком возведен навес из рифленого металлического листа, а мозаичный пол временно накрыт землей, защищающей его от соленых ветров с Атлантики.  Этот дом – самая западная точка Римской империи. Он возвышается над пастбищем с полевыми травами, которое изобилует уникальными для данного региона дикими лилиями. Узкая тропинка ведет вниз к бухточке с пещерами и гротами, пробитыми незатихающими океанскими волнами. Вначале первого века нашей эры здесь побывала группа римских «туристов», которым посчастливилось понаблюдать в гротах танец морских нимф и богинь. Их так взволновало это зрелище, что они написали императору Тиберию письмо (которое по сей день хранится в Коллекции Гамильтона в Государственном архиве в Эдинбурге) с описанием своих приключений и наняли гонца, чтобы доставить его в Рим.

    У римлян ушло 200 лет незатихающих боевых действий на усмирение территории, которую они назвали Лузитанией. Границы Лузитании ненамного выходили за пределы сегодняшней Португалии. Потом римляне стали мирно наслаждаться тем, что досталось им в тяжелой борьбе. По мере того, как слухи о прелестях Лузитании расползались по империи, сюда прибывали и селились итальянцы, пополняя ряды тех из своих соотечественников, кто добровольно согласился остаться в Лузитании после окончания воинской службы. Не сохранилось записей о числе таких переселенцев, но существующие археологические свидетельства не позволяют усомниться в том, что их было множество. Сегодня фермеры пашут землю плугами, которые врываются в землю гораздо глубже, чем раньше; для них вовсе не редкость извлечь из земли куски мозаики и камни с надписями и орнаментами. Они, как правило, выбрасывают такие находки за пределы своего поля или вмуровывают их в стены.

    При выполнении дорожных работ или иных инфраструктурных проектов нередко открываются руины вилл, храмов и поселений. Из-за них не раз приходилось менять траектории шоссе. В последние годы велись раскопки четырнадцати крупных объектов римского периода. Мосты, построенные римлянами, – в том числе мост по дороге из Синтры в Мафру, – по-прежнему используются, равно как и двухэтажные римские постройки. Приходская церковь в Эжитанье, которая сегодня называется Идалья-Велья, стоит на дороге, построенной римлянами из Мериды в Визеу, и представляет собою перестроенный римский храм.

    В местечке Торре да Пальма на севере провинции Алентежу на старой римской дороге, ведущей на восток в Лиссабон, археологи из Луисвильского Университета США в 1947 году раскопали прекрасно сохранившуюся мраморную мозаику, на которой изображены музы. Эта мозаика – один из лучших образцов, обнаруженных на западе Римской Империи. Американцы оставались на площадке целых двадцать восемь лет, ведя раскопки, которые позволили реконструировать устройство быта маленького городка в Римской Лузитании: жилые кварталы с домами итальянцев, квартал для их лузитанских слуг и рабов, «промышленная зона» с мастерскими и складами.

    На юге провинции Алентежу в местечке Санта Кукуфатэ находится прекрасно сохранившийся особняк богатого римлянина. Времени оказалась неподвластна большая часть его стен, дверных арок и резных колон. Первый владелец отстроил этот особняк настолько основательно, что на протяжении последующей полторы тысячи лет он непрерывно использовался в качестве жилья. На площади в столице Алентежу – городе Эвора – возвышается колоннада римского храма. В местечке Мильреу рядом с Фару, столицей Альгарве, сохранились колонны, стены и мозаики гораздо более крупного храма, который, как считается, служил важным центром паломничества. В Лиссабоне прекрасно сохранился огромный римский театр, раскопки которого полностью не завершены из соображений экономии. В Конинбриге – римском курортном городке к югу от Коимбры, обширные раскопки открыли взору посетителей значительную часть римского города и позволили собрать крупнейшую музейную коллекцию различной утвари и украшений.

    изображения не найдены

    Но царицей всех археологических сокровищ является Мерида. Основанная римским императором Августом как столица Лузитании, она находится в Испании в непосредственной близости от границы с Португалией. К городу ведет мост с шестьюдесятью пролетами, переброшенный через реку Гвадиана в 25 году нашей эры. Здесь перед нами предстает самое впечатляющее из свидетельств могущества Римской Империи в Западной Европе, которое затмевает и Арль и Ним во Франции, и Веруламий в Англии. На арене на пятнадцать тысяч мест когда-то сражались с дикими зверьми и друг с другом гладиаторы. Арена была сконструирована таким образом, что ее можно было заполнять водой и разыгрывать потешные морские бои между враждующими флотилиями миниатюрных галер – римских и карфагенских. Римский театр в Мериде, рассчитанный на 6000 мест и построенный 2000 лет назад, по-прежнему используется по назначению. Над его огромным пространством высятся статуи богов и веранда для прогулок. На тот момент, когда я пишу эти строки, среди прочего идет реставрация трехэтажного Храма Дианы. Тротуары ведут мимо лавок: пекарни, ювелирной – и дальше – к руинам особняков. Музей римских экспонатов Мериды уникален по содержанию экспозиций, которые посвящены, например, устройству пекарни, а также по представительности коллекций мозаики, скульптуры и ювелирных украшений.

    Но как бы ни были уникальны археологические находки, вовсе не они составляют основу римского наследия. Нигде больше на берегах Атлантики – кроме Галисии, испанской провинции, граничащей с Португалией на севере – вы не найдете такой распространенности латинских влияний. Римляне составляют значительную часть генофонда предков современных португальцев, равную, пожалуй, лишь доле их кельтских праотцов. Португальский язык – как и галисийский, от которого он и происходит и на который он больше всего похож – остается более верным римской латыни, чем любой другой язык мира.

    Такие деревушки, как Альмусажем, которые многие португальцы считают сердцем страны, построены по римской модели: в центре располагается форум, где мужчины собираются группами и ведут беседы и где проводятся ярмарки, вокруг форума – храм (церковь), школа, кафе и спортзал, который в наши дни располагается в здании Добровольной пожарной бригады.

    Португальское законодательство основано на римском праве. И это связано с иными причинами, чем в других европейских странах, которые приняли римскую модель вместе с Кодексом Наполеона в начале XIX века. На протяжении уже 2000 лет португальцы последовательно отдают предпочтение римской правовой системе. Попытка визиготов из Германии установить тевтонское право в обмен за то, что они приняли римский католицизм, привела к восстанию местного населения, которое открыло двери вторжению мавров и установлению ими контроля над страной. После изгнания мавров отцы-основатели новой Португалии снова провозгласили римское право.

    Португалия – одна из первых европейских стран, куда пришло христианство. В Западной Европе Португалия остается второй после Ирландии страной по численности католиков: большинство других европейских атлантических стран на протяжении многих веков придерживалось сурового протестантизма. Римская архитектура оказала влияние на архитектуру многих из красивейших церквей в стране. Римское гастрономическое влияние можно найти, например, в рецепте утки, приготовленной с апельсинами или оливками, либо в рецепте блюда «кузида а пуртугеза», которое представляет собою потроха, отваренные с капустой. Когда-то оно служило штатным пайком римского легионера. В адаптированной форме этим блюдом позднее кормили африканских рабов на борту португальских судов, направляющихся в Америку, а само блюдо эволюционировало в «soul food» [1] . Аналогичным образом именно римляне научили португальцев жарить рыбу в яичном тесте – темпуре. Этот рецепт португальцы позднее привезли с собой в Японию. Римляне показали португальцам, как сушить и хранить рыбу в соли: сохраненная таким образом треска, или бакаляу , остается национальной страстью португальского народа. Поскольку португальцы уже давно выловили всю треску в свих прибрежных водах, португальские рыбаки шли все дальше на ее поиски – вплоть до берегов Ньюфаундленда. Переговоры о вступлении Норвегии в Евросоюз потопили именно настойчивые требования португальцев и галисийцев дать им право участвовать в добыче трески в норвежских водах. Сейчас они импортируют огромное количество трески из Скандинавии и Англии.

    изображения не найдены

    Португальская концепция национальности отличается от тех, что приняты у соседей Португалии, так как базируется на имперской концепции Древнего Рима. Для испанцев  национальность – это, по сути, родословная: при регистрации в Испании новорожденного в свидетельство о рождении заносятся три поколения его предков. Английская концепция национальности – по крайней мере, в традиционной ее форме – опирается на этничность, а именно на принадлежность к англосаксам. В этом отношении место рождения ребенка всегда играло важную роль при определении национальной принадлежности. Как и в случае с римским гражданством, ощущение себя португальцем – это состояние ума, принятие национальной культуры во всем ее разнообразии, наконец, стиль жизни. Многие из выдающихся римских граждан были вовсе не итальянцами: Сенека и Гадриан, например, происходили из Южной Иберии; нога первого вообще никогда не ступала в имперской столице. Португальцы издавна гордятся сравнительным отсутствием расовой дискриминации в их обществе, а также давней традицией смешанных браков с индийцами, африканцами и китайцами, а также с англичанами и с немцами. Нередко бывает так, что именно супруг или супруга иностранного происхождения, независимо от пола, интегрируется в португальское общество, а не наоборот.

    С первых дней присутствия португальцев в Индии – в противоположность последующей английской политике строгой расовой изоляции – их всячески побуждали вступать в связь – в том числе интимную – с местными женщинами. Там, где такие отношения не приводили к законному браку, что случалось нередко, имперское правительство предписывало португальским мужчинам под страхом наказания признать детей, родившихся в результате таких связей, и взять на себя ответственность за их воспитание.

    Сегодня португальское государство продолжает аналогичную политику. Как и в случае Римской Империи, большое количество граждан Португалии, сегодня имеющих паспорт и права гражданства – это те, чей единственный европейский предок жил в Португалии сто или более лет назад. Такие граждане никогда даже не бывали на своей европейской «родине». Это относится как к евро-китайцам в Макао и Гонг-Конге, так и к «бюргерам» Шри-Ланки, и к индийцам, многие их которых живут в Бомбее, но происходят из Гоа.

    Лузитания манила к себе итальянцев своим золотом. Плиний Старший, который служил Прокуратором Лузитании с 70 по 75 год нашей эры, описывал месторождение золота, тянущееся через Лузитанию и Галисию до Аустуриаса, как «крупнейшее в мире» («мир» на тот момент был всего лишь в пару раз больше Европы). Плиний указывал на то, что решением старого Сената об охране этих месторождений золотодобывающим предприятиям в Иберии запрещалось нанимать больше 5 000 горняков на пласт. Он оценивал добычу золота в шахтах Западной Иберии после снятия этого ограничения на уровне 3 200 000 унций в год. Запасы золота в Португалии настолько велики, что шахта Жалис на северо-востоке недалеко от Вилы Реал, разработку которой начали еще римляне, закрылась только в 1992 году. До этого момента в шахте ежегодно добывалось свыше 100 000 унций золота и в два с лишним раза больше серебра. По оценкам геологов в золотой жиле содержатся запасы на еще один миллиард долларов, но при нынешних технологиях стоимость их добычи слишком высока.

    Плинию была отвратительна алчность его итальянских собратьев к золоту, а также то, на какие крайности они готовы были пойти, чтобы овладеть им. Вот как он описывает метод добычи золота, в то время применявшийся в Северной Португалии: «При свете лампад в склоне горы прорываются длинные туннели. Рабочие трудятся долгими сменами, которые измеряются горением светильников, при этом многие из них месяцами не видят дневного света. Своды таких туннелей легко проламываются под тяжестью породы, погребая под собою горняков. В сравнении с такой работой более безопасным представляется ныряние на дно океана за жемчугом или багрянкой. Какой опасной мы сделали землю!»

    Еще одним методом были открытые горные работы. Один из «шрамов», оставленных римлянами в Северной Португалии после применения этого метода на протяжении 200 лет, имеет длину в 350 метров, ширину в 110 метров и глубину в 100 метров. Здесь трудилось свыше 2 000 горняков. Вот как описывает этот метод Плиний: «Земля разбивается посредством металлических клиньев и молотилок. Самой твердой считается смесь глины и гравия. Тверже ее, пожалуй, только жадность до золота, которая нередко оказывается упрямее любых горных пород».

    В конце концов, после того, как горняки снова и снова атаковали склон горы, открывалась трещина. «Криком или жестом – писал Плиний, – дозорный приказывал отозвать горняков и сам бежал подальше от своего наблюдательного пункта. И вот поверженная гора валится набок с невообразимым грохотом, который сопровождается немыслимым порывом ветра. Подобно взявшим город героям горняки взирают на свой триумф над природой».

    Комья глины и гранита затем дробили на более мелкие куски. Потом открывали шлюзы резервуаров, специально построенных наверху в горах. Потоки воды устремлялись вниз по крутым каналам. Чтобы пробить такие каналы, рабочих спускали с горных вершин на веревках. «Со стороны это напоминало деятельность даже не странных животных, а скорее птиц», – отмечает Плиний. «Большинство из рабочих болталось в подвешенном состоянии, измеряя уровни высоты или намечая, где пройдет такой канал. Вот так человек ведет за собой речные потоки там, где ему и ногу поставить некуда». В потоках воды иногда – крайне редко – открывались самородки весом до 3 000 унций. В любом случае, потоки смывали фрагменты глины и гравия вниз по пролетам ступеней, вырубленных в камне горняками. Такие ступени покрывали кустами утесника, которые задерживали крупинки золота. Утесник затем сушили и сжигали, а из его пепла выделяли золото.

    Римская технология горного дела была настолько продвинутой, что сотни лет спустя – после завоеваний, потрясших Португалию – пришлось закрыть многие шахты, так как больше никто не знал, каким образом римлянам удавалось откачивать из них воду, делая их достаточно сухими для непрерывной добычи. Только в девятнадцатом веке был заново найден успешный метод.

    К югу от реки Тежу, в провинции Алентежу, римляне вступили во владение шахтами для добычи меди, серебра, олова и железа, которые эксплуатировали еще карфагеняне, поставив добычу на еще более широкую ногу. Были также найдены крупные запасы белого свинца – ценной добавки к железу, которая делает сплавы нержавеющими. Два наиболее значительных месторождения меди находятся в Сан Домингуш, открытую добычу в котором вплоть до шестидесятых годов прошлого века вела британская фирма, и в Альжуштрел, где по-прежнему ведется добыча в римских шахтах, многие из которых глубже 200 метров.

    Все золотые шахты на севере принадлежали государству и эксплуатировались им. В Алентежу концессии продавались частным предпринимателями и группам горняков. По приобретении такой концессии им отводилось двадцать пять дней на то, чтобы начать добычу: иначе шахта снова возвращалась государству. Руда и металлы перед продажей облагались высокими налогами. Дороги и доки по реке Гвадине охранялись и патрулировались римскими солдатами, чтобы не допустить контрабанды. Вероятно, некоторым удавалось тайно вывезти металл под покровом ночи, но тех, кого ловили, ждали суровые наказаниями  в виде исправительных работ.

    Хотя добыча полезных ископаемых и была самым выгодным видом деятельности, она сосредоточилась лишь в считанных районах на севере и на юге. В целом же по Португалии самым важным вкладом римлян в лузитанский быт стало внедрение новых сельскохозяйственных технологий. Здесь уже выращивали оливки, виноград и злаки, но в очень ограниченных масштабах. Итальянские мигранты привезли с собой более совершенные сорта растений. Они занялись скупкой маленьких земельных наделов, из которых они составляли крупные земельные угодья – некоторые площадью свыше 2 000 гектар.

    Пшеница, фрукты (которые хранили в мёде либо сушили) и трава эспарто (из которой плели веревки и паруса) экспортировались в Бельгию, Голландию и Англию, а также в Италию. Премиальные сорта лузитанский оливковых масел считались лучшими в империи и продавались в Риме по самым высоким ценам.

    В конце восьмого десятилетия новой эры в римской империи скопись большие запасы непроданных вин: наподобие «озер» европейских вин в конце двадцатого века. В Лузитании по указу императора Домитиана виноградники, разбитые на землях, пригодных для выращивания других культур – например, хлебных злаков – подлежали уничтожению. По его приказу производство вина сократилось вдвое. Это, вероятно, имело то последствие, что производители сосредоточились на улучшении качества вин, и начал процветать экспорт элитных португальских вин. Почти 2 000 лет спустя вина, производимые на виноградниках, разбитых римлянами к югу от реки Тежу, экспортируются и продаются в Италии – в том числе 3 500 000 бутылок в год вина «Lancer’s Rosé» с винодельни Жозе Марии да Фонсека в Азейтао.

    изображения не найдены

    К 212 году нашей эры, благодаря многим поколениям межрассовых браков, была достигнута высокая степень гомогенности населения. В этом году император Каракалла принял указ, согласно которому любой житель муниципального образования, кроме раба, еще не имевший римского гражданства, автоматически его получал. Такое устранение различий между иммигрантами и коренными жителями было задумано, чтобы укрепить верность последних Риму. Иронично то, что оно в конечном итоге помогло коренным жителям объединиться с иммигрантами против Рима.

    Римские государственные предприятия контролировали добывающую отрасль. Крупные сельскохозяйственные угодия и предприятия находились в частной собственности преимущественно итальянцев, принадлежащих к высшему классу, которые не только не интегрировались в местное общество, но во многих случаях вообще были отсутствующими землевладельцами, проживавшими в Риме. Основная масса частных и государственных доходов отсылалась в Рим, но Риму нужно было все больше и больше средств.

    О том, как Рим стал настолько ненасытным в своей алчной страсти к расточительству и богатству, что по сути сам себя разорил, потеряв волю и средства к защите от стоящих у его стен варваров, написан не один миллион слов. По мере того, как угасала мощь Рима, он требовал все больше средств от своих колоний. Там платой за становившуюся все более сомнительной привилегию римского подданства стала обязанность платить иностранной державе налоги, становившиеся непосильным грузом.

    В период «Пакс Романа» муниципалитеты в Лузитании получили право преобразовываться в демократические и в значительной степени самоуправляющиеся общины. Горожане избирали из своего числа магистратов, которые управляли муниципалитетами. Они собирали налоги, при этом археологические раскопки свидетельствуют о том, что значительная часть этих налогов тратилась на общественные работы, такие как сооружение дорог, мостов, акведуков, храмов, бань и театров. По мере того, как росли потребности Рима в налогах, уменьшались суммы, потраченные на услуги населению и на улучшение инфраструктуры. Чтобы не платить налоги, люди бежали из городов. Рим издал эдикт, объявляющий подобную практику противозаконной, а беглецы из муниципальных образований преследовалась и – в случае поимки – подвергались жесточайшим наказаниям. Многие из тех, кто не имел средств заплатить налоги, продавали себя в рабство, считая его меньшим злом по сравнению с долговой ямой. Когда больше не осталось желающих баллотироваться на посты градоначальников, Рим объявил эту должность наследственной. Лузитанский сын обязан был под страхом смерти сменять лузитанского отца на посту сборщика налогов для Рима.

    Стремясь покинуть Лузитанию, многие молодые люди записывались в римские иностранные легионы, и их отправляли подавлять восстания в других колониях, в том числе в Северной Африке, Галлии и Британии. Некоторые из них присоединились к армии Константина, который вышел, чтобы снять осаду Рима, но обнаружил, что его уже захватили готы.

    Те итальянцы в Лузитании, которые избегали интеграции с местным населением, образовав богатую элиту, сейчас могли выжить лишь с согласия местного большинства. Два из трех легионов, содержавшихся для их защиты, были расформированы из экономии. Затем был брошен вызов власти Рима уже над самой Италией. Итальянская элита в Лузитании, не дружившая с местным населением, с тревогой узнала, что на их родину напали «варвары» из Северной Европы.

    Продолжение можно читать здесь.


    [1] Понятие «Soul food», как и музыка «soul», родилось в шестидесятых годах прошлого века в США, в эпоху культурной самоидентификации афро-американцев, для обозначения их традиционной пищи.  Корни этой пищи, однако, значительно старше и восходят к африканским культурам и в меньшей степени к Европе. Такие распространенные элементы западноафриканской кухни, как рис, сорго и окра попали в Америку вместе с африканскими рабами. В афроамериканской кухне важное место принадлежит также местной кукурузе и маниоке, турнепсу из Марокко, и португальской капусте. Наиболее ярко «soul food» представлена в штатах американского юга [Примечание переводчика].

    изображения не найдены

    изображения не найдены

    изображения не найдены

    изображения не найдены

    изображения не найдены

  • Полет панка и шаломничество шмеляСаги

    Полет панка и шаломничество шмеляСаги

    изображения не найдены

    Не оскорбляй ты дочь пророка; не оскверняй религией панк рока! Я это придумал, когда все зашелестели по поводу панк-молебна и уголовного наказания за то, что я в потемках своего квази-исландского сознания не счел особо предосудительным. Что дурного в том, чтобы спеть в храме? Как сейчас помню веселые песни и танцы в кирхе Филадельфия в Рейкьявике (это, по-моему, церковь пятидесятников), выдавшиеся… на похоронах. Впрочем, это не совсем одно и то же, ибо танцы случились внутри их экзотической конгрегации и по обоюдному согласию… Не знаю, только, кого с кем – бога с этим приходом, уходящей души с душами провожающими? Но мне понравилось, хотя, признаюсь, в обрядовых таинствах я не силен и к вере не склонен: нет у меня гена мистики, начисто отсутствует. Мой воцерковленный друг указал мне на неприемлемость таких кричалок именно с позиций православной обрядности: амвон, с которого исполнялся молебен, по праву принадлежит батюшке или дьякону, и никому другому. Спасибо, разъяснил: теперь я понимаю технический аспект проблемы и вижу, что девушки могли действительно оскорбить верующих, а не только чересчур обидчивые власти. И к тому же познакомился со словом «амвон»…

    К чему я это все объясняю? Смотрите: когда мне был лет четырнадцать,  я – исправный комсомолец – в православном храме еще не бывал. В популярном тогда Спасо-Преображенском Соборе в андроповские времена специально обученные дружины отлавливали школьников, которых здоровое детское любопытство влекло в «грязные лапы клерикалов». Отлавливали и строго наказывали, тащили в Большой Дом, ставили на учет. Уверен, что этим занимались те же люди, которые сегодня готовы «порвать» за православие. Но речь не о них, а о том, что разные там «Полисы» и «Клэши» к тому времени на кассетах у меня уже водились, причем их употребление было куда менее порицаемо и рискованно, чем употребление религии. То есть в моей системе ценностей панк-рок существовал РАНЬШЕ религии! А значит, я вправе занять консервативно-оскорбленную позицию, объявить примат панк-рока над религией и осудить «пусек» за то, что они «осквернили» протестную энергию рока вязким конформизмом религии. Писать гневные письма осуждения, требовать расплаты, привлекать в свидетели разных там авторитетов: «Мы отстояли свое «право на рок», «дожили до седин – чтоб «послушать Дип Пёпл и ццццц… Цепелин», а они, понимаш, оскверняют…». Причем с позиций исторической достоверности и жизненного опыта это не было бы абсурдом: ведь я не единственный, в чьей жизни электрогитара прогремела раньше, чем «Отче наш».

    Можно выступить с осуждением с какой-либо иной позиции. Например: мы – лыжники, носящие в ветреную погоду лыжные маски – требуем вернуть нам наш символ идентичности, экспроприированный разного рода террористами и радикалами. Верните балаклаву властелинам лыжни: без нее скулы мерзнут, а в ней менты шмонают! Либо: коллектив изготовителей электрогитар «Фендер Стратакастер» гневно осуждает происки эрзац-феминсток за пресловутый перформанс, подло исказивших гендерную сущность этого священного, храмового можно сказать, инструмента. Ибо любой культуролог знает, что округлая с осиной талией дека электрогитары символизирует женское тело, нежно терзаемое и беспощадно укрощаемое чувствительными пальцами мужественного гитарного героя. Само электрическое соло, у нас известное как «запил» (с ударением на второй слог, хотя ударение на первый слог с гитарными героями тоже нередко случается) является достоверным музыкальным образом волнообразного мужского оргазма. Наконец, самый «мачо» гитарный герой всех времен и народов Джимми Хендрикс не только метафорически повествовал в своих «запилах» о примате активного звукоизвлекающего мужского начала над смиренным звукоизвлекаемым женским, но также утверждал торжество африканской расы над кавказской (в смысле белой) в вопросах творчества и сексуальности. Короче, рок – дело мужчин (так и хочется добавить: «лекарство против морщин»), а бабы с электрогитарами – это как ОМОН в кружевных лифтах с йоркширскими терьерами.

    Мне тут подсказывают, что, поступок девушек можно интерпретировать, как манифестацию «guitar envy» (зависти к гитаре), трансформировавшейся в эпоху медиа-технологий из классической фрейдистской «penis envy» (зависти к пенису), то есть на эту палочку можно навертеть еще такую сахарную вату суждений и осуждений, что сам Пелевин чисто отдохнет. Надеюсь всем понятно, что я не занимаю ничью сторону, а играю роль «адвоката дьявола»,  размышляя о механизме осуждения.

    Работает он примерно следующим образом. Помните, когда вы в детстве впервые солгали родителям, или что-то украли, либо у вас появилась маленькая, но постыдная тайна, которую нужно было хранить? Это момент утери невинности, когда вы начали отбрасывать тень. Дальше, если этой тайной ни с кем не делиться, тень будет расти. В груди будет нарастать этакое пофигистическое чувство свободы и безответственности, вызванное тем, что в момент совершения детского греха вы уже обрекли себя на муки ада, вынув пальчик из плотины, отделяющей ваш островок невинности от селевых потоков порока. При этом степень вины и степень ответственности (или безответственности) не соразмерны друг с другом, масштаб и перспектива явлений причудливо искажаются. Человек мыслит примерно следующим образом: «В детстве я тайно перешел улицу на красный свет. Это страшный грех, и гореть мне за него в огне, а потому буду летать по городу на машине с мигалкой, сбивая встречных и поперечных: все равно семь бед – один ответ!».

    Есть еще механизм проекции: мне за что-то стыдно, и я проецирую вину на других, порицая их за собственный грех. Чем яростнее осуждение, тем пушистее собственное рыльце. Если мне стыдно за то, что в моей стране нет ни сантиметра нерастрескавшегося и незаплеванного асфальта, я буду проецировать вину на универсально пригодных злоносителей-американцев, которые с помощью космического оружия или вездесущих агентов влияния льют помойку на безбрежные просторы наших рубежей. Если наши депутаты законодательных собраний так пристально увлечены проблемами гомосексуализма и педофилии, значит, у них самих что-то не в порядке с сексуальной моралью и ориентацией…

    Ну и так далее. Как в поговорке: плохому танцору всегда американцы мешают. А теперь несколько историй о порицании и прощении, начиная, по традиции, с исландских.

    1. Велосипедных дел мастер

    Почему-то принято считать, что «крейзá» косит стройные ряды граждан в местах плотного проживания сумасшедших – столицах, мегаполисах, разного рода царь-градах. Оно, конечно, так, но на самом деле в больших городах право на сумасшествие строго регламентировано, распилено, раскатано и внесено в реестр прибыльных предприятий, контролируемых синдикатами политиков, клерикалов и бандитов. Оно применяется – зачастую с масштабно губительными последствиями – в ходе хорошо организованных акций безумия, а вот для индивидуального «творчества» сумасшедших в большом городе остается удручающе мало места. В отличие от тихих омутов, в которых, как известно, водятся черти. И где к приходу чертей, как правило, не готовы. Именно в тихих заводях и случаются самые ужасные преступления ненависти – разные там брейвики, мухаммады мера и прочие безумцы. Случаются под недоуменное бормотание граждан вне «заводи»: да как же так – у них ведь там ТАК СПОКОЙНО!

    Пока я жил в Исландии, меня не покидала мысль: а может именно от этого «спокойно» людей здесь «клинит» куда более причудливым образом, чем жителей мегаполисов, у которых жизненного тонуса хватает только на «коммьютинг» между домом и работой? Ведь человеку свойственно искать стимулы, то есть приключения на свою задницу, и именно в тихих и удобных для жизни заводях у него есть возможность вдоволь обмусолить любую идиотскую затею и воплотить ее в жизнь.

    В столице Исландии Рейкьявик имеется главная магазинная улица – Лёйгарвегур (ручейковый путь) – и теневая улица «разбитых фонарей», бегущая параллельно главной – Квервисгата. Вдоль Квервисгаты расположены социальные квартиры для безработных, центры кормежки бездомных, детоксы для наркоманов, а в последнее время еще и секс-шопы и стрип-клубы! На этой улице, разумеется, ОЧЕНЬ ОПАСНО, как не преминут указать местные жители – в отличие от главной магистрали десятикратно переоцененных «дольче и габан», где царит тишь, гладь, да божья благодать.

    Именно на этой «опасной» улице почти 30 лет назад открыл свою велосипедную мастерскую… Рунар. Будем называть его так, хотя на самом деле имя и фотография героя нашего повествования уже несколько лет гуляют по интернету так же интенсивно, как письма «юристов» из Нигерии, призывающих вас востребовать многомиллионное наследство вашего нигерийского дядюшки (у кого сегодня нет дядюшки в Нигерии?). В то время Исландия еще пережевывала американскую мечту, воплощенную в гамбургерах, ковбойских сапогах и плывущих над лавовыми полями несуразно больших «бьюиках», «шевиках» и прочих «генеральских моторах». Вéлик в эту картину мира не вписывался; он пришел в Исландию чуть позже из обкуренной датской Христиании вместе с экотуристами, привыкшими передвигаться на арендованных бисеклетах. Единственными обладателями велосипедов на весь город в этот период были я (из бедности) и Хрингур (по болезни) – странный человек с деформированным черепом и прической «ирокез», затянутый в черную кожу мотоциклиста. Выражение лица Хрингура, не блиставшего психологическим здоровьем, красноречиво свидетельствовало о том, что шансов получить водительские права у него не больше, чем увидеть собственный затылок под ирокезом. Но мужик он был отличный – и настоящий панк! Хрингур любил пугать своим видоном туристов, а еще кружить на вéлике вокруг «взрослых пацанов» на «харлеях», великодушно принимавших его в свой суровый мужской круг.

    изображения не найдены

    Возможно, доходов от обслуживания наших с Хрингуром велосипедов Рунару вполне хватало, а может он уже тогда пестовал какую-нибудь горькую думку о судьбах планеты и насчет денег особо не парился, но его байк-шоп жил и развивался. Рунар всегда был мужественно симпатичен, по-мужицки безотказен и сумрачно молчалив. Замечательные, на мой взгляд, качества настоящего викинга – как мне их не хватает среди моих сограждан, склонных к эмоциональному шахидизму и шахеризадизму по любому поводу и без. К 2009 году бизнес Рунара разросся и уже включал в себя аренду велосипедов для туристов, обширные продажи и обслуживание. В городе появились велосипедные дорожки, а СМИ начали прокачивать идею велополиса – чтобы все было как у «взрослых» в Копенгагене, Стокгольме и Амстердаме. Казалось бы, чего человеку не хватает – пошел, наконец, в гору вытянутый на горбу бизнес, но именно в этом момент Рунара «торкнуо», пассианарно «воткнуло», он ощутил всепланетную сопричастность и занял свое место среди «воинов света», вооружившись ксенофобской лексикой и цепью от велосипеда «Scott USA».

    Если говорить проще, то Рунар, протестуя против какого-то очередного израильского безобразия – кажется, оккупации Газы, вывесил на дверях своего магазина аккуратную надпись «Júðar ekki velkomnir» (Жиды не приветствуются). Вот как об эпохальном для судеб современности событии поведала исландская газета «DV» (имя героя я изменил): « ЕВРЕЯМ НЕ МЕСТО В МАГАЗИНЕ НА КВЕРВИСГАТЕ. Рунар утверждает, что будет обслуживать евреев, если они придут к нему в магазин, но даст им понять, что они здесь не приветствуются . Рунар – владелец магазина «Боргархьёл» на Квервисгате – вывесил в своем магазине табличку, в которой клиентам указывается на то, что он не приветствует «жидов». «Я не хотел бы, что сюда приходили евреи, потому что мне они не нравятся, и я не люблю их уже много лет» – утверждает Рунар. Рунар, который владеет этим бизнесом 25 лет, заявил, что действует по политическим соображениям. Торхаллюр Хеимиссон, пастор из города Хапнарфьёрдюр, находит заявление владельца магазина небезобидным, так как в нем используется термин «жиды» как короткое название евреев. «Мне представляется это весьма предосудительным. Слово «жид» – древнее; раньше оно применялось как сокращенное название для обозначения евреев, но сегодня имеет негативно окрашенную нацистскую коннотацию» – утверждает пастор. Конституция Исландии запрещает дискриминацию людей по религиозным и расовым признакам» [перевод автора].

    Я бы возмутился всеми фибрами своей анти-ксенофобской души, если бы не одно досадное «но»: откуда в Рейкьявике взяться евреям [1]? Где Рунар мог наблюдать тех самых евреев, которых он столько лет так страстно недолюбливает? Какие к чертям в Рейкьявике еврейские клиенты, которым ему бы так хотелось бы указать на дверь своего вело-салона?! Он вообще хоть одного еврея живьем в своей Исландии видел?! Собственных евреев в Исландии практически нет и не было, а в туристической области потенциально еврейские страны находятся на последних местах по посещаемости острова. Можно подумать, что в Рейкьявик самолетами устремляются еврейские туристы, чтобы досадить Рунару: «Шломо, таки полетели в Рейкьявик велосипеды починим: там у Рунара дешевле, чем в Яффе». А дальше – как на полотнах Шагала: над разноцветными крышами Рейкьявика косяками парят евреи в лапсердаках, широкополых шляпах и ермолках, только обнимают они не еврейских невест, а нуждающиеся в техническом обслуживании велосипеды. Очередь из евреев к Рунару зловещим питоном многократно обвила компактный центр исландской столицы. Стоят хасиды, раввины, кабалисты, сионисты, коммунисты, гомосексуалисты – все как один с велосипедами. А Рунар без устали позвякивает гаечными ключами да все подтягивает цепочки на велосипедах, закручивает тросики, зыркая на посетителей наливающимися кровью глазами безеркера, пока вдруг как не затопает ногами и не заорет как викинг на стероидах: «Как вы меня достали! Ну не люблю я вас – и сколько лет уже не люблю! И откуда вы все прилетели? В общем так: слушайте, пацаны, велики чинить буду, но вы, блин, нот велкам!»

    И воспылала праведным гневом прогрессивная еврейская и нееврейская общественность, в интернете поднялся едкий пепел дискуссии вперемешку с угарными газами – как от пресловутого исландского вулкана. «Всмотритесь в лицо исландского нациста. Правда он выглядит как юдофоб? – написал кто-то ушлый в письме президенту велосипедной фирмы «Scott» в США, франшизой которой является магазин Рунара – Я, правда, по-исландски не читаю, но вот статья» (Источник: http://atlasshrugs2000.typepad.com/atlas_shrugs/2009/02/bike-store-in-iceland-no-bikes-for-jews.html ).

    Пришла в движение отлаженная машина осуждения. Президент американской велосипедной корпорации «Scott» выступил с официальным заявлением, в котором указал на то, что не несет ответственности за «художества» Рунара в Исландии, подчеркнув, что многонациональный коллектив его фирмы единодушно «осуждамс» Рунара за антисемитизм и ксенофобию. Можно подумать, им там всем в Америке заняться нечем, кроме как читать исландскую газетёнку «DV»! Кто-то связал Рунара с Аль-Каидой и исламскими фундаменталистами. Кто-то объявил национальным героем – борцом с еврейскими банкирами. Еврейско-британские братья Винсент и Роберт Чингиз действительно были задержаны в Лондоне по подозрению в крупном мошенничестве, приведшем к банкротству острова (см. http://www.kommersant.ru/doc/1597845 ), что дало повод для широкого обсуждения еврейского «следа» в проблемах исландской экономики. Для полноты демократического обмена мнениями не хватало требований разбомбить магазин Рунара, одновременно служащий штаб-квартирой исландского отделения «Хамаса».

    изображения не найдены

    Как водится в подобных случаях, народ обсудил все оттенки антисемитской терминологии. Лично мне вспомнилось, что еврейский район в Севилье и Кордове называется «Juderia», а в Праге еврейское кладбище вообще помечено на указателях как «Starý židovský hřbitov» (очаровательный язык!), что вовсе не отменяет того, что Рунар выразился крайне неизящно – как в гейзер пёрднул! Но ведь в его политических симпатиях (как-то язык не поворачивается назвать их «взглядами») отразилось традиционное исландское осуждение израильской военщины. Оно достигло высшей точки в 2011 году, когда Исландия первой в Европе признала независимость Палестины. Может – это всходы семян борьбы, посаженных Рунаром, тень его одинокого знамени свободы, поднятого в невзрачном подвальчике по ремонту велосипедов? Не думаю, что в этом дело. В свое время Исландия одной из первых приветствовала создание государства Израиль, потом первой признала независимость прибалтийских стран. Просто есть такой здоровый принцип – малые державы поддерживают независимость малых держав: искренне и прагматично.

    изображения не найдены

    Я не психолог и не философ, но думаю, что из этой истории можно извлечь ряд типологических обобщений. Первое: мы постоянно получаем тревожные сигналы из СМИ, но не имеем возможности ничего по этому поводу сделать. Бессилие противоестественно и разрушительно для психологического здоровья человека. Наложенное на личные невзгоды и комплексы, такое бессилие может вызвать непреодолимое желание осуждать или, не приведи господь, действовать. Благополучные, демократичные и честные страны подвержены этой искренней дури не в меньшей, а то и в большей степени чем страны неблагополучные, циничные и рваческие. Во вторых все делается за деньги, в первых – по убеждению, что временами приводит к куда более пагубным последствиям. Сравните, например, «эффективность» искренне безумного Брейвика с этническими погромами на заказ, скажем, в Индии. Второе: не только СМИ, но и интернет сервируют удручающе упрощенную картину мира: «Хорошенько вглядитесь в лицо исландского нациста!» Потребление такой идиотской упрощенки приводит к идиотским действиям. Ну и третье. Грядет эпоха глобальной ответственности за базар: сморозил что-нибудь неполиткорректное в собственном хлеву в обществе внимающих баранов, вышел во двор – а над тобой уже завис вертолет с направленной на тебя камерой «CNN» или боевой ракетой. Высокие, блин, технологии. Поэтому безопаснее никого не осуждать: ни викингов, ни евреев, ни панков, ни православных, ни феминисток, ни гомофобов, ни тем более баранов.

    Ну и последнее: магазин Рунара живет и процветает, хотя, будь я израильским турагентом, я бы не преминул сбросить на его тугодумную голову пару чартерных рейсов веселых еврейских туристов: пусть тренируется различать свет и тьму в реальных людях, а не борется с абстрактным злом низкой голливудской пробы.

    изображения не найдены

    2. Два Епископа

    В далеком девяносто пятом Исландия не входила в Шенген, американская военная база еще функционировала в Кефлавике, а попасть на остров туристу из России было запредельно трудно. «Нам сказали, что Исландия – нетуристическая страна», ведали мне штучные русские визитеры, залетавшие ко мне на остров. Я обзавелся первым в моей жизни мобильным телефоном в кожаной кобуре, размерами и весом напоминавшим стрелковое оружие. По нему и раздался звонок из исландского туристического агентства: «К нам едет БЕЗУМНО БОГАТЫЙ российский турист с семьей. Он почти получил визу и скоро отправится в увлекательное путешествие по ВСЕМ живописным точкам острова – не соблаговолите ли поехать с ним?». Денег у меня не было, к тому же хотелось посмотреть что-то иное, чем мокрую цементную серятину Рейкьявика, и я соблаговолил.

    Вскоре я уже встречал клиента в международном аэропорту Кефлавик. Он прилетел с женой и со взрослым сыном: оба мужчины были одеты в тренировочные костюмы с карманами, до колен оттянутыми какими-то сверточками, пакетиками, холстерами с телефонами и, как мне тогда показалось, личным стрелковым оружием, хотя последнего я воочию не наблюдал. Маршрут был составлен с характерной для Исландии петлявостью, которая в сочетании с географической супер-инклюзивностью и ничем не обоснованными претензиями на «VIP-изну» (или «ви-пиздну» – как правильно?) гарантировала мне веселое времяпровождение на всем его протяжении. Иными словами, я должен был рукотворно создавать по ходу движения клиента VIP сектор там, где баран не какал, таская VIP обслуживание в себе и на себе подобно тому, как узбек таскает ковер, чтобы раскатать под ноги «дорогому гостю». Если мы катались на лошадках, то почему-то не один час – как простые смертные – а все восемь, да еще с купанием в вонючей речушке с илистым кипятком и заболоченными берегами. Попа и ноги после такой «VIP-джигитовки» болели нестерпимо, а элегантное сочетание кипяченой реки с пронизывающим ледяным ветром гарантировало неминуемый чих. В аэропорту городка Хёпн, куда мы перелетели из Рейкьявика, чтобы избежать переездов по земле, нас встретил сам мэр города, который лично доставил нас во вспаханную канаву со строительным вагончиком, внутри которого из растрескавшегося пластмассового шланга едко поплевывал сероводородный пар. В описании тура этот объект значился как «Mývatn Nature Baths» (то есть «природная купальня озера Миватн»), и нас практически насильно в нем искупали, хотя ничего ни природного, ни парообразного в приятном смысле этого слова мы там для себя не обнаружили. Уже позднее на месте этого строительного вагончика действительно был воздвигнут похожий на Голубую Лагуну [2] купальный комплекс – «Mývatn Nature Baths», но на тот момент он существовал только в проекте.

    К чести моих клиентов надо сказать, что они безропотно переносили все тяготы и лишения VIP-эко-туризма. Исландия была для них едва ли не последней неосмотренной страной на глобусе – наряду, если не ошибаюсь, то ли с Бутаном, то ли какими-то островами – кажется, Тимором, где в те годы шла война. Туристы даже указывали мне на незаслуженно оставленные без внимания объекты, скрупулезно перечисленные в толстенном описании их тура, который был изобретательно, но не всегда точно переведен на русский язык. Я про себя называл этот труд «Руководство по тому, как гарантированно отдать богу души в ходе многодневного и ОЧЕНЬ дорогого тура по Исландии, прихватив с собою в сероводородную преисподнюю несчастного гида», но поскольку опыта работы с богатыми клиентами еще не имел, спорить с ними не решался. Не спорил я и с названивавшими мне по ходу маршрута бабёнками из российских турагентств, которые, сами «путешествуя» исключительно в косметическом салоне перед телевизором, приложили наманикюренные руки к составлению нашего убийственно сложного маршрута.

    «Надо обязательно показать им ВСЕ!» – требовали по мобильнику туристические тетеньки из далекой Москвы, что навеивало подозрения, что концепцию тура по Исландии разработали для моих клиентов «специалисты» из конкурирующего с ними банд-формирования. Мне оставалось «увертываться от пуль» и проявлять смекалку. Когда мы добрались до Хусавика – городка к северу от Акюрейри, который сегодня позиционирует себя как «столица мира по осмотру китов» – я понял, что в споре между выполнением программы и выживанием пора выбирать жизнь. Завершив осмотр китов в столь любимых ими серо-ледяных водах, я смог убедить продрогших клиентов, что самое приятное купание происходит в Исландии вовсе не на лоне плюющейся геотермальными секрециями природы, а в цивилизованном бассейне, который имеется в каждой деревушке. Тем более в таком крупном кито-познавательном «наукограде», как Хусавик. На том и порешили.

    При входе в бассейн возникло непредвиденное осложнение. Достав из кармана «треников» затертый полиэтиленовый пакетик, мой клиент сдал его на хранение служащему бассейна. Тот, протянув ему ключи от ящичка в раздевалке, поместил пакетик в специальную ячейку и собрался уходить, чтобы протереть полы или выполнить иную бассейновую работу. Служащего остановил командный рык моего клиента: «Куда пошел, блин? А ДЕНЬГИ охранять КТО будет?!» Хотя данная сентенция и была изречена на некому в Исландии не ведомом русском языке, ее агрессивная интонация не оставляла ни малейших сомнений в недовольстве клиента, и исландец вернулся, чтобы узнать, в чем проблема. Ни о каких деньгах я на тот момент не знал, поэтому просто перевел его вопрос клиенту. Тот в свою очередь поведал, что задрипаный мешочек в недрах его «треников» содержал баснословную сумму в долларах США, которую он передал на хранение служащему бассейна и требует, чтобы тот бессменно его караулил. Я перевел это исландцу, который, не интересуясь обменными курсами, не понял даже порядка чисел. Он резонно указал на то, что никаких долларов никогда не видел и видеть не желает, и что в его обязанности входит подтирание полов, а не стояние истуканом на страже мешочка с неведомой валютой. Я заметил, что содержания этого мешочка с лихвой хватило бы на приобретение нового джипа. Использование джипа в качестве универсального эквивалента сработало: исландец вытаращил глаза и позволил себе полюбопытствовать, зачем русский господин притащил с собой такую крупную сумму наличных средств в бассейн, в котором – в соответствии с нормами экологии и здравого смысла – джипы не продаются.

    – А у вас в Руссланде что, ДЖИПЫ  В БАССЕЙНАХ ПРОДАЮТ?

    «Бывает, что и в бассейнах» – подумал я, но вслух ответил: «Нет, не в бассейнах!»

    – Но если он не собирается покупать джип в нашем бассейне, то зачем тогда он принес в него столько денег?

    – Потому что боится оставить их в отеле!

    – А почему он не держит их на банковском счете, а носит в кармане тренировочных штанов с обвисшими коленками?

    Этого я и сам не мог толком уяснить, поэтому – чтобы сгладить культурный шок – мы сошлись на том, что исландский труженик бассейновой нивы изобразит на лице самурайскую преданность напополам с варяжской свирепостью и просто скажет русскому господину: «Окей, мистер!». На удивление, это сработало, и уверовавший в сохранность своих сбережений клиент удалился отдыхать в недрах джакузи с термальной водой. Вокруг него восседали близкие к нему по возрасту, общественному и физическому весу, темпераменту и положению исландские господа. Поскольку час был вечерним, думаю, что здесь собрались все отцы города, которые по исландскому обыкновению обсуждали новости бизнеса и политики в том, что на острове называют по-простецки «ведром с кипятком», а по-иностранному мудреным словом «джакузи». У них были упитанные животики, груди, поросшие альфа-самцовой шерстью, на пальцах и шеях поблескивали изящные ювелирные изделия, по весу и размеру, впрочем, значительно уступавшие тому «иконостасу» из желтого золота, который таскал на себе мой клиент.

    Неспешную беседу воротил Хусавика прерывали не всегда цензурные, но неизменно громогласные крики моего клиента, адресованные его жене: «Куда поплыла, блин?», «Вернись взад, блин!». Большинство из нас, находясь в чужой языковой среде, испытывает легкое раздражение или страх от звучащей вокруг иностранной речи, и уж совсем немногие рискнут, пребывая в лингвистическом меньшинстве, пронзить чужой язык воплями на собственном. Тут срабатывает инстинкт самосохранения, маячок «свой-чужой», который могут отключить лишь крайне уверенные в себе индивиды, одаренные природой тем, что сегодня называют «мигалкой в голове». К числу последних, безусловно, относился и мой клиент, который своим беспрестанным «кряканием» начал серьезно действовать на нервы окружающим его исландцам. И не удивительно: они находились в сердце родной и с потрохами купленной ими деревни, жители которой привыкли внимать каждому их слову, а этот чужак бесцеремонно топил их элегантную беседу в потоке иноязычной брани. От вопросов деревенской политики разговор плавно перетек к обсуждению того, на каком, собственно, языке изъяснялся сей заезжий нахал, и откуда он вообще здесь взялся. «Может – поляк?» – высказал предположение один, но его коллега опроверг эту гипотезу: «Нет, у меня поляков целая рыбная фабрика. Этот говорит по-другому». «Тогда – югослав?» «Тоже нет, на моем траулере работает человек пять «югов» – совсем не похоже…». Пристально вглядываясь в массивный православный крест на золоченной «цепуре», возлежащий на обильно татуированной груди моего туриста, самый продвинутый из исландцев, наконец, собрал представленные ему лингво-этнографические улики в практически верную гипотезу. «Rússland! – стукнув себя по лбу, воскликнул он – Hann hlýtir að vera Biskup frá Rússlandi!» –  «Да из России он: похоже, это Епископ (Патриарх) из России!»… Я чуть не утонул в джакузи от смеха…

    ***

    Епископы играли важную роль в истории Исландии и пользовались уважением широких народных масс, о чем содержится немало свидетельств в сагах и произведениях исландского фольклора. В поздних исландских сагах даже имеется такой жанр как «biskupasögur» – деяния епископов. Епископы широко фигурируют и в фольклорной традиции, которая воздает им хвалу за щедрость применительно к никогда не переводившимся в Исландии беднякам и за остроумное решение светских и религиозных вопросов. Епископу из местечка Хоулар Гудмундуру Арасону народная молва приписывает, например, практику благословлять все скалы и горные вершины на рельефе, за исключением одной. Согласно легенде, осеняя крестом 14 км махину Лаутрабйарга – самой большой и западной (за исключением Азор, причем не всех из них) скалы в Европе – Гудмундур, вняв мольбе разной языческой нечестии, издавна на ней обитавшей, оставил «некрещеной» одну вершину. Это позволило нехристианскому пантеону троллей и эльфов сохранить свое влияние на обжитой скале. «У всего на свете есть своё предназначение, – заявил епископ – пригодятся и эти дьяволята» – вполне в духе последующей и широко освещенной в путеводителях по Исландии традиции строить дороги в обход больших камней, дабы не тревожить обитающих там эльфов.

    Все епископы, служившие в Скаульхолте и Хоулар, а после учреждения единого епископства в 1801 году и в Рейкьявике, перечислены на стене церкви в Скаульхолте. Единственным епископом, занимавшим обе позиции – епископа Скаухольта и всей Исландиии – был Гейр Видалин, живший с 1761 по 1823 год. Для любителей исландской старины укажу, что мать Гейра Видалина была сестрой первого этнически исландского «Мэра» (Генерал-губернатора) Рейкьявика – Скули Магнуссона, посеявшего робкие семена «Индус-3-Али-за-ции» [3] в Исландии. Сам же Гейр навсегда вошел в исландские анналы как образец расточительной щедрости по отношению к городской бедноте, став, вероятно, первым епископом в истории христианского мира, который спустил на благотворительные нужды целое епископское хозяйство.

    Щедрость Гейра в раздаче собственного и церковного добра беднякам не уступала, пожалуй, только его жадности к приобретению знаний. Гейр был одним из образованнейших исландцев своего времени. Я с интересом прочитал рассказ посетившего Рейкьявик шотландского пастора, который был приятно поражен беглостью исландского епископа в общении на латыни, а также его готовностью сытно кормить не только любого залетного исландца, но и исхудавшего в дороге шотландца. Довольно, на мой взгляд, абсурдная картина – воет ветер, воняет рыбой, ноги тонут в черном вулканическом песке, а два пастора в растопыренных жабó ведут ученую беседу на латыни, неспешно прогуливаясь по Рейкьявику и придерживая срываемые порывами атлантического ветра шляпы…

    Епископ Гейр Видалин был настолько известен своей щедростью, добротой и готовностью отдать последнее, что в народе его величали не иначе как «Гейр Гоуди» (Добряк Гейр). В Резиденции Епископа в Ламбастадир (на полуострове Селтйарнарнесс к западу от Рейкьявика), где он проживал до переезда в центр Рейкьявика по адресу «Austurstræti 10», были рады любому и ни для кого не жалели харчей. Готовили здесь щедро, не упуская возможности накормить последнего оборванца, который в характерно исландской манере возносил хвалу хозяину-епископу лаконичным поэтическим слогом. Множество таких вирш о гостеприимстве Гейра и по сей день живет в народной памяти. Сам Гейр о непрекращающейся стряпне на своей кухне высказывался следующим образом: «Есть всего два места, где никогда не стихает пламя в печи – у меня в дома и в аду». Свирепым гостеприимством отличался не только сам Гейр, но и его супруга, поэтому нет ничего удивительного в том, что к 1806 году, «скормив» свое немалое хозяйство исландской бедноте и армии нахлебников у себя дома, они объявили банкротство.

    Епископ, спустивший на благотворительность целое хозяйство, был вынужден ходатайствовать об учреждении специальной комиссии, которая взяла бы на себя его содержание. В нее вошли высшие чины датской колониальной элиты в Исландии, в том числе сам «Фоугети» (что-то вроде Генерала-губернатора). Комиссия постановила взять на поруки самоубийственно хлебосольного епископа, дабы не позорить цвет нации его драными портами и клошарными, хотя и изысканно учеными манерами. Из дома Гейра в Ламбастадир выселили 24 постоянно проживавших там нахлебников, а также сотни каких-то темных личностей, околачивавшихся на ферме в поисках даровых харчей. Высочайшая комиссия постановила выделять Епископу Гейру Видалину еженедельное пособие из муки, масла, чернил и табака. От управления собственными финансовыми делами он был отстранен по причине полной некомпетентности.

    «Проблема свободы заключается в том, что никто не умеет ценить ее до тех пор, пока ее не отнимут» – писал приговоренный к финансовой дисциплине епископ. Он умер в 1823 году, отправившись посмотреть на выбросившуюся на берег гринду (черного дельфина). В те годы имущество с потерпевших крушение судов, а также мясо выброшенных на берег китов объявлялось собственностью властей той местности, где это произошло. Гейр наверняка отправился на место «китокрушения», чтобы найти юридическую лазейку и «застолбить» за собой кита, мясо которого он потом бы по-христиански скормил голодным островитянам. На берегу Гейр простудился и умер. История Гейра Видалина интересна для меня тем, что отражает древний, как религия, спор о стяжательстве и благотворительности в церковных кругах, а также резонирует той пронзительной ноткой юродивой любви к ближнему, которую воспевали произведения классической русской литературы.

    3. Фатима

    Церковь, как и любой институт, отражает состояние общества. У нее, на мой взгляд, могут быть лишь две позиции по отношению к обществу: либо преследующей и угнетающей, либо преследуемой и гонимой. Когда церковь институт пребывает «в шоколаде», ее больше всего интересует собственное могущество и богатство. Евангелические «цацки» о милосердии и о «левой щеке» не для церкви, когда она переживает момент силы: нужно цементировать власть, грести деньги, кричать «фас», рвать конкурентов и агентов чужого влияния. Потом начинается раскол, отпочкование новых орденов и братств, реформация: проблемы обездоленных, к которым глуха официальная «блудница», переходят в ведение нового «департамента», который впоследствии выделяется в отдельную конфессию или деноминацию. Либо – как не раз бывало в истории – тем, кому кричат «фас его!», становится все равно, кого «фасать», и они кусают руку, их вскормившую. Те, кого приучили громить – лавки иноземцев, храмы иноверцев, поместья богатеев, парады геев, телестудии безбожников – рано или поздно пойдут жечь собственные храмы. И тогда церковь переходит в положение униженной и гонимой, как во времена апостолов или после «октябрьских беспорядков»: она страдает и прощает, а ее любят и берегут.

    Сам не выношу упрощенных рассуждений о цикличности истории, потому перейду прямо к путешествию, которое – вопреки ожиданиям – оставило в моей душе глубокий след. Откуда взялся туризм? Он произошел от паломничества, а первая в Европе «туристическая тропа» – Сантьяго де Компостелла – находится в Иберии, куда мы сейчас мысленно и перенесемся. Интересное наблюдение сделал Пелевин: на заре христианства паломники еще ходили во святую землю, потом стало хватать локального «туризма» по ближним церквям и расползшимся по миру мощам ‒ читай «Кентерберийские рассказы», а сегодня мы «сдуваемся», повозюкав пальцем по плану кафедрального собора или мышкой по сайтам с описанием святынь. А как хотелось бы заправить густой бульон географических странствий щепоткой паломничества, приправить стручком риска, лаврушкой самопознания и, глядишь, вместо пересчета звезд на отелях откроется звездный небосвод, величие творения, путь к тайне.

    Но вернемся к нашим баранам – исландским и иберийским. Дочь пророка в начале этого повествования появилась именно потому, что мне захотелось рассказать о своем посещении Фатимы (с ударением на «и») – паломничестве панка в местечко в центральной Португалии, где трем пастушкам – Люсии, Франсишку (Франсиско) и Жасинте – шестикратно явилась Богоматерь. Сама история рассказана и пересказана сто крат. Чтобы поведать все трогательные изгибы этой драмы, нужно обладать незаурядным писательским даром, а чтобы ее интерпретировать – владеть не только чудом веры, но и солидной теологической подготовкой. Поэтому лишь намечу тоненьким курсивом основные события.

    Люсия Сантуш 1907 года рождения из деревушки Алжуштрел, а также ее кузены Франсишку Марту 1908 года и Жасинта Марту 1910 года рождения, проживали в окрестностях деревни Фатима, округ Оурем, область Сантарем. В 1916 году перед детьми несколько раз предстал Ангел, представившийся им как «хранитель Португалии», а в мае 1917 в местечке Кова да Ириа, где дети пасли овец, им впервые явилась Богородица. Пастушки увидели на небе двойную вспышку, затем на ветвях дуба появилась «дама, вся в белом, ярче, чем солнце, изливавшая лучи света яснее и сильнее, чем хрустальная чаша, наполненная искристой водой, сквозь которую проникают обжигающие лучи солнца» (перевод взят из Википедии). Дама эта поведала детям, что спустилась с небес, и предложила им принять страдания во искупление грехов этого мира, а также сообщила, что отныне будет являться им на этом месте 13 числа каждого месяца. Дети с жаром приняли предложение о подвижничестве и сразу начали раздумывать, какие бы еще жертвы они могли принести помимо предписанных Богородицей молитв. Вначале они скормили баранам тщательно упакованные их матерями обеды. В дальнейшем обеды было решено отдавать беднякам, а не баранам, а сами юные овцепасы утоляли голод горькими желудями с того самого дуба, на ветвях которого пред ними предстала Богородица. Смысл любой религии – покаяние и жертва – за собственные и чужие грехи. В Фатиме груз и сладость жертвы легли на плечи обычных крестьянских детей. Интенсивность мистического переживания навсегда изменила их жизни. Они выбрали небо или небо выбрало их? Не знаю. Выбирает ли шмель цветок или цветок открывается только строго отобранному шмелю?

    Примечательна топонимика этих мест, где Матерь Божия оставила миру свое последнее предупреждение. Местечко Фатима в Португалии почитается у мусульман уже тысячу лет. Это связано с ЯВЛЕНИЕМ там духа любимой дочери пророка Мухаммaда – Фáтимы (с ударением на первый слог!) – во время завоевания арабами Пиренейского полуострова в IX-X веках. Фáтима бинт Мухаммад считается у мусульман эталоном женской добродетели, и можно было бы смело проводить параллель между ее почитанием у мусульман и культом богоматери у христиан, если бы не опасение обидеть кого-нибудь по конфессиональному принципу, как и вообще неприязнь к такого рода широким обобщениям. Еще примечательно, что трехконсонантный арабский корень «фтм» (с эмфатической «т»), лежащий в основе имени «Фатима», означает то ли «отнять от груди», то ли «защитить от зла и огня ада». Насчет последнего не берусь дискутировать со «стреляными» каббалистами, но в любом случае местечко это еще то – насквозь прошитое мистическим символизмом!

    Вот пара легенд, связанных с происхождением географических названий в этой части страны. Городок, который сегодня называется Алькасер ду Сал, в XII веке был столицей арабской провинции Аль-Касар. Однажды мавританские рыцари с семьями отправились на берег реки Саду, чтобы благочестиво отметить день Иоанна Крестителя, который – как и Иисус – почитается мусульманами в качестве одного из пророков, «печатью» которых, как известно, стал Мухаммед. Как нередко случалось в ходе подобных купаний по всей Иберии, на мусульман внезапно набросился отряд христиан. Во главе его стоял крестоносец, тамплиер и «Пожиратель Мавров» (o Traga-Mouros) Дон Гонсалу Эрмингиш. Битва была короткой, но беспощадной: христиане оперативно «настрогали» груду из тел свежевымытах безоружных мусульман, остальных пленили и передали своему королю Аффонсу Энрикешу. Поскольку различные варианты этой истории я слышу  едва ли не в каждой из португальских деревень, название которой начинается с «аль» (определенного артикля в арабском) – «мусульмане беззаботно плескались в прохладных водах, когда на них набросилась немытая «бригада» христиан, и воды окрасились в багрянец» – напрашиваются некоторые этнографические обобщения. Очевидно, что среди португальцев бытует некий стереотип реконкисты, согласно которому мавры постоянно нежатся в хрустальных водах, в то время как поджарые и аскетичные предки сегодняшних португальцев рыщут по округе, без устали разя этих «пляжных мавров». В том, что они «валят» мусульман по-партизански, когда те отдыхают, да еще в святые праздники, безусловно есть что-то от «дубины народной войны»: для священной цели хороши все средства. «Который год нам нет житья от этих мавров!» От крестоносцев разит конским и мужским потом, им некогда бриться, мыться, малую нужду приходится справлять прямо в седле, но отсутствие элементарных средств личной гигиены только крепит их боевой дух. Среди всадников Чингисхана купание тоже каралось смертью. И викинги, как утверждают, совершали набеги на Константинополь, свирепо почесывая немытые тела, как до них ходили на изнежившихся в термах римлян древние германцы. С тех пор прошло тысячелетие: многие арабы Персидского залива неодобрительно, по моему опыту, относятся к публичным купаниям в бассейнах, реках, прудах и прочих водоемах, что в свете португальского опыта не удивительно. У европейцев же, напротив, необратимо восторжествовала пляжно-банная культура, достигшая своего пика в термально-сточных водах исландской Голубой Лагуны. Выводы напрашиваются сами…

    Но вернемся к нашему Гонсалу-мавроеду. Король спросил его, какую награду он пожелает за свою героическую «зачистку» мавров. «Никакой, кроме разрешения взять в жены красавицу Фатиму – дочь властителя Алькасера». При крещении девушку нарекли Оуреаной, а на свадьбу король подарил Гонсалу деревушку Абдегаш, которую в честь невесты тоже переименовали сначала в Оуреану, а затем в Оурем. Однако, семейное счастье «Грозы Мавров» было недолгим: Оуреану призвал к себе бог, а скорбящий Гонсалу подался в монастырь Алькобаса. Тело Ореаны было погребено к западу от Оурема, где заложили цистерцианский монастырь. Брат Гонсалу – настоятель этого монастыря – закончил свои дни в местечке, которое сегодня зовется Фатúма.

    Еще одна группа географических названий – Кова да Ириа, Оурем, Сантарем и Лейрия – восходит к имени португальской святой – Ирены или Ирии. Поклявшись посвятить себя богу, Ириа отвергла ухаживания некого брутального Бритальду, который обиделся и приказал своим оруженосцам убить ее. Те пронзили девушку мечами и бросили ее тело в реку Набао – приток Тежу. Не думаю, что у Ирины был выбор: если бы она поддалась домогательствам Бритальду, он бы обиделся на второй день после свадьбы с равно плачевным для нее результатом. Дядя Ирины – настоятель монастыря, в котором та получила образование и окрепла в вере – пошел искать тело племянницы в место, открывшееся ему во сне. Там – недалеко от сегодняшнего Сантарема – река Тежу внезапно расступилась, и перед взором аббата предстала ее роскошная гробница. Затем воды снова сомкнулись, не дав аббату извлечь из гробницы нетленное тело племянницы.

    Но вернемся к истории детей-пастушков. Вопреки настояниям Люсии держать пережитое в тайне маленькая Жасинта сразу поведала родителям о явлении Богородицы, и это происшествие стало предметом обсуждения изголодавшейся по новостям деревенской общественности – примерно как появление русского «епископа» в исландском бассейне. Детям с самого начала пришлось нелегко: никто, кроме отца Франсишку и Жасинты, не поверил их рассказу, а мать Люсии даже поколотила ее ручкой от швабры за «фантазерство». Не все знают, что сам участок Кова да Ириа принадлежал семье Люсии, а начавшееся сразу после первого явления Богоматери саранчеобразное нашествие паломников и любопытных уничтожило посевы и лишило семейство одного из средств к существованию. Это стало источником страданий для Люсии, которая чувствовала себя ответственной за обнищание семьи, но была не в силах отказаться от той роли, которую возложила на нее Богородица.

    Через месяц – 13 июня 1917 года – отмечался день Святого Антония (Антония Падуанского – покровителя Лиссабона) с красочными процессиями, ярмарками и угощениями. Родители пастушков не без основания надеялись, что те забудут о своей «ереси», но они, как и обещали Матери Божьей, уверенно направили свои стопы в Кова да Ириа в сопровождении примерно 50 сподвижников и зевак. Там им снова явилась Пресвятая Дева и призвала их молиться, а также установить в мире культ ее Непорочного Сердца, которое Люсия увидела пронзенным шипами. Последнее символизирует страдания Богородицы от греховности людского рода. У католиков «сердце» – центр человеческой жизни, точка, где сходятся разум, воля, темперамент и эмоциональное восприятие. Непорочное сердце – это сердце, которое достигло внутренней гармонии и потому видит Бога. Быть посвященным Непорочному Сердцу Богоматери – значит жить по принципу «Да пребудет воля твоя». Еще Богородица поведала детям, что скоро заберет к себе Франсишку и Жасинту и что Люсии предстоит играть роль ее посланницы еще много лет.

    13 июля в Кова да Ириа стеклись толпы паломников. Они слышали звук, подобный жужжанию пчел, при появлении Богородицы, и мощный звук при ее уходе. Богородица поведала Люсии три тайны, две из которых были опубликованы в 1941 году, а третью раскрыл в 2000 году Папа Иоанн Павел II. В первом послании Богородица показала детям море огня – ад (от пламени которого хранит Фатима), либо видение грядущей мировой войны. Во втором она предсказывает конец первой мировой войны и начало второй в том случае, если Россия не будет посвящена ее Непорочному Сердцу:

    «Вы видели ад, куда отправляются души бедных грешников. Чтобы спасти их, Бог хочет установить в мире почитание Моего Непорочного Сердца. Если то, что я вам скажу, будет исполнено, много душ будет спасено и настанет мирное время. Война скоро закончится. Но если люди не перестанут оскорблять Бога, начнется еще худшая война при  Папе Пии XI. Когда вы увидите ночь, озаренную необычным светом, знайте, что это великий знак Божий того, что Бог готов наказать мир за злодеяния посредством войны, голода, и гонений на Церковь и Святейшего Отца. Чтобы предотвратить это, я пришла просить о посвящении России моему Непорочному Сердцу и о  причащении в возмещение грехов в первую субботу месяца. Если мои просьбы будут услышаны, Россия обратится и настанет мирное время. Если нет, то она распространит свои ошибки по всему миру, вызывая войны и гонения на Церковь. Добрые будут му́чимы, Святейший Отец будет много страдать, некоторые народы будут уничтожены. В конце моё Непорочное Сердце восторжествует. Святейший Отец посвятит Россию мне, и она обратится и некоторое мирное время будет даровано миру».

    Перевод взят из Википедии

    Россия, как известно, не «обратилась», а с головой ушла в «отрицание отрицания», откуда до сих пор не вернулась со своими преследованиями за панк-молебны, проблесковыми маячками и спецпропусками к Богородице. В 1938 году в Европе действительно наблюдали «ночь, озаренную необычным светом» (северное сияние?), предвещавшую начало следующей мировой войны. Папа Пий XI предлагал большевикам купить у них предметы, конфискованные в православных церквях, проводил благотворительные кампании в пользу голодающих в СССР, осуждал Советы за убийства священников, подписывал невыполнимые соглашения с нацистами, безуспешно боролся с национал- и просто социализмом. В 1952 году Папа Пий XII посвятил Россию Непорочному Сердцу Богородицы. Некоторое время было даровано миру, как предсказывала Богородица, но ни примирения, ни умиротворенности среди моих сограждан, на мой взгляд, не наступило. Мир начинается с внутренней силы, уверенности победителя, стремления к гармонии, а мы все время кого-то боимся, что-то кому-то доказываем, рвемся мериться шириной шаровар.

    В третьем послании Матери Божьей речь шла, скорее всего, о грядущем покушении на Иоанна Павла II, которое произошло в 1981 году. Понтифик в последний момент увернулся от пули, увидев в руках девочки из толпы образ Фатимской Богоматери, которая спасла ему жизнь, но не избавила от тяжелого ранения. Этому событию посвящена экспозиция в Церкви Пресвятой Троицы – четвертому по величине католическому храму в мире. Признаюсь, я не люблю золоченые иконостасы, а пухлых ангелочков в барочных рюшечках, населяющих католические храмы, жалую еще меньше. Аскетизмом и простота убранства Собора Пресвятой Троицы, больше похожего на памятник героям Великой Отечественной или лютеранскую кирху, чем на католический храм, произвели на меня сильнейшее впечатление. Думаю, что я не первый посетитель из России, о которой так много сказано в контексте Фатимы, кто отметил сходство скуластого по-воробьиному нахохлившегося Христа на распятии с Владимиром Высоцким: «Я не люблю насилия и бессилия, Вот только жаль распятого Христа».

    13 августа в условленном месте собралось уже около двадцати тысяч человек, но дети не явились. Их в буквальном смысле похитил местный мэр – Артур Сантуш – известный в округе как «Жестянщик». Это действительно была его профессия до того, как он бросил лудить и пошел вверх по административной линии. Вначале Сантуш запер детей в своем доме, а потом, когда Люсия наотрез отказалась раскрывать тайны Богородицы, поместил их в тюремную камеру вместе с кадровыми преступниками. Последним он также наказал выведать у детей, что сказала им Богородица. Интересно, зачем атеисту и борцу с религиозным мракобесием интересоваться тайнами Божьей Матери? «Жестянщик» сказал пастушкам, что для них готовится чан с раскаленным маслом, в котором их заживо и поштучно сварят. Дети поверили его угрозе: они молились, прощаясь с жизнью и друг с дружкой, но терпели и ничего не говорили. От стойкости маленьких храбрецов не могло не дрогнуть сердце даже самого отпетого из негодяев, и сокамерники пастушков решили развлечь их игрой на гармошке и танцами. Когда танцеобильная Жасинта, наконец, вспомнила наставление деревенского падре Ферреира, что танцы не угодны Богу, дети перешли к молитвам. К их истовой молитве присоединились вся камера, причем девятилетний Франсишку бесстрашно заставил взрослого «бугая» снять перед образом Девы Марии шляпу. Думаю, что к тому моменту психологическое состояние пастушков было весьма плачевным: их замучили издевками, обвинениями, инсинуациями, расспросами, допросами, расследованиями, угрозами, попытками выведать тайну, мольбами замолвить слово перед Богородицей. На несформировавшуюся детскую психику обрушилась вся тяжесть грехов взрослого мира, усугубленная обостренностью политической ситуации в Португалии. Сами того не осознавая, маленькие провидцы оказались в центре идеологического цунами, грозившего смыть многовековой фундамент католичества в Португалии, при этом Католическая Церковь – самая могущественная организация в мире – не спешила прийти им на помощь.

    Вот как Джон Де Марчи [4] , католический священник и автор популярной книги «Фатима: с самого начала» описывает ситуацию в Португалии на момент появления Матери Божьей (De Marchi, 29):

    «Это был трагический час темноты и страдания». Так Святой Отец [Папа Римский] в своем знаменитом обращении от 31 октября 1942 года описывает тот исторический момент, когда в Португалии произошли явления Пресвятой Девы на высотах Серра де Аире.

    Революция следовала за революцией. Продолжались бесконечные распри между партиями, преследования религии, общее недовольство, трусость и добровольная слепота людей. С момента провозглашения Республики страна постоянно жила в состоянии тревоги. Казалось, что различными правительствами, непрерывно сменявшими друг друга, двигало одно желание – помочь силам тьмы. В период с 1910 по 1926 год, когда военный путч 28 мая под предводительством Маршала Гомеса да Кошта провозгласил начало периода стабильности и мира, в стране случилось 16 революций, причем это были настоящие восстания, а не мелкие стычки. Самая опасная и страшная из них произошла в октябре 1921 года и вошла в историю как восстание «Белых муравьев» – коммунистической анархисткой партии, выбравшей бомбу в качестве излюбленного довода в спорах.

    Законодательные акты Маркиза де Помбала [5] снова вошли в силу 8 октября 1910 года, а одним из первых актов новой республики стало подавление всех религиозных общин и изгнание иезуитов. Любой член ордена, препятствующий выполнению данного указа, объявлялся врагом государства. 18 октября того же годы был принят указ, упразднявший религиозную клятву в суде, а 25 октября была отменена традиционная клятва профессоров и студентов, посредством которой они на протяжении более чем двух веков клялись защищать догму Непорочного Зачатия.

    Три дня спустя был принят указ, который превращал религиозные праздники в рабочие дни. 3 ноября 1910 года впервые в истории португальского законодательства был признан акт развода, а 14 ноября был упразднен пост Духовного Судьи в Университете Куимбры. В Рождество брак был объявлен не таинством, а актом гражданского состояния, а в последний день столь памятного 1910 года власти постановили, что тем священникам и клерикалам, которые получили разрешение оставаться в Португалии, под страхом тюремного заключения запрещается носить священническое платье.

    Закон об отделении церкви от государства (20 апреля 1911 года) отнял у Церкви несметные сокровища. Многие церкви были превращены в бараки и конюшни, а монастыри в государственные и иные учреждения – в зависимости от причуд той партии, которая в этот момент находилась у власти. По стране триумфально шествовало масонство. Сеньор Лима, Великий Магистр, открыто объявил, что через несколько лет в Португалии не останется никого, кто хотел бы стать священником. Однако, уже на Втором международном конгрессе масонов в Париже, где он присутствовал в качестве Великого Магистра Лузитанской [6] Ложи, сеньор Лима признался в следующем: «Сегодня вопросы религии волнуют португальский народ больше, чем когда-либо». Со своей стороны, Афонсу Кошта – знаменитый Министр юстиции – с не меньшей помпезностью заявил, что благодаря Закону об отделении церкви от государства католическая вера – основной виновник плачевного положения португальского народа – будет искоренена в стране всего за два поколения…

    Протестантизму, который никогда не находил для себя плодородной почвы на Иберийском полуострове, удалось заручиться расположением республиканских властей по вполне понятным причинам. В январе 1911 года епископ-методист Герцель, остановившись в Лиссабоне, открыто атаковал католичество в ходе публичной лекции. Премьер-министр немедленно пригласил его на банкет, в котором также приняли участие Министр морского транспорта и Министр юстиции.

    После начала Первой мировой войны положение в стране стабильно ухудшалось. … Финансы находились в плачевном состоянии. Португалия накопила чудовищный долг и не справлялась с выплатами. Не выполнялись обязательства, не отдавались займы, царил хронический дефицит. Страна, которая «подарила миру новые миры», скатилась в пропасть морального и материального банкротства. «Португалия забыла Бога, – говорил Святой Отец [Папа Римский] – но Бог не забыл Португалию». [Перевод мой]

    Слова Де Марчи отражают не только хронические нелады между католиками и иезуитами с одной стороны, и евреями, тамплиерами, масонами с другой, но и объективный «наезд» на католическую церковь на момент «апарисоеш» – явлений Богородицы. Возможно, для католических боссов появление трех маленьких «провидцев» грозило ненужным вниманием к церкви в том момент, когда она хотела тихонько пересидеть бурю, а может, нужно было действительно установить подлинность их свидетельств, но только никто из монсеньеров не рвался признать детей «провидцами» – напротив, они горячо предупреждали о потенциально дьявольской природе их видений. Дьявол, насколько мне известно, обычно не призывает молиться Богородице, хотя это не моя отрасль знаний. Заклятые враги иезуитов – масоны – напротив, не щадили сил, чтобы указать на реакционный характер «темного суеверия», разраставшегося вокруг Фатимы. Уже упомянутый «Жестянщик» Артур Сантуш – Мэр административного округа Вила Нова де Оурем – был членом масонской ложи в Леирии. Ощутив масонство как блаженство, он стал основателем собственной ложи в Вила Нова де Оурем. Злые глаголы языкят, что и мэрству он был обязан своим масонским связям, из чего можно заключить, что масонство в тот момент играло роль социального лифта для амбициозных жестянщиков – как «Ленин, Партия, Комсомол» в Советском Союзе. На тот момент Сантушу было всего 26 лет, и он не упускал возможности щегольнуть карьерным ростом перед односельчанами, которые, добродушно посмеивались, рассказывали друг другу, как еще недавно юнца застали за занятием онанизмом за амбаром, а сегодня он уже гарцует по деревне в образе мэра, символизируя торжество революции и прогресса над религиозным обскурантизмом.

    Так или иначе, дети благополучно вернулись домой, а собравшиеся 13 августа наблюдали странные радужные разводы и иные оптические феномены, неизменно сопровождавшие явления Богородицы. 19 августа Богородица неожиданно и неурочно предстала перед пастушками в другом месте – Валиньюш. Она сообщила детям, что 13 октября те смогут увидеть ее в последний раз. Поскольку Люсия была единственной, кто разговаривал с Богородицей (Жасинта слышала ее слова, но ничего не могла сказать ей, а Франсишку видел Богоматерь, но не понимал, что она говорила), именно Люсии выпало многократно повторять петиции к Богородице исцелить недужных, а также всенародно явить чудо, которое подтвердило бы искренность пастушков. Богоматерь обещала показать чудо 13 октября, а также продемонстрировать Иосифа с младенцем Иисусом и предстать в виде Божьей Матери розарий (чёток) и скорби. Кроме того, от нее поступили распоряжения относительно того, что делать со средствами, которые начали поступать от верующих: пустить их на сооружение часовни. Жасинта сорвала ветку, на которой «стояла» Богородица, и отдала скептически настроенным родителям Люсии. Ветка истощала необычный запах и смогла убедить даже их в том, что девочка действительно пережила нечто необычное.

    13 сентября в Кова да Ириа собралось уже порядка 30000 паломников. Они снова увидели небесные знамения, странный светящийся шар, просыпавшийся на землю лепестками, а Люсия еще раз услышала от Богородицы, что та явит чудо 13 октября. По оценкам ученых 13 октября в Кова да Ириа прибыло около 100000 человек, которые стали свидетелем «чуда солнца» – необычных разводов и стремительных движений солнечного диска сразу после проливного дождя, которые сопровождались диковинным запахом и иными пара-нормальными явлениями. В том, что эти явления имели место, не дерзнули усомниться даже самые просвещенные науколюбы из тех, кто стекся в этот день к Фатиме. Перед детьми предстало Святое Семейство, Богоматерь в голубом плаще, Святой Иосиф, который трижды осенил крестом коленопреклоненную толпу, и Христос в красном, благословивший человеческое море.

    Фатима начала превращаться в одну из самых посещаемых святынь в Португалии. Этому немало способствовали происки ее противников. Уже через десять дней после последнего явления Богородицы группа борцов с религиозными мракобесием из Сантарема отправилась ночью в Кова да Ириа, чтобы спилить дуб, на ветвях которого «стояла» Божья Матерь (по ошибке они спилили другое дерево), а также похитить сооруженный там алтарь, деревянную арку, лампады и кресты. Они прошли с богохульным шествием по улицам Сантарема, пьяно размахивая похищенными предметами религиозного культа, затем организовали из них платную выставку. По их замыслу вырученные таким образом средства должны были пойти на благотворительность, но глава местной Мизерекордии (благотворительности) отказался принять выручку от этого мероприятия. Дичайший демарш португальских «комсомольцев» вызвал гневное осуждение не только католиков, но и широких слоев португальской общественности. В конце концов, именно под знаком креста (тамплиерского) ходили в море португальские каравеллы, совершившие великие географические открытия, именно Богоматери возносили молитвы португальские солдаты в окопах первой мировой (хлебнувшие больше горя от дизентерии, чем от вражеских пуль), а значит, атака была направлена не только против католичества, но и против самых что ни на есть устоев португальской жизненной канвы. Этак можно дойти и до того, что обед будет продолжаться всего полчаса вместо санкционированных многовековой традицией двух! Католики возносили молитвы за души убогих идиотов, посягнувших на святыню Фатимы и устои португальской жизни, неразрывно связанной с латинской верой. Росли потоки паломников, продолжались чудеса: земля из Кова да Ириа, разведенная в воде, лечила недуги, открывала глаза незрячим, помогала от бесплодия, исцеляла запойных.

    Через восемнадцать месяцев после последнего явления Богородицы скончался Франсишку. Когда мальчика спрашивали, кем он хочет стать, он отвечал, что никем: ему просто хотелось бы в небо. Затем в одиночестве в больнице в Лиссабоне умерла Жасинта, навсегда простившись с родителями и любимой кузеной Люсией. «Церковь, после первых лет безразличия, если не недоверия к событиям в Кова да Ириа, начала наблюдать за ними более пристально» (De Marchi, 209). В 1920 году Епископ восстановленной Лерийской Епархии предложил откомандировать последнюю из провидцев – Люсию – подальше от Фатимы, чтобы тщательно изучить ее свидетельства, а заодно дать ей отдышаться как от паломников с их назойливыми просьбами, так и от критиков с их насмешками. Люсию отправили учиться в Вилар недалеко от Порту.

    Паломничество в Фатиму продолжалось и в мае 1920 года уже вызвало серьезные опасения у очередного напуганного собственной некомпетентностью португальского правительства: «…нам стало известно, – пишет Министр внутренних дел Жулиу Бенту Ферреира уже известному нам «Жестянщику» – что реакционные элементы в Вашем округе готовятся канонизировать скончавшегося провидца из Фатимы, продолжив отвратительную практику религиозной эксплуатации людей, ими же и организованную. Мы настоятельно просим информировать нас о том, на какой стадии находятся такие маневры, дабы мы, Правительство, а также Вы сами, смогли принять необходимые меры и нейтрализовать этот бесстыдный иезуитский трюк» (de Marchi, 214). Правительство в конце концов приняло «мудрейшее» решение «не пущать»: не допустить религиозного шествия в третью годовщину 13 мая 1920 года! В распоряжение «Жестянщика» поступили вооруженные Гвардейцы Республики, а от организаторов религиозной процессии потребовали отменить ее под страхом штрафов и административных взысканий. Но «марш миллионов» все-таки состоялся. Как обычно, в Фатиму стеклось море повозок, автомашин, упряжек, пеших паломников. Все добродушно посмеивались над «Мэром Жестянщиковым», гарцевавшим под проливным дождем в нелепо выглядевшей соломенной шляпе. Гвардейцы перегородили паломникам дорогу, ведущую из Фатимы к находящейся в трех километрах Кова да Ириа. Многие из паломников прошли полями и огородами, других остановили гвардейцы. «Если бы вы только знали, сеньор, как я ненавижу это задание, – признался один гвардеец Доктору Формижао, одному из свидетелей этого паломничества: я подчиняюсь приказам, потому что должен, но сам будучи верующим, не возьму в толк, почему этим бедным людям нельзя пройти в Кова да Ириа, чтобы помолиться. У меня у самого есть сестра, которой спасла жизнь Фатимская Богоматерь!» (De Marchi, 218). «Респектабельный бизнесмен, по виду сам республиканец, разразился обличительной речью в адрес Мэра Оурема за то, что тот препятствует прогрессивному развитию сельских регионов и процветанию деревенской экономики. «Он полный идиот, этот мэр – объяснял бизнесмен – только представьте себе, сколько денег могли бы сегодня заработать извозчики из Томара и Торрес Новаш!» (De Marchi, 218).

    В 1922 году под скромную часовню, выстроенную на месте Явлений, неизвестные подложили четыре бомбы. Еще одной бомбой снабдили несчастный дуб, на ветвях которого «стояла» Богоматерь. В результате взрыва обрушилась крыша часовни, но бомба под деревом чудесным образом не взорвалась. Дуб этот, впрочем, в конце концов прикончили не бомбы террористов, а истовость паломников, буквально разобравших его на «сувениры». Когда священники устанавливали известную на весь мир статую Фатимской Богоматери, они попытались спасти корневую систему дуба в надежде на то, что она даст новые ростки, и поставили между корнями и пьедесталом решетку, но дуб так и не возродился. Паломники решили, что решетка была поставлена для того, чтобы они могли кидать сквозь нее свои петиции Богородице.

    Сегодня Фатима впечатляет размахом и величием. Просвященный диктор Салазар прописал португальцам «Три Ф» для цементирования национального самосознания: «Фаду [7] , Фатима и Футбол». Смысл паломничества в Фатиму заключается в принесении жертвы, и, говорят, что здесь еще можно было увидеть людей со стертыми в кровь коленами, ползущими к знаменитой на весь мир Статуе Пресвятой Девы. Мне довелось увидеть таких паломников, но в предусмотрительно одетых наколенниках: благоразумное отношение к собственному здоровью – социально ответственное поведение в Евросоюзе. Рядом со статуей – целый свечной заводик: огромные свечи плавятся инфернальным огнем из специальных горелок, стекают в желоб, воск поступает в коллектор, машины снова формируют его в новые свечи, которые можно тут же купить и снова расплавить. Прямо безотходное производство, полный рисайклинг, не хватает только значка «Der grüne punkt». Впрочем, если верующим надо ставить свечи – пусть ставят, но материал зазря переводить не стоит! Ужасают пластмассовые сувениры, которые продаются в лавках на парковке: в их красочной аляповатости есть что-то от разноцветных индийских божков, которых раньше резали из кости и дерева, а сегодня штампуют поточным методом. Но к Богоматери это не имеет уже никакого отношения: «Вера – писал ранее упомянутый падре Ферреира в одном из своих писем, посвященных фатимскому чуду, – это дар от Бога, а не от священников» (de Marchi, 95).

    ***

    Дописав это повествование, я пошмелил немного вокруг всех ее основных сюжетов, но так и не нашел, как закольцевать все его элементы на одной струне. Рифа не получалось – ни гитарного, ни кораллового. Можно поклоняться гитарным героям, можно чтить дочь пророка, можно молиться Богородице, можно друидить под кронами древнего дуба или общаться с эльфами, обитающими в камнях. Можно родиться панком и стать епископом, а можно из епископа превратиться в барана. Можно спустить все до подрясника на благотворительность, а можно организовать прибыльное мероприятие из скудного местного поверия. Можно считать, что 13 октября 1917 года перед сотней тысяч зрителей предстала Богородица, а можно думать, что в Фатиме состоялся слет летающих тарелок: принципиальной разницы я не вижу – все зависит от системы верований. Главное – не осуждать и не громоздить больших идей, таких как вера, прогресс, держава (за которую почему-то всегда и всем обидно), широкая дорога цивилизации, марш миллионов, вальс цветов. От идей всегда один вред, от безыдейности – польза. В полете шмеля больше веры, чем в любом паломничестве или «шаломничестве» кого бы то ни было – панка или епископа.

    изображения не найдены


    [1] В Исландии не имеется синагог, еврейская культура известна только по фильмам Братьев Коэн, нет и влиятельной еврейской общины. Тем не менее известно, что первого еврея, причалившего к суровым берегам острова в 1625 году, звали Даниэль Саломон. Он был поляком, проживавшим в Дании, который крестился под именем Йоханн Саломон. В 1850 году Король Дании разрешил евреям селиться в своем королевстве, а 1853 году призвал исландский парламент принять аналогичный закон, что исландцы делать наотрез отказались. Через пару лет, когда закон о разрешении евреям селиться в Исландии все-таки удалось протащить через парламент, желающих переехать в субарктику почему-то не нашлось. Не желала Исландия принимать евреев и в годы второй мировой войны, «гостеприимно» захлопывая перед ними двери своих посольствах в Копенгагене и в Вене. Остается добавить, что сегодняшняя Первая Леди Исландии происходит из влиятельного еврейско-британско-азербайджанского рода, что дает повод муссировать теорию еврейского заговора, направленного на уничтожение экономики острова. Но эта теория, как и все теории заговоров, упрощенно и односторонне представляет всю сложность механизмов финансово-экономического господства, которых, впрочем, никто не понимает.

    [2] Голуая Лагуна возникла стихийно в стоках геотермальной электростанции по дороге из аэропорта в Рейкьявик, но благодаря своим целебным свойствам и эффективному маркетингу сегодня вышла на позиции «спа номер один в Европе».

    [3] Альтернативный спеллинг взят у Пелевина.

    [4] John De Marchi Fatima From the Beginning. Translated from the Portuguese by I. M. Kingsbury. ISBN 978-972-8265-12

    [5] Будучи сторонником просвещенного абсолютизма Маркиз изгнал из Португалии иезуитов после того, как они якобы устроили на него покушение.

    [6] Лузитания – римское название Португалии.

    [7] Музыкальный жанр: по идейной нагрузке я бы охарактеризовал его как «латинский блюз», по музыкальной сути отнес к предкам романса. Взят под охрану ЮНЕСКО.

  • Португалия: «Артек» для глобалистовВступление и Глава I

    Португалия: «Артек» для глобалистовВступление и Глава I

    Решил выложить собственный перевод пары глав интересной  книги, приобретенной в аэропорту Лиссабона. Автор — британский журналист Мартин Пейдж. Книга называется «Первая глобальная деревня: как Португалия изменила мир» (на английском, разумеется). Буду обновлять и добавлять главы по мере их перевода (нередко сокращенного и слегка вольного).

    изображения не найдены

    Предисловие личного характера

    Полуденное солнце приближалось к высшей точке. Республика Конго переживала очередную гражданскую войну. В то время я был начинающим зарубежным репортером, недавно прибывшим из Лондона. Я стоял на обочине дороги, которая вела из Ндолы в Элизабетвиль. У меня были повреждены четыре ребра и раскрошена левая лопатка. В спину мне нежно упирался ствол автомата, принадлежавшего катангезскому ополченцу, а его коллеги щедро делились с самими собою содержанием моего багажа, извлеченного из останков арендованного автомобиля.

    По дороге тянулся поток транспорта белых южноафриканских наемников, спасающихся на машинах и других экспроприированных транспортных средствах из зоны военных действий, до которой я пытался добраться. Несколько водителей сбросили скорость, но, увидев ополченцев, снова ускорились. По моим подсчетам мимо проехало уже больше пятидесяти машин. Затем появилась еще одна – белый «Пежо»-универсал. Водитель резко затормозил, подал ко мне задним ходом и крикнул: «Запрыгивай!».

    ‒ Но мне в спину направлен автомат.

    ‒ Потому и говорю: запрыгивай!

    Я подчинился. Водитель вдавил педаль газа. Со сломанной лопаткой я не смог захлопнуть дверь машины, но ветер сделал это за меня. Мы приближались к пограничному посту. Водитель загудел своим трезвучным гудком, замигал фарами и прибавил газа. Пограничники, явно опасаясь, что мы снесем шлагбаум, спешно подняли его. Мы покинули пределы самопровозглашенной Республики Катанга. Но почему пограничники пропусти нас, а не открыли огонь?

    «У них патронов нет. И зарплату им никто не платит. Мы даем им сигареты, чтобы они могли менять их на еду».

    Я изучил отражение лица водителя в зеркале. Его храброе, слегка асимметричное лицо, оставалось бесстрастным. Ему – как его напарнику – было лет тридцать, у обоих был характерно южно-европейский цвет кожи, темные волосы и тщательно подстриженные усы. Оба были одеты в свежевыглаженные белые рубашки. На шеях у них висели маленькие распятия и медальончики с изображением Богородицы на золотых цепочках.

    Они поведали мне, что занимаются контрабандой сигарет в Конго с тех территорий, которые ныне зовутся Замбия. Отвезли меня в больницу при медном руднике в Китве, где мне сделали рентген, укол и перевязку. Затем доставили в больничный пункт, принадлежащий горнодобывающей фирме, и представили его управляющей – англичанке.

    Утренний чай у нас в половине шестого,  сообщила она.

    Но мне не понадобиться чая: мне нужно отдохнуть.

    ‒ Извините, ‒ сказала она, ‒ если я сделаю исключение для вас, то и все остальные джентльмены попросят того же – не правда ли? Завтрак в столовой заканчивается ровно в шесть тридцать утра!

    Она организовал для меня звонок Теренсу Ланкастеру – моему редактору зарубежных новостей в Лондоне. Тэрри сказал следующее: «Сожалею о твоей неудаче, но в Кейптауне восстание на табачной фабрике. Если ты не доберешься туда к завтрашнем утру, мне придется сломать тебе вторую лопатку».

    Мои спасители купили мне большой бокал южноафриканского бренди в баре, снабдили меня пятьюстами сигаретами «Ротманс», проверили, достаточно ли у меня налички в кошельке, затем покинули меня, доставив в лоно родной культуры, и больше  я их никогда не видел. Так я впервые осознанно познакомился с португальцами, и это была моя первая встреча не только с их необычайной готовностью помочь попавшему в беду незнакомцу, но и с характерно португальским коктейлем из храбрости, чести, находчивости и самообладания.

    ***

    Я поехал в Токио рекламировать японский перевод «Корпоративного дикаря» – моей сатиры на нерациональный механизм принятия решений топ-менеджерами компаний. Исполнительный директор издательства повел меня вначале на чай с рецензентом, который благосклонно отозвался о моей книге в «Асахи Шимбам» ‒ ведущей бизнес газете в стране. Было ясно, что я удостоился немалой чести: рецензент был одним из наиболее влиятельных и почитаемых бизнес-гуру под восходящим солнцем японской экономики. Мы приехали в высотный дом, в котором размешался Университет Св. Софии, и поднялись на лифте на верхний этаж. Вошли в приемную апартаментов Декана Бизнес школы, миновали очередь из ожидавших посетителей и вошли в угловой офис великого человека. И тут я обнаружил себя в присутствии португальского иезуита, одетого в безупречно скроенный церковный костюм и говорившего на таком же беглом, образном и красноречивом английском языке каким, вне всякого сомнения, был его японский.

    Легко забыть – по крайней мере, если вы англичанин, – что португальцы, следом за одним из двух основателей Общества иезуитов Сао Франсиско Ксавиаром – жили в Японии уже не одно столетие, когда наши предки еще только узнали о существовании этой страны. Они вели теологические споры с буддистскими монахами перед членами императорского двора. Они внесли в японский язык новые слова, которыми до сих пор пользуются на острове – в том числе «орригато», происходящее от «обригадо» – «спасибо» по-португальски. Они привезли в Японию рецепт темпуры – любимой пищи островитян. Они передали японцам технологии изготовления огнестрельного оружия и сооружения зданий, которые могли выдержать артобстрел и землетрясение. Эти здания, простоявшие в построенном португальцами городе Нагасаки веками, выстояли атомную атаку 1945 года значительно лучше, чем строения в Хиросиме. Португальцы выступали в качестве консультантов китайского императора до того, как Марко Поло, по его утверждениям, побывал в Китае. Они привезли в Индию растение чили, изобрели из него «карри», которое в свою очередь попробовали в Индии британцы и взяли к себе домой в качестве любимого лакомства «британского раджи».

    В 1999 году Восточный Тимор добился независимости от Индонезии после одного из самых продолжительных и кровопролитных конфликтов пост-колониальной эпохи. Среди первых законодательных актов нового государства было объявление португальского языка государственным и признание эскудо в качестве платежного средства. За этим решением стояли мощнейшие чувства. Европейцам всегда было сложно, да и по-прежнему нелегко понять ту настойчивость, с которой португальцы поддерживали дело освобождения Восточного Тимора. А для жителей Восточного Тимора сам португальский язык стал важнейшим символом их борьбы за независимость.

    Если принять во внимание различные соображения, становится ясно, что выбор государственного языка Тимора был не таким чудачеством, как показалось многих иностранцам – прежде всего австралийцам, ближайшим соседям и защитникам жителей Тимора. Португальский – самый трудный из романских языков для изучения и самый непроницаемый для незваного подслушивания. К тому же, он третий из европейских языков по распространенности – после английского и испанского, обогнавший по количеству говорящих на нем и французский, и немецкий. Разумеется, Бразилия и Ангола вносят ощутимый вклад в эту малоизвестную статистику. Но и без них португальский используется в качестве языка международного общения на ранчо в Северной Калифорнии – где быков на ринге «разят» копьями, острия которых обернуты в «липучки», дабы выполнить все требования законодательства против жестокого обращения с животными – а также в зависящих от рыболовного промысла городках на побережье Новой Англии, таких как Провинстаун и Провиденс, в которых португальцы заслуженно пользуются репутацией самых мужественных и умелых из моряков. В летней приходской церкви Святого Франциско Ксавиара в Хайаннис, принадлежащей семейству Кеннеди, каждое воскресенье произносятся две мессы на португальском языке. На этом языке говорят и за вращающимися дверьми «итальянских» тратторий в Лондоне, которые преимущественно принадлежат и обслуживаются португальцами, маскирующимися под итальянцев. Незаметная роль португальцев в Лондоне получила трагической олицетворение, когда судно-доночерпатель протаранило и потопило на Темзе прогулочный пароход «Мачионесс»: ни одна из газет не упомянула, что многие из погибших были португальскими инвестиционными банкирами из Сити, которые отмечали на пароходе день рождения своего коллеги. В Париже португальцы владеют порядка 40 ресторанами, некоторые из которых числятся «латиноамериканскими», но большинство «французскими». Кстати, последняя и самая сверкающая из эмблем Парижа – Пирамида Лувра – была возведена португальской строительной фирмой.

    Португальский – второй язык Йоханнесбурга в Южной Африке, Нью Арка в Нью Джерси, Люксембурга и Каракаса – столицы Венесуэлы. В бесчисленных местах существуют колонии урожденных носителей португальского языка – в Индии, Малайзии, на Тайване и в Китае, а также на Бермудах, в Джерси, Торонто, Лос-Анджелесе и в Брисбене. Этот факт не находит отражения в официальной статистике главным образом потому, что большинство португальцев за рубежом становятся гражданами той страны, в которой проживают. Но, по словам Марио Соареса, «Язык – это и есть узы. Говорить по-португальски уже значит быть португальцем».

    ***

    Пасхальным утром 1988 года Кэтрин и я с нашими двумя сыновьями – Мэттом и Сэмом – проснулись в нашем новом доме на Кабо де Рока – полуострове, который начинается от Сиерра да Синтра к западу от Лиссабона и выступает в Атлантический Океан. С террасы мы наблюдали, как поднимающийся туман превращал солнце в серебряный диск. Над лесистой серрой за домом, где по ночам выли волки и крались лисы, еще светила луна. В небе кружился белый орел и пара соколов. На лужайке неподалеку от нас на ветру дрожали дикие цветы и кустики розмарина и ежевики. По тропинке ослик тащил к воскресной ярмарке тележку, доверху нагруженную овощами, лимонами, джемами, медом, душистыми пучками кориандра и ящиками со съедобными улитками. С океана под скалой доносилось неторопливое пыхтение рыбацких лодок, доставляющих утренний улов на аукцион за побережьем Кашкаиша.

    Синтра служила убежищем не одному поколению английских писателей. В 1757 году Генри Филдинг – великий сатирик-романист – почувствовав себя больным и несчастным, оставил надежду на то, что солнце хоть раз позолотит своими лучами английский курортный городок Баф этим летом. Он сел на почтово-пассажирское судно в Тилбери, направляющееся в Лиссабон. В Лиссабоне он нанял мулов и повозку, которые доставили его вверх в городок Синтра в арендованный им особняк. Его здоровье и настроение практически сразу вернулись в норму. Он написал письмо своему брату, в котором объявил Синтру самым подходящим местом на земле для написания романов, и попросил его прислать ему секретаря из Лондона, которому он мог продиктовать этот роман, а также собеседника – предпочтительно священнослужителя – дабы развлекать его по вечерам, а еще две широкополых шляпы. К несчастью, до того, как все это прибыло в Португалию, Генри Филдинг скончался от патологии печени.

    В конце восемнадцатого века Роберт Саути – в будущем придворный поэт, а также автор «Португальских путевых записок», привез свою жену и детей пожить в Синтре и уговаривал других участников английского романтического движения присоединяться к нему. К нему приехал Кольридж, который охарактеризовал регион как «сад эдема, разбитый среди серебра моря». Затем последовали Уильям и Дороти Вордсворт, при этом Дороти вознегодовала по поводу того, что Филдинг был так бесцеремонно погребен местной англиканской общиной в безымянной могиле. Она поспешила домой в Англию, где написала яростный памфлет, в котором заклеймила «некультурных» английских жителей Лиссабона, лишенных уважения к великому автору.

    Лорд Альферд Теннисон любил задержаться в Синтре. Лорд Байрон начал писать в ней «Чайлд Гарольда». Чуть ниже Синтры – в казино Эшторила – Иан Флеминг выдумал персонаж Джеймса Бонда и сюжет своего первого романа – «Казино рояль». Почти до самой смерти Грэхам Грин любил побывать в Синтре и погостить в доме, принадлежавшем Маркизе де Кавал. В годы второй мировой войны он, базируясь в Лондоне, работал директором британских секретных операций в Португалии. В результате появился сатирический роман «Наш человек в Гаване», причем место действия было изменено, чтобы книгу пропустила цензура. В книге Грин пародирует самого себя – играющего с агентами спецслужб так, будто они игрушки, и признающего в них живых людей лишь после того, как их убивают. Выжившие агенты, которые по-прежнему живут в Синтре и вокруг нее, на протяжении многих десятилетий после войны продолжали испытывать трепет перед господином Грином и его приездами в Португалию.

    Кристофер Ишервуд [1] приехал в Синтру на поселение в конце 30-ых годов со своим немецким партнером Хайнцем и Стивеном Спендером [2] , которого сопровождал церковный органист из Уэльса. О присутствии Хайнца в Португалии доложили немецкому консулу в Лиссабоне. Хайнцу велели стать на учет в консульстве в Лиссабоне, чтобы впоследствии быть призванным в немецкую армию. В случае отказа его занесли бы в списки дезертиров, экстрадировали из Португалии, чтобы он мог предстать перед военным трибуналом, и посадили бы в военную тюрьму.

    Ишервуд пошел с Хайнцем к самому дорогому юристу, которого можно было найти в Лиссабоне, чтобы просить о помощи. Юрист с сожалением констатировал, что ничего не сможет для них сделать. Парочка вернулась на поезде в Синтру. Там в кафе напротив вокзала их – горько плачущих – увидел официант. Он спросил их, в чем дело. Когда они объяснили, официант сказал: «Не волнуйтесь, я все устрою».

    В недоверии они осведомились: «А сколько это будет стоить?»

    «Разумеется, ничего» — ответил официант. Он выполнил свое слово, и хотя Спендер со своим компаньоном уехали после размолвки, Ишервуд остался в Синтре, где Хайнц играл роль его управляющего. Именно здесь он написал книгу «Я – камера», которая впоследствии превратилась в голливудский мюзикл «Кабаре». К Ишервуду присоседился Уистен Хью Оден, вместе с которым они написали «Восхождение на [пик] Ф6». По утрам они приходили в рабочее настроение, взбираясь то на один, то на другой скалистый утес на серре.

    В нашу первую осень в Синтре через неделю после франкфуртской книжной ярмарки мы сидели и с благоговением слушали, как мощнейшая буря с ревом и молниями надвигалась на нас со стороны океана. Молния ударила в дымовую трубу, другая вырубила подстанцию в деревне, в результате чего мы остались без света и без отопления. Вода протекла под остекленные двери. Я поскользнулся на мокрой половой плитке, упал  и сломал руку.

    Я отходил от анестезии в комнате в лиссабонской клинике после операции по скреплению сломанной руки. Со мной была Кэтрин, которая описывала то, что видела из окна: «В соседнем здании красивый сад с пальмами и барочными фресками. На столах белые скатерти и ведерки с шампанским. Официанты одеты в ливреи. С террас спускаются красивые люди, одетые по последней итальянской моде…»

    Вошел медбрат. Вколов мне очередной укол в верхнюю четвертинку ягодицы, он объяснил: «Это писательский клуб».

    Среди писательских клубов, в которых я побывал за свою жизнь, имелся подвал в Токио, большой и запущенный деревянный дом под Москвой, а также заполненная барная стойка в лондонском «Граучоз» [в Сохо]. Ни одного писательского клуба, даже отдаленно претендующего на элегантность, мне до сих пор встречать не приходилось. Через несколько месяцев по представлению доктора Саллес Лейна – секретаря «Литературного цеха» — мы тоже стояли на террасе с видом на реку Тежу и планировали следующую главу книги, поглощая соте из креветок и печеную куропатку.

    ***

    Мне еще не было пятидесяти, когда мы переехали из Лондона. В результате неизлечимой болезни сетчатки я потерял 95 процентов зрения и видел перед собой угол не более 10 градусов. Чтобы управлять машиной, нужно видеть, как минимум, на 120 градусов. В США, где я работал над сценарием фильма, порог «юридической слепоты» составляет 20 градусов. Когда я вытягивал перед собой правую руку, я могу видеть одновременно четыре пальца руки, но не большой палец.

    До  этого момента я провел большую часть своей взрослой жизни в качестве иностранного корреспондента, странствующего писателя и редактора. Теперь я больше не мог путешествовать без посторонней помощи. На Пушкинской площади в Москве я упал в открытый люк, а на Лексингтон Авеню в Манхэттане растянулся на разгрузочной платформе. Когда я последний раз путешествовал один, я по ошибке вместо своего взял в брюссельском аэропорту чемоданчик, принадлежавший европейскому бюрократу, и меня задержали при попытке сесть с этим чемоданчиком в самолет.

    Мой родной Лондон превратился для меня в опасную и даже враждебную территорию. Я срывался вниз по ступенькам в Ладгейт Хилл по пути из собора Святого Павла на Флит Стрит. По дороге из офиса домой, споткнувшись о брошенную багажную тележку на Вокзале Ватерлоо, я испытал странное чувство: река людей расступилась, чтобы обойти упавшего меня, затем снова сомкнулась в единый поток.

    В саду нашего пригородного дома в Барнзе для меня построили деревянный сарай. Теперь я каждое утро выходил из дома и направлялся на работу в этот деревянный домик по боковой тропинке между нашим и соседским домом. В сарайчике я написал роман «Человек, укравший Мону Лизу». Он получил на редкость хорошие отклики в Нью-Йорке, а в Лондоне «Таймз» назвал роман одним из лучших триллеров года. Мой агент за обедом в «Савой Грилле» сообщил мне, что мы оба сможем разбогатеть на моих будущих художественных произведениях.

    Если верить статистическим таблицам, то моя жизнь должна была продолжаться (минус будущие несчастные случаи) еще 24 года. Это вдвое дольше, чем тюремный срок, который присуждают большинству осужденных убийц. И что мне было делать – провести этот срок в одиночной камере размером 4 на 5 метров, занимаясь написанием историй, которые я сам не мог ни прочесть, ни выбросить из головы среди ночи? Нужно было начинать новую жизнь где-то на новом месте.

    Наших друзей поставил в тупик наш выбор Синтры, а не юга Франции или Таскании. Даже португальский юрист, работающий в Лондоне, заклинал нас попробовать вместо Португалии Прованс. Португалия была европейской банановой республикой: слишком коррумпированной, нищей, обветшалой, неграмотной, источенной болезнями для таких людей, как мы. Забастовки были эпидемией. Инфляция росла такими темпами, что лопались финансовые термометры. Эскудо падал в пропасть. Экономика, если это можно было назвать экономикой, находилась в состоянии упадка. Эксперты утверждали: чтобы снизить национальный долг Португалии до управляемого уровня, потребуется два поколения тяжкого труда и строгой экономии.

    Дороги были покрыты ямами. Португальцы считались самыми опасными водителями в западной Европе. В единственном супермаркете в Лиссабоне продавалась только капуста для супа, соленая треска, консервированные помидоры и маргарин. В Лиссабоне знакомый юрист рассказал нам, как вез в аэропорт клиента – верховного вождя из Нигерии. «Когда ваше превосходительство изволит снова прибыть в Лиссабон?» «Никогда!» – ответил вождь. – «Тут слишком похоже на Африку».

    Приехав в Лиссабон, мы увидели на тротуарах попрошаек с ампутированными конечностями. В нашем номере в четырехзвездочном отеле ковер был изъеден плесенью. Чтобы куда-либо дозвониться, требовалось уйма времени и терпения. Брошенные разрушающиеся виллы стояли бок обок с сараями, в которых ютились беженцы из африканских колоний. Памятник национального масштаба – Монастырь Джеронимуш – беспрепятственно разъедался «снегом» из голубиного помета.

    Но, как нам казалось, тут была и другая сторона. Когда мы пересекли испанскую границу в Бадахозе и въехали в португальскую провинцию Алентежу, нас буквально очаровало, как общий настрой сменился от отчаяния к надежде. Сегодня – благодаря той помощи, которую Мадрид и Брюссель предоставили юго-западной Испании – это стало менее заметно, но в прежние времена об этом контрасте писали все путешественники, начиная с Ханса Христиана Андерсена в средине XIX века, который отметил боевую выправку и вежливость пограничников с португальской стороны, свежевыкрашенные деревенские дома, обилие цветов в ухоженных садах, отличное качество пищи и вина, вежливое любопытство португальских детишек, увидевших в кафе иностранцев, гордость горожан своей историей, благодаря которой исторические городки сохранились в первозданном виде, оставаясь полными жизни. Здесь были свои художники, писавшие ландшафты, скульпторы, работающие с мрамором, вышивальщицы, резчики по дереву, поэты. В Элваше [Провинция Алентежу на границе с Испанией] монашки научились сохранять сливы [в сахаре, высушив их на солнце] и изобрели новые виды пирожных: именно отсюда Катарина Браганская экспортировала в Англию институт полуденного чаепития, включив в свою свиту монашек из Алентежу, владевших секретами изготовления сладостей.

    Португальцы потеряли большую часть двадцатого века. Их права на добычу полезных ископаемых в Центральной Африке захватили англичане – их «старейшие союзники». Участие португальцев на стороне союзников в боевых действиях в Первой мировой было кратким, но имело пагубные последствия. Неэффективная монархия рухнула, ее сменила анархия, затем некомпетентная военная хунта, которая с облегчением передала свои полномочия Оливейру Салазару. Он спас страну от банкротства, восстановил национальную валюту и основал инвестиционные фонды для крупномасштабной программы развития. Еще он стал диктатором и, как большинство диктаторов, не знал, как вовремя уйти. Удержав страну от участия в боевых действиях во Вторую мировую войну, после войны Салазар отправлял волну за волной молодых призывников на бойню в Африку, в тщетном стремлении подавить там волну национализма. Власть захватили военные, а затем коммунисты. Это был единственный пример подобного военного переворота в Западной Европе. К тому моменту, когда в конце 70-ых восторжествовала демократия, Португалия вернулась к той участи, в которой вступила в XX век: банкротство и хаос.

    Нам казалось, что португальцы не заслужили такой участи. Во всяком случае, они сделали не больше, чтобы заслужить такое, чем я, чтобы заслужить свою слепоту. Нам обоим просто не повезло – мы стали жертвами неудачи. Еще нам казалось, что Португалия и, хотелось надеяться, мы сами уже докатились до самого дна, и ниже падать было просто некуда – только снова стремиться вверх! У многих португальцев имелась энергия, изобретательность и решимость возродить страну для XXI века. Мы, со своей стороны, родились и выросли в Британии, которая постепенно приходила в упадок, и этот тренд так и не удалось повернуть вспять. Именно поэтому так заманчиво было наблюдать, как поднимается с колен другая страна.

    ***

    Когда я познакомился с Педру да Кунйа, было за полночь: мы встретились на парковке перед клубом фаду за кольцевой дорогой на севере Лиссабона. Мы оба направлялись на день рождения преподавателя из школы Святого Доминика – ирландской доминиканской школы, в которую ходили наши дети. Педру был одним из многих португальцев, которые недавно вернулись из заграницы, получив в изгнании высшие квалификации в различных областях – от медицины и компьютерных технологий до музейного дела и музыки – с решимостью помочь новой демократической Португалии встать на ноги. В темноте я не мог его увидеть, но до сих пор помню первое впечатление от его голоса: теплого, уверенного, внимательного, полного любознательности, открытого, с иронической ноткой.

    Он вернулся в Португалию, чтобы занять пост Государственного секретаря по реформе образования. Мы встретились с ним и с его американской женой Сьюзэн на воскресной службе в соборе Святой Марии в Эшториле. Затем мы начали встречаться за обедами и за ужинами, за долгими полуденными беседами по выходным. Мы вступили в обеденный клуб, который по идее должен был обсуждать современную теологию, и примерно половину времени действительно посвящал этому.

    Педру был великолепно информирован, обладал цепким умом и был в восторге от открывающихся перед страной новых перспектив. Наша дружба, которая продолжалась до его смерти от рака семь лет спустя стала для меня одним из самых ценных подарков в жизни, при этом наименее ожидаемым.

    Педру и я родились с разницей примерно в один год: я в Лондоне, он в Лиссабоне. Оттуда наши тропинки разошлись еще дальше. Я, не уставая протестовать, прошел через квакерскую школу-интернат в западной Англии: холодные ванны зимой в семь утра, одна смена нижнего белья на неделю, мясо с зеленоватым оттенком на ужин либо серое месиво, воняющее рыбьим жиром, которую мы называли «консервированным кошачьим кормом», в основном посредственное качество обучения, наказание, которое называлось «бег по треугольнику». За часами коллективной молчаливой медитации следовали школьные походы на евангелические сходки Билли Грэхэма, на которых мое отвращение к религии достигло такой степени, что я возомнил себя атеистом.

    В это время Педру испытывал еще более суровые условия иезуитской школы и образовательного центра на севере Португалии, оставивших ряд его сверстников физическими и психологическими калеками. Он готовился принять сан. Пока я числился в Кембридже, забросив учебу, чтобы окунуться в студенческую журналистику, Педру получал диплом по философии в Браге, зачем еще один по теологии в Грананде. Будучи начинающим иностранным корреспондентом, я освещал железнодорожные и авиакатастрофы, войны и встречи на высшем уровне. Педру к этому моменту посещал колледж в Бостоне, работая над магистерской диссертацией по психологии. Когда я занял должность руководителя бюро в Москве, Педру посещал Бостонский Университет и писал докторскую диссертацию по педагогике. К тому моменту, когда он вернулся в Лондон, Педро официально отказался от сана (многие из его друзей решили, что он порвал с религией и в душе) и был гражданином США.

    Португалия вошла в Европейский Союз. Гранты, займы с низкими процентными ставками и инвестиционные фонды потекли в страну с богатого севера Европы. Было избрано социал-демократическое правительство во главе с Анибалом Каваку Сильвой – Доктором экономики Университета Коимбры и преподавателем нового элитного английского университета в Йорке. Новый Министр финансов получил вторую докторскую степень в Чикагском Университете, преподавал в Йейле, работал во Всемирном банке, руководя политикой банка по отношению к развивающимся странам. Министр иностранных дел преподавал вопросы внешней политики в Университете Джорджтауна. Я подсчитал, что на тот момент у членов нового португальского правительства было больше докторских степеней, чем степеней бакалавров у всего Британского кабинета министров.

    Роберту Карнейру – новому Министру образования – принадлежала дополнительная честь быть первым этническим китайцем (или вообще АЗИАТОМ), получившем министерский портфель в европейском государстве. Его ведомство было задумано как «верховное  министерство». Он прочитал диссертацию Педру о проблемах образования среди детей португальских иммигрантов в Новой Англии и пригласил его для разрешения кризиса образования в самой Португалии. Страна тогда занимала последнее место по уровню грамотности и умению считать в Западной Европе. Через пять лет после назначения Педру Государственным секретарем по реформе образования «Файнэншиал таймз» в Лондоне написала, что по уровню грамотности и способности к числовому мышлению среди восемнадцатилетних прогрессирующая Португалия обошла деградирующую Англию.

    В бедном северо-восточном регионе страны Педру увидел, что дети приходят на утренние уроки слишком уставшими, чтобы сосредоточиться. Чтобы предотвратить голодные колики, матери давали им на завтрак черствый хлеб с вином. Педро ввел настоящие школьные завтраки из сыра с ветчиной, фруктов и молока. Закончилось практика недоедания и спаивания детей, повысилась посещаемость и успеваемость. По всей стране учителям давали премии и поощрения не столько за выслугу лет, сколько за получение новых квалификаций. Максимальный размер класса сократился в два раза. Была подготовлена новая программа обучения, в которую вошли практические и общественные навыки, а также навыки выживания: как выполнять замеры, делать семейные снимки, плавать. Квалифицированным ремесленникам доплачивали за то, что они брали молодежь в подмастерья. Педру считал, что Португалия стала мульти-культурным обществом. Католическая вера, приверженцем которой он сам являлся, больше не была монополистом в области религии: в программе нужно было учитывать и уважать другие конфессии.

    Экономика росла самыми стремительными темпами в Европе. Бизнес аналитики начали называть страну «португальским тигром». Автопроизводитель «Форд» опубликовал цифры, свидетельствующие о том, что выпускники португальских школ в два раза быстрее обучались работе с электронными сборочными роботами, чем их сверстники в промышленной северной Англии. «Фольксваген» последовал примеру «Форда» и организовал в Сетуболе – к югу от Лиссабона – завод по производству «Галакси» и «Шаранов» для мировых рынков. Производство автомобилей вытеснило целлюлозную промышленность с позиции самой крупной экспортной отрасли в португальской экономике.

    Скорость, с которой Португалия сбрасывала оковы страны «третьего мира», была ошеломляющей. В некоторых областях она уже – как лягушка – «перескакивала» развитые страны. Исследования французского банка «BNP» показало, что «Banco Commercial Portuguȇs» достиг самых высоких стандартов обслуживания клиентов по всей Европе. Когда мы приехали в Португалию, там не было кредитных карточек. Сейчас это была уже первая страна, в которой можно было купить железнодорожный билет и заказать место в поезде в любом банкомате. Португальские «аутоштрады» стали первыми в мире шоссе, оборудованными полностью электронными шлагбаумами для сбора оплаты за проезд. Новые методы добычи и очистки меди позволили снова открыть шахты, которые оставались закрытыми со времен римлян. Больницы приобретали высокотехнологичное оборудование, о котором британские врачи могли только мечтать.

    Предместья начали расползаться все дальше на запад от Лиссабона, а на новом шоссе, которое вскоре стало заполняться по утрам и вечерам практически обездвиженными «Альфа Ромео», «БМВ» и «Вольво», можно было наблюдать, как их водители разговаривали по мобильникам, начитывали что-то в диктофоны, брились электробритвами, положив на руль «Волл Стрит Джёрнал». Участок, на котором должен был быть построен университетский городок, ушел под строительство гольф клуба для японцев. Пастбища, на которых еще недавно паслись овцы и козы, стали площадками для сооружения самых гигантских молов в Европе, в которых  расположились французские магазины «Au printemps», голландские «C&A», испанские «Captain Tapioca», итальянские «Divani & Divani», английский «Bodyshop» и «Mothercare», а также неминуемые заокеанские «McDonalds» и «Pizza Hut» с многозальными кинотеатрами «Warner».

    Иностранцам, которые комфортабельно живут в Португалии, легко сожалеть об утере своеобразного очарования старой Португалии, символом которой стала замена тележки с осликом на пикап «Toyota», и многие из нас открыто жалуются на это. Имеются случаи коррупции при выдаче разрешений на застройку и распределении контрактов на общественные работы. Начала расти статистика употребления наркотиков, уличных преступлений, а также заболеваний, связанных со стрессом – хотя и с одного из самых низких уровней в Европе.

    Появились и положительные новшества – например, специально сконструированные самолеты и вертолеты для борьбы с лесными пожарами, которые раньше опустошали страну каждое лето. Португальцы могут теперь позволить себе отапливать дома зимой, проводить электричество и телефонные линии. Были установлены канализационные системы. Инфляция оставалась одной из самых низких в западном мире. Безработица находилась на самом низком уровне в Евросоюзе. Снижалось число случаев заболевания туберкулезом и другими болезнями бедности. Сокращался разрыв между бедными и богатыми, став менее драматичным, чем в Соединенном Королевстве.

    Но не означало ли это, что Португалия теряла свою самобытность? Напротив, именно здесь зародился процесс, который сейчас известен как «глобализация», и сегодня страна вернулась из многолетней изоляции, чтобы снова начать играть глобальную роль. В туристических брошюрах Лиссабон нередко сравнивают с Сан-Франциско, потому что его улицы так же драматично поднимаются от береговой линии, либо с Римом, поскольку он расположен на семи холмах. Но на самом деле столицу Португалии невозможно – и никогда не будет возможно – перепутать с другим городом. Не только не подчинив неотразимое очарование города силам гомогенизации двадцать первого века, новая эпоха процветания, напротив, возродила обоснованную гордость Лиссабона за свою самобытность.

    ***

    За два дня до своей смерти, героически отказываясь от болеутоляющих, потому что они могли снизить его способность к умственной деятельности, Педру да Кунйа позвонил мне утром. Он сказал, что всю ночь читал первые главы этой книги. Он выразил сомнение в моей датировке сооружения акведука в Алькантаре (дату я с тех пор исправил). Педру полностью одобрил все остальное в моем повествовании о первых годах существования Португалии, охотно разрешив мне ссылаться на его поддержку. Другой мой друг – профессор Фернанду Д’Ори из Нового Университета Лиссабона – три раза внимательно перечитал мою рукопись после ее завершения. Он счел, что наиболее ценной частью моей работы является моя интерпретация истоков и происхождения Португалии.

    Зарождение Португалии как национального государства – единственного независимого от Испании на Иберийском полуострове – является важной вехой в формировании современного мира далеко за пределами Португалии. И тут моя версия событий разительно отличается от предыдущих версий. С момента образования Португалии в средние века и до момента восстановления демократии к концу двадцатого века страна просуществовала без цензуры не больше пятидесяти лет. При этом многие документы, не спрятанные или не измененные цензурами, были утеряны в хаосе Лиссабонского землетрясения, наполеоновского завоевания, британской оккупации, наконец, просто по неосторожности.

    Поэтому у каждого из сменяющих друг друга режимов были свободны руки заново изобретать историю Португалии. Португальцы нашего с Педру поколения воспитаны при диктатуре Салазара на средневековом христианском герое героических пропорций Че Гевары, который вдохновил народ на восстание против мусульманского ига и освобождение. Образовавшаяся таким образом новая страна открыла и распространила свое влияние на Африку, Азию и половину Центральной Америки, не отданную ею добровольно Испании, вооружившись Священным Писанием и пушкой с затвором, во имя Христа и коммерции. Именно это миф об особом пути Португалии побудил уверовавшего в него Салазара втянуть страну в пагубные войны в Африке. За этим мифом скрывается настойчивый «бесенок» сомнения относительно собственной национальной принадлежности, терзающий старшее поколение португальцев: ощущение, что хотя они и являются европейцами, их истинная родина находится где-то в другом месте.

    Реальность разительно отлична от этого мифа. Ее можно обнаружить, изучив источники  за пределами самой Португалии. Самыми значимыми из них являются документы Собора в Труа двенадцатого века с участием королей Франции и Германии и Римского Папы, в котором председательствовал Святой Бернард Клервоский. Именно там и тогда был основан Орден храмовников для выполнения конкретного задания по созданию нового европейского государства, которое стало называться Португалией. Португалия появилась на свет не как изолированная нация, а как органический элемент возникающей Европы, с которой она сегодня, наконец, воссоединилась.

    Туристов, приезжающих в Португалию, обязательно везут смотреть на огромную церковь в Баталье, построенной в ознаменовании победы над испанцами. Эта победа стала для португальцев успешно пройденным испытанием на статус национального государства, но Педру считал, что душу страны этого можно найти в другом месте недалеко отсюда – в цистерианском монастыре Алькобаса, построенном бургундскими монахами, в котором и зародилась новая гуманистическая цивилизация, распространившаяся оттуда. Таким образом, португальцы играли роли не завоевателей, и уж тем более не завоеванных, а опорного пункта, канала, по которому идеи, знания и технологии распространялись по Европе, а затем и по всему миру.

    изображения не найдены

    Глава I
    От Ионы до Юлия Цезаря

    Книга Ионы была написана примерно в 700 году до нашей эры, при этом ее по-прежнему зачитывают в синагогах в Йом Киппур. Это одна из самых коротких книг в Библии и самый древний из сохранившихся образцов сатиры.

    Иона, если верить анонимному автору, был пророком. Бог повелел Ионе поспешить в Ниневию, чтобы предупредить ее обитателей о том, что Он прогневался на них за грехи. Если они не раскаются в кратчайший срок, Бог разрушит их город вместе с ними самими. Иона терпеть не мог жителей Ниневии, но вместо того, чтобы выполнять волю божию, отправился в морской порт в Яффе и купил билет на судно, отправляющееся в точку настолько удаленную, что божья воля туда не распространялась. Вскоре после отправления судна начался страшный шторм. Капитан с командой выбросили Иону за борт. Иону проглотила огромная рыба, отрыгнувшая его на берег, на котором Бог снова повторил свою Волю. Затем Бог успокоил море, и судно продолжило свой путь в неподвластную Богу конечную точку – Таршиш.

    В десятой главе Генезиса Таршиш определяется как отдельная страна, основанная после Потопа правнуком Ноя. В сорок восьмом Псалме описывается, как даже великие Цари могут «прийти в смятение от тревоги и паники, дрожать и корчиться от боли – подобно кораблям в Таршише, когда на них обрушивается восточный ветер [3] .

    Геродот – греческий географ и историк – писал в пятом веке до нашей эры, что Рексу Аргентониусу – Серебряному королю Таршиша – было 120 лет, а его царство охраняли гигантские морские чудища и змеи, подкарауливавшие судна, чтобы потопить их покормиться «матросятиной». Страбон – другой греческий ученый и современник Христа – указывал в своем труде «География», что именно в этой земле разворачивались приключения Одиссея. В не менее знаменитой серии греческих легенд Геркулес побывал в Таршише и вначале похитил у Короля Аида стаю красных быков, а затем у Гесперид золотые яблоки. Высказывалось мнение, что золотыми яблоками были апельсины; сегодня в ряде восточно-средиземноморских языков для обозначения апельсина используется слово «Португал» [4] .

    На протяжении как минимум тысячелетия Геркулесовы столбы, расположенные в узком проливе, отделяющем Средиземное море от бушующей Атлантики, считались западной границей Европы (которая, как тогда думали, занимала приблизительно половину мира) и, соответственно, чертой конца цивилизации. «Таршишем» называлось все, что лежало за этой чертой: сегодня это западная Андалусия и Португалия к югу от Лиссабона. Само слово «таршиш» сохранилось сегодня в названии городка в Испании в шести километрах от португальской границы и в названии моллюска, которого можно найти исключительно у западного побережья Португалии.

    В 241 году до нашей эры Карфаген, целых пять веков бывший великой североафриканской торговой державой и властелином морских путей и торговых портов, потерпел поражение от своего северного соседа-выскочки – Рима. После войны, продолжавшейся двадцать три года, римляне, ставшие новой сверхдержавой цивилизованного мира, навязали карфагенянам такие условия мира, что даже их официальный историк Тит Ливий впоследствии смог охарактеризовать их только как «алчные и тиранические». По словам Ливия римляне «смазали поражение оскорблением», унизив  главнокомандующего карфагенян Гамилькара, превосходившего их по чести и воинскому мастерству, но безнадежно уступавшему по численности армии, по существу изгнав его из Средиземноморья и сослав в Таршиш. Как впоследствии указал Ливий на более чем 600 страницах своей «Истории Рима», это решение оказалось одной из самых дорогостоящих ошибок, допущенных новой восходящей империей.

    Когда Гамилькар был готов покинуть Карфаген, его восьмилетний сын – Ганнибал – потребовал от отца взять его с собой в изгнание. Ливий рассказывает, что Гамилькар отвел Ганнибала в Храм Мелькарта [5] – бога-покровителя карфагенского города-государства. «Ганнибал отвел мальчика к алтарю и заставил его торжественно поклясться, что как только тот вырастет, он станет врагом римлян». Затем они вместе отплыли из Карфагена.

    Те, кто пережил это необычайно рискованное путешествие по морю, маршрут которого проходил не дальше сотни с небольшим километров за Геркулесовы столпы, прибыл в длинную и защищенную бухту. Эта бухта, на тот момент, очевидно, еще не известная римлянам, сегодня называется Кадисской. Она сформирована устьями трех рек. На берегах первой из них —  Гвадалквивир – впоследствии построят величественные города Кадис и Севилья. Вторая река – Рио Тинту, то есть «красная река» – получила свое название по цвету обширных залежей меди на ее дне: одна из крупнейших горнодобывающих фирм в мире – «Rio Tinto Zink» – названа так в ее честь. Гвадиана – третья и самая западная из этих рек – сегодня служит границей между Испанией и Португалией. Не одно поколение путешественников отмечало, как, оказавшись на другой стороне реки, путешественник оставлял за собою довольно сухую средиземноморскую местность и климат и оказывался в атлантической зоне – более плодородной и умеренной по климату и температурам. Воды бухты кишели рыбой, на суше обильно произрастали цветы, фрукты, орехи, дикая спаржа, жужжали пчелы, кормились кролики и зайцы, лисы, волки, медведи, олени и кабаны, а в воздухе летали куропатки и фазаны вместе с питающимися ими хищниками – белыми орлами и соколами.

    Отголоски местной религии, записанные во втором веке нашей эры, повествуют о Боге-Короле Гаргарисе, который изобрел цивилизацию, а также об Абисе, который запретил знати работать и разделил остальных людей на пять племен. Именно на берегах Гвадианы римляне позднее построили город Мерида – один из красивейших во всей империи – как столицу земли, позднее ставшей известной как «Португалия», которую они называли «Лузитанией».

    Археологи обнаружили по захоронениям, что другие средиземноморские народы уже не один век знали о существовании Таршиша: евреи, финикийцы, киприоты и греки строили тут поселения задолго до прибытия Ганнибала. Поселенцы из Карфагена возвели по меньшей мере один храм – приблизительно в 150 километрах к северу от устья Гвадианы. Его колонны сегодня образуют часть портика португальского университета в Эворе. У поселенцев был свой алфавит и свод законов, записанный в рифмованных куплетах, чтобы его легко было учить наизусть.

    Римлянам еще предстояло узнать, что Сьерра-Морена – горы и холмы, в которых брала начало река Гвадалквивир – содержали огромные залежи серебра, которого хватило бы на комплектование, экипировку, подготовку, содержание и выплату жалования многочисленной армии. При власти карфагенян число рабочих, занятых в шахтах, возросло до 20000. На западном берегу реки Гвадиана, где сейчас находится португальская провинция Алентежу, имелись огромные запасы меди, олова, цинка и фосфора – составляющих бронзы. Бронза была тем сплавом, из которого изготовляли оружие, щиты и доспехи, и с помощью которого скрепляли деревянные корабли.

    В точке, где Гвадиана становилась судоходной, карфагеняне построили город – Миртилис – и доки, в которых плоты загружались минеральным сырьем и отправлялись вниз по реке к устью, где были построена гавань, плавильные печи и заводы по производству оружия. Миртилис сегодня зовется Меротола. До шестидесятых годов прошлого века караваны судов, перевозивших полезные ископаемые, загружали здесь в трюмы медь и другое сырье и перевозили его в Англию на переработку. Сегодня – более чем через две тысячи лет после ухода карфагенян –правительство Португалии и «RTZ» продолжают добычу полезных руд в провинции Алентежу, располагающей самыми крупными разведанными запасами меди и олова в Европе.

    На тот момент на юго-западе Иберии не было единого народа в том смысле, в котором мы понимаем это сегодня. Полуостров был населен племенами, созданными, согласно мифологии, Богом-Королем Абисом. Попытки Гамилькара подчинить и колонизировать эти племена встретили самое ожесточенное и мужественное сопротивление со стороны лузитанов, которые жили на реке Тагус (Тежу) и к северу от нее. В 230 году до нашей эры Гамилькар был убит в битве с лузитанами. Ганнибалу в этот момент было семнадцать лет, а карфагенским правителем Иберии он стал в возрасте двадцати шести. Считается, что промежуточные годы Ганнибал провел в Гадесе (Кадисе), где обучался у греческого наставника и у карфагенским военных. За это время его зять Гаструбал, будучи временным правителем, смог достичь примирения с лузитанами и другими племенами с помощью подарков и торговли. Став властителями Южной Иберии, карфагеняне стали богаче, чем когда они властвовали в средиземноморье.

    Ливий писал, что «войска встретили Ганнибала с воодушевлением». Старшим солдатам казалось, будто в нем перевоплотился его отец. В «чертах и выражении лица сына они видели ту же решимость, в глазах пылал тот же огонь. Очень скоро Ганнибал понял, что ему больше не надо опираться на память об отце, чтобы вызывать в войнах любовь и подчинение. Для этого хватало собственных качеств. Под его руководством солдаты всегда демонстрировали необычайную отвагу и уверенность. Насколько он был безрассуден, бросаясь в опасность, настолько показывал осмотрительность и уникальные тактические способности внутри нее».

    Ганнибал женился на Имульсе, дочери властелина Серебряных Гор. По легенде у них родился один сын. Но их союз оказался недолгим. «С первого дня своего пребывания у власти – писал Ливий, – Ганнибал вел себя так, как будто у него были инструкции завоевать Италию и идти войной на Рим. Сутью его плана была скорость. Насильственная смерть отца напоминала Ганнибалу, что и он не был защищен от ранней кончины, следовательно, лишнего времени у него не было». Из Северной Африки по морю было доставлено двадцать четыре слона. Римские источники впоследствии определили и указали место разгрузки слонов на берегу провинции Альгарве в городке Портус Ганнибалис, который сегодня известен как «Портимау». Помимо слонов из Северной Африки приплыло свыше 1000 берберских всадников с копьями.

    Ганнибал посетил Храм Гекулеса и вознес молитвы о силе. Затем он собрал огромную толпу иберийских воинов и с воодушевлением предложил им «начать войну против римлян, которая – с божьей помощью – позволит вам набить карманы золотом и разнесет славу о вас по всему миру». Пересказ того, как Ганнибал провел слонов и армию из североафриканцев и иберийцев через Пиренеи и Альпы в Италию и стал в десяти километрах от Рима – не для этой книги. Нам – в контексте истории Португалии – важна скорее реакция Рима. К весне 218 года до нашей эры Ганнибал пересек Апеннины, одержал важную победу и, получив свежие подкрепления, недавно прибывшие из Иберии, выдвинулся на Рим. В ответ Римский Сенат направил мощную армию под предводительством Генерала Гая Корнелия Сципиона в Иберию. Похоже, что на тот момент римляне еще и думать не думали о завоевании, а тем более о колонизации полуострова, а просто ставила себе задачу спасти Рим, отрезав Ганнибала от источника подкреплений и денежных средств.

    В восточной части Иберии Сципион с войсками не встретили особого сопротивления. За много веков тамошние племена успели привыкнуть к той или иной форме иностранного владычества. Римляне щедро тратили деньги, скупая местное продовольствие, и были сравнительно гуманными по отношению к местному населению. Однако, когда в 197 году до нашей эры солдаты Сципиона дошли до отдаленных частей полуострова, где сейчас находится Португалия, они столкнулись с лузитанами. Последовала пятнадцатилетняя война, в которой лузитаны  сражались без доспехов, в легкой одежде, часто на коне, орудуя мечами, отравленными копьями и пращами. Они отказывались вступать в «модельные» сражения, с расставленными, как шахматные фигурки на доске, армиями, и укрывались в холмах и горах Серра Да Эштрела, откуда обрушивались на римлян с внезапными и опустошительными атаками. Римские источники пишут о том, что лузитаны носили с собой катыши из яда, с помощью которых совершали самоубийства в случае пленения. Если же римляне все же брали их живыми, лузитаны могли выдержать любые пытки до самой смерти, не разгласив информации.

    Чтобы навязать лузитанам шаткий мир, потребовалось 150000 римских солдат, что заставило римлян впервые за их историю ввести институт постоянной и профессиональной армии. Затем у лузитан появился новый лидер – пастух по имени Вириат, призвавший свой народ подняться против римлян [6] . Восемь лет подряд он водил своих соплеменников в стремительные, как молнии, рейды против иноземных оккупантов. Римские генералы взмолились о мире, который приняли на самых унизительных условиях. Эти условия отверг Сенат. Под предлогом того, что им нужно было провести дальнейшие переговоры с Вириатом, римляне наняли и подослали к нему агентов, которые, притворяясь посредниками, встретились с Вириатом и отравили его [7] .

    Римляне поделили Иберию на две провинции: мирную «Ближнюю Испанию» (Hispania Citerior), границы которой примерно соответствовали границам сегодняшней Испании, и мятежную «Дальнюю Испанию» (Hispania Ulterior) к западу от нее, большую часть которой занимала сегодняшняя Португалия. Две «больших разницы» между этими двумя провинциями заключались в том, что «Ближняя Испания», как и Рим, была страной средиземноморской – со средиземноморским климатом и культурою. «Дальняя Испания» была землей атлантической. Жизнь лузитанов была настолько бескомпромиссной (они нередко скрывались в центральном высокогорье), что эффективное правление Рима простиралось не дальше на север, чем до реки Тежу.

    В 61 году до нашей эры Юлий Цезарь выиграл в лотерее, которая была организована небольшой группой старших должностных лиц, пост Губернатора Дальней Испании. Хотя на тот момент такой жребий Юлия Цезаря едва ли многие сочли бы завидным, этому событию было суждено изменить к лучшему не только жизнь самого Цезаря, но и фундаментально трансформировать русло истории всей Западной Европы. Точная дата рождения Юлия Цезаря не известна, но к этому времени ему должно было быть чуть меньше сорока. Цезарь только что приобрел скандальную известность, получив развод от своей второй жены под предлогом предполагаемого, но недоказанного богохульства. Именно тогда Цезарь высказал свою знаменитую, хотя и несколько неубедительную сентенцию: «Жена Цезаря должна быть выше подозрений».

    Еще Цезарь погряз в долгах. Вместо того, чтобы дожидаться, пока Сенат ратифицирует его жребий, что позволило бы кредиторам Цезаря узнать о нем и получить судебное предписание, запрещающее Цезарю покидать столицу до тех пор, пока он с ними не расплатиться, Цезарь тихонько улизнул из Рима и отплыл в Кадис. Это был не первый приезд Цезаря в эту провинцию: десять лет назад он служил здесь помощником прежнего правителя. У Цезаря не было колебаний или сомнений относительно того, что он должен здесь делать. Его римский биограф Плутарх рассказывает, что по прибытию в Иберию Цезарь прочитал жизнеописание Александра Македонского, со вздохом отложил книгу и заметил: «В моем возрасте Александр был уже царем, а мне еще предстоит достичь чего-либо действительно выдающегося».

    Юлий Цезарь собрал 10000 солдат – помимо тех 20000, которые перешли под его командование с принятием им полномочий губернатора. Затем Цезарь перешел с ними реку Тежу и вонзился вглубь Лузитании. Это был маршрут, по которому пытались пройти многие предшественники Цезаря – неминуемо с плачевными результатами. Но у Цезаря была иная цель. Он пришел сюда не завоевывать земли, а грабить, разорять и взимать дань в обмен на милость. Такая тактика оказалась куда более практичной. Вся Лузитания, и особенно ее северные регионы, были богаты золотом и серебром, которые лузитаны и их соседи очищали и в огромных количествах превращали в ювелирные украшения и монеты. Именно эти драгоценности римляне отнимали у лузитанов, заставая их врасплох и нападая превосходящими силами, а затем поспешно отступая с трофеями.

    Цезарь направил свой флот на север с задачей терроризировать местных жителей, проживавших вдоль реки Дору. «Дору» означает «из золота», так как в те времена воды реки блестели от золота. По берегам реки раскинулись открытые разработки – огромные полоски, вырезанные в склонах – шириною до 200 метров и длиною до километра, на которых трудилось до тысячи человек на одну такую разработку. Корабли Цезаря быстро скрывались после атаки, полные золотых слитков. Добыча под наблюдением самого Цезаря делилась на три части: одна треть направлялась в казну Рима, треть делилась между участвовавшими в набеге солдатами, и еще треть доставалась самому Цезарю. В усмиренном районе к югу от реки Тежу недалеко от города Бежу в провинции, которая сегодня называется «Алентежу», сам Цезарь владел и управлял золотыми приисками, формально записанными на его жену Юлиану. Легионеров, охранявших пути, по которым переправляли золотые слитки, награждали правом добывать и переплавлять медную руду вдоль дорог, а также создавать процветающие сельскохозяйственные угодия, производившие оливки, виноград и пшеницу. Они женились на местных жительницах и уже никогда не возвращались в Рим, а их потомки до сих пор населяют португальские провинции.

    Через два года Цезарь оставил Иберию и отбыл в Рим, так и не дождавшись прибытия своего преемника. Сенат рукоплескал его разграблению «Дальней Испании» как «триумфу». Цезарь смог не только расплатиться с долгами, но и накопить достаточно средств, чтобы, помимо прочего, заняться широкомасштабным подкупом избирателей. Он вернулся как раз вовремя, чтобы выдвинуть свою кандидатуру на одно из консульств, и купил более чем достаточно голосов, чтобы получить это пост. Таким образом, он заручился средствами, положением и могуществом, чтобы завоевать Галлию (Францию), Нижние земли (Исторические Нидерланды) и Англию.

    За столетия до того, как римляне появились в Таршише, торговые моряки, которых описывали как «осторожных и темных людей», с юго-западного побережья – сегодняшней провинции Алгарве – водили свои суда до побережья континентальной Европы, а затем через Бискайский Залив в Корнуолл. Там – в обмен на бронзу и золото – они приобретали олово [8] . Многие из легионеров, прошедшие с Цезарем через континент, чтобы высадиться в Англии в 55 году до нашей эры, были потомками этих моряков, а не итальянцами, и в самом Риме никогда не бывали. Так Адриан, ставший правителем Англии, был из Кадиса. Британские археологи обнаружили на самом севере римских владений – у Вала Адриана – амфоры, сделанные и привезенные по морю из города Бежа в Португалии, в которых хранилось оливковое масло.

    Продолжение можно читать здесь.


    [1] Ишервуд достоин отдельной книги – если не библиотеки. Будучи сыном профессионального военного, погибшего в первой мировой, он войну возненавидел. Еще на ранних страницах своей биографии Ишервуд стал другом, партнером и ментором Уистена Хью Одена (для меня – автора лучшей англоязычной поэзии, посвященной Исландии), за которым устремился в 1929 году в Берлин – столицу Веймарской республики и евро-гомосексуализма. Легко догадаться, что как Оден и многие другие выпускники британских частных школ, Ишервуд был «в дугу голубым». Его опыт в самом распутном городе Европы нашел отражение в произведении «До свидания, Берлин!», ставшей основой знаменитой пьесы и фильма «Я – камера» (1951 и 1955 год), а затем и великого мюзикла «Кабаре» (1972 год) с Лайзой Минелли. Насколько мне известно, сейчас имеется какой-то ново-голливудский римейк последнего, а уж кому и зачем он нужен – спросите кого-нибудь другого. В 1932 году Ишервуд встретил юного немца по имени Хайнц Недермеер (можно отдаться за одно имя!), с которым переехал в 1933 году вначале в Копенгаген, а затем в Синтру. В 1937 году после краткого визита в Германию и в Люксембург, Ишервуда арестовали и засудили за «обоюдный онанизм» — шесть месяцев тюрьмы, год общественных работ и два года военной службы. В 1939 году под влиянием Одена Ишервуд решил эмигрировать в США, а поскольку до вступления Великобритании в войну оставались считанные месяцы, обоих в очередной раз заклеймили за отсутствие патриотизма. Думаю, они не слишком расстроились после немецких страстей, но и получение гражданства США прошло с «сучкóй и задоринкой»: в 1945 году, верный своим принципам, Ишервуд отказался принять клятву гражданина США, включающую неминуемое обещание защищать новую родину: «На учет стану, но служить не буду!». На самом деле служить Ишервуд был готов, но только в медицинских или вспомогательных подразделениях, а не на поле брани. Только в 1946 году Ишервуд согласился произнести сакраментальную фразу о служении новой родине с учетом всех выстраданных поправок о невооруженном характере такого служения. Гражданство ему дали. Ишервуд был другом Трумена Капоте, «Завтрак у Тиффани» которого также был навеян «Берлинскими историями» Ишервуда. В Южной Калифорнии Ишервуд встретился с группой поддержки Свами Бахбхавандады – Олдосом Хаксли, Бертраном Расселом и другими, образовавшими кружок «Веданта». Будучи переводчиком вед и другом Хаксли, Ишервуд стал покровителем Игоря Стравинского. Как-то случайно в книжном магазине Ишервуд познакомился с Рэйем Бредбери – молодым автором «Марсианских хроник», литературной карьере которого дал первичный толчок. Ишервуд умер в возрасте 81 года в Санта-Монике, Калифорния [Примечание переводчика].

    [2] Еще один человек-словарь. 1909-1995 годы жизни, то есть прожил 86 лет. Английский поэт. Тоже нетрадиционной ориентации, при этом по его признанию он находил «половой акт с женщинами более удовлетворительным, более ужасным, более отвратительным – в конечном итоге, более ВСЕМ!». Муж и отец двоих детей. В годы гражданской войны в Испании работал в Международных бригадах для Коммунистической партии Великобритании. «Езжай, и  пусть тебя убьют: нам нужен свой Байрон в Движении» — напутствовал Спендера лидер английских коммунистов. Спендер не убился, напротив, в сборнике эссе 1949 года «Бог, который оказался неудачей» вместе с Кёстлером (у нас на заре перестройки была переведена «Слепящая тьма» последнего) написал о своем великом разочаровании в коммунизме. Больше всего писателя покоробил Пакт Молотова-Риббентропа. Друг Йейтса, Аллена Гинсберга, Иосифа Бродского, Дилана Томаса, Жан-Поль Сартра, Т. С. Элиота и Вирджинии Вульф, а также многих других, кого, признаюсь, я не читал [Примечание переводчика].

    [3] Дословно: «(1) Песнь. Псалом сыновей Кораха. (2) Велик Г-сподь и прославлен весьма в городе Б-га нашего, (на) горе святой Его. (3) Прекрасна высота, радость всей земли, гора Цийон, на краю северной (стороны) – город Царя великого. (4) Б-г во дворцах его признан оплотом, (5) Ибо вот цари собрались, прошли вместе (на войну). (6) (Как) увидели они – так оцепенели, испугались, поспешно (бежали). (7) Трепет охватил их, дрожь – как роженицу. (8) Ветром восточным сокрушаешь Ты корабли Таршиша. (9) О чем слышали мы, то (и) увидели в городе Г-спода Ц-ваота, в городе Б-га нашего. Б-г утвердит его во веки веков. Сэла! (10) Размышляли мы, Б-же, о милости Твоей среди храма Твоего. (11) Как имя Твое, Б-же, так и слава Твоя, – на краях земли! Справедливости полна десница Твоя. (12) Веселиться будет гора Цийон, ликовать будут дочери Йеуды из-за судов Твоих (над врагами). (13) Окружите Цийон и обойдите его, сосчитайте башни его. (14) Обратите сердце ваше к укреплениям его, сделайте высокими дворцы его, чтобы (могли) вы рассказать поколению грядущему, (15) Что это Б-г, Б-г наш во веки веков, Он вести нас будет вечно.» Источник: http://www.jewishpetersburg.ru/userimages/Teillim.htm [Примечание переводчика].

    [4] Под восточно-средиземноморскими языками, столь непривычно для евроцентричного уха, обычно понимают фарси, турецкий и иврит. Решил выполнить собственную проверку. В турецком «апельсин» — это действительно «портакал», как и в болгарском. По-гречески – πορτοκάλι, арабский и фарси – بُرْتُقال и پرتقال (соответственно «буртукал» и «пуртукал»). Согласитесь, что-то в этом есть… от Португалии [Примечание переводчика].

    [5] Мелькарт отождествлялся греками с Гераклом. Финикийцы также называли колоннами Мелькарта.  Гибралтар, откуда могло произойти и его греческое название «Геркулесовы столпы» [Примечание переводчика].

    [6] Считается, что поводом к восстанию лузитанов, перешедшему в освободительную войну, был приказ, нарушавший мирное соглашение, разрешавший убивать лузитанов и обращать их в рабство (Источник: http://antiquites.academic.ru/445/%D0%92%D0%B8%D1%80%D0%B8%D0%B0%D1%82 ) [Примечание переводчика].

    [7] Слушайте песню группы «Iberian Wolves» о нелегкой доле Вариата. Она называется «Viriatus Rex»: http://www.youtube.com/watch?v=3YqUHmGmSHY . Веселая испанская «кричалка». Вот эти уж точно не оскверняют религией панк-рок [Примечание переводчика].

    [8] Которое, если верить ранее написанному, у них самих имелось в достатке [Примечание переводчика].