Рубрика: Бубликации

  • Полет панка и шаломничество шмеляСаги

    Полет панка и шаломничество шмеляСаги

    изображения не найдены

    Не оскорбляй ты дочь пророка; не оскверняй религией панк рока! Я это придумал, когда все зашелестели по поводу панк-молебна и уголовного наказания за то, что я в потемках своего квази-исландского сознания не счел особо предосудительным. Что дурного в том, чтобы спеть в храме? Как сейчас помню веселые песни и танцы в кирхе Филадельфия в Рейкьявике (это, по-моему, церковь пятидесятников), выдавшиеся… на похоронах. Впрочем, это не совсем одно и то же, ибо танцы случились внутри их экзотической конгрегации и по обоюдному согласию… Не знаю, только, кого с кем – бога с этим приходом, уходящей души с душами провожающими? Но мне понравилось, хотя, признаюсь, в обрядовых таинствах я не силен и к вере не склонен: нет у меня гена мистики, начисто отсутствует. Мой воцерковленный друг указал мне на неприемлемость таких кричалок именно с позиций православной обрядности: амвон, с которого исполнялся молебен, по праву принадлежит батюшке или дьякону, и никому другому. Спасибо, разъяснил: теперь я понимаю технический аспект проблемы и вижу, что девушки могли действительно оскорбить верующих, а не только чересчур обидчивые власти. И к тому же познакомился со словом «амвон»…

    К чему я это все объясняю? Смотрите: когда мне был лет четырнадцать,  я – исправный комсомолец – в православном храме еще не бывал. В популярном тогда Спасо-Преображенском Соборе в андроповские времена специально обученные дружины отлавливали школьников, которых здоровое детское любопытство влекло в «грязные лапы клерикалов». Отлавливали и строго наказывали, тащили в Большой Дом, ставили на учет. Уверен, что этим занимались те же люди, которые сегодня готовы «порвать» за православие. Но речь не о них, а о том, что разные там «Полисы» и «Клэши» к тому времени на кассетах у меня уже водились, причем их употребление было куда менее порицаемо и рискованно, чем употребление религии. То есть в моей системе ценностей панк-рок существовал РАНЬШЕ религии! А значит, я вправе занять консервативно-оскорбленную позицию, объявить примат панк-рока над религией и осудить «пусек» за то, что они «осквернили» протестную энергию рока вязким конформизмом религии. Писать гневные письма осуждения, требовать расплаты, привлекать в свидетели разных там авторитетов: «Мы отстояли свое «право на рок», «дожили до седин – чтоб «послушать Дип Пёпл и ццццц… Цепелин», а они, понимаш, оскверняют…». Причем с позиций исторической достоверности и жизненного опыта это не было бы абсурдом: ведь я не единственный, в чьей жизни электрогитара прогремела раньше, чем «Отче наш».

    Можно выступить с осуждением с какой-либо иной позиции. Например: мы – лыжники, носящие в ветреную погоду лыжные маски – требуем вернуть нам наш символ идентичности, экспроприированный разного рода террористами и радикалами. Верните балаклаву властелинам лыжни: без нее скулы мерзнут, а в ней менты шмонают! Либо: коллектив изготовителей электрогитар «Фендер Стратакастер» гневно осуждает происки эрзац-феминсток за пресловутый перформанс, подло исказивших гендерную сущность этого священного, храмового можно сказать, инструмента. Ибо любой культуролог знает, что округлая с осиной талией дека электрогитары символизирует женское тело, нежно терзаемое и беспощадно укрощаемое чувствительными пальцами мужественного гитарного героя. Само электрическое соло, у нас известное как «запил» (с ударением на второй слог, хотя ударение на первый слог с гитарными героями тоже нередко случается) является достоверным музыкальным образом волнообразного мужского оргазма. Наконец, самый «мачо» гитарный герой всех времен и народов Джимми Хендрикс не только метафорически повествовал в своих «запилах» о примате активного звукоизвлекающего мужского начала над смиренным звукоизвлекаемым женским, но также утверждал торжество африканской расы над кавказской (в смысле белой) в вопросах творчества и сексуальности. Короче, рок – дело мужчин (так и хочется добавить: «лекарство против морщин»), а бабы с электрогитарами – это как ОМОН в кружевных лифтах с йоркширскими терьерами.

    Мне тут подсказывают, что, поступок девушек можно интерпретировать, как манифестацию «guitar envy» (зависти к гитаре), трансформировавшейся в эпоху медиа-технологий из классической фрейдистской «penis envy» (зависти к пенису), то есть на эту палочку можно навертеть еще такую сахарную вату суждений и осуждений, что сам Пелевин чисто отдохнет. Надеюсь всем понятно, что я не занимаю ничью сторону, а играю роль «адвоката дьявола»,  размышляя о механизме осуждения.

    Работает он примерно следующим образом. Помните, когда вы в детстве впервые солгали родителям, или что-то украли, либо у вас появилась маленькая, но постыдная тайна, которую нужно было хранить? Это момент утери невинности, когда вы начали отбрасывать тень. Дальше, если этой тайной ни с кем не делиться, тень будет расти. В груди будет нарастать этакое пофигистическое чувство свободы и безответственности, вызванное тем, что в момент совершения детского греха вы уже обрекли себя на муки ада, вынув пальчик из плотины, отделяющей ваш островок невинности от селевых потоков порока. При этом степень вины и степень ответственности (или безответственности) не соразмерны друг с другом, масштаб и перспектива явлений причудливо искажаются. Человек мыслит примерно следующим образом: «В детстве я тайно перешел улицу на красный свет. Это страшный грех, и гореть мне за него в огне, а потому буду летать по городу на машине с мигалкой, сбивая встречных и поперечных: все равно семь бед – один ответ!».

    Есть еще механизм проекции: мне за что-то стыдно, и я проецирую вину на других, порицая их за собственный грех. Чем яростнее осуждение, тем пушистее собственное рыльце. Если мне стыдно за то, что в моей стране нет ни сантиметра нерастрескавшегося и незаплеванного асфальта, я буду проецировать вину на универсально пригодных злоносителей-американцев, которые с помощью космического оружия или вездесущих агентов влияния льют помойку на безбрежные просторы наших рубежей. Если наши депутаты законодательных собраний так пристально увлечены проблемами гомосексуализма и педофилии, значит, у них самих что-то не в порядке с сексуальной моралью и ориентацией…

    Ну и так далее. Как в поговорке: плохому танцору всегда американцы мешают. А теперь несколько историй о порицании и прощении, начиная, по традиции, с исландских.

    1. Велосипедных дел мастер

    Почему-то принято считать, что «крейзá» косит стройные ряды граждан в местах плотного проживания сумасшедших – столицах, мегаполисах, разного рода царь-градах. Оно, конечно, так, но на самом деле в больших городах право на сумасшествие строго регламентировано, распилено, раскатано и внесено в реестр прибыльных предприятий, контролируемых синдикатами политиков, клерикалов и бандитов. Оно применяется – зачастую с масштабно губительными последствиями – в ходе хорошо организованных акций безумия, а вот для индивидуального «творчества» сумасшедших в большом городе остается удручающе мало места. В отличие от тихих омутов, в которых, как известно, водятся черти. И где к приходу чертей, как правило, не готовы. Именно в тихих заводях и случаются самые ужасные преступления ненависти – разные там брейвики, мухаммады мера и прочие безумцы. Случаются под недоуменное бормотание граждан вне «заводи»: да как же так – у них ведь там ТАК СПОКОЙНО!

    Пока я жил в Исландии, меня не покидала мысль: а может именно от этого «спокойно» людей здесь «клинит» куда более причудливым образом, чем жителей мегаполисов, у которых жизненного тонуса хватает только на «коммьютинг» между домом и работой? Ведь человеку свойственно искать стимулы, то есть приключения на свою задницу, и именно в тихих и удобных для жизни заводях у него есть возможность вдоволь обмусолить любую идиотскую затею и воплотить ее в жизнь.

    В столице Исландии Рейкьявик имеется главная магазинная улица – Лёйгарвегур (ручейковый путь) – и теневая улица «разбитых фонарей», бегущая параллельно главной – Квервисгата. Вдоль Квервисгаты расположены социальные квартиры для безработных, центры кормежки бездомных, детоксы для наркоманов, а в последнее время еще и секс-шопы и стрип-клубы! На этой улице, разумеется, ОЧЕНЬ ОПАСНО, как не преминут указать местные жители – в отличие от главной магистрали десятикратно переоцененных «дольче и габан», где царит тишь, гладь, да божья благодать.

    Именно на этой «опасной» улице почти 30 лет назад открыл свою велосипедную мастерскую… Рунар. Будем называть его так, хотя на самом деле имя и фотография героя нашего повествования уже несколько лет гуляют по интернету так же интенсивно, как письма «юристов» из Нигерии, призывающих вас востребовать многомиллионное наследство вашего нигерийского дядюшки (у кого сегодня нет дядюшки в Нигерии?). В то время Исландия еще пережевывала американскую мечту, воплощенную в гамбургерах, ковбойских сапогах и плывущих над лавовыми полями несуразно больших «бьюиках», «шевиках» и прочих «генеральских моторах». Вéлик в эту картину мира не вписывался; он пришел в Исландию чуть позже из обкуренной датской Христиании вместе с экотуристами, привыкшими передвигаться на арендованных бисеклетах. Единственными обладателями велосипедов на весь город в этот период были я (из бедности) и Хрингур (по болезни) – странный человек с деформированным черепом и прической «ирокез», затянутый в черную кожу мотоциклиста. Выражение лица Хрингура, не блиставшего психологическим здоровьем, красноречиво свидетельствовало о том, что шансов получить водительские права у него не больше, чем увидеть собственный затылок под ирокезом. Но мужик он был отличный – и настоящий панк! Хрингур любил пугать своим видоном туристов, а еще кружить на вéлике вокруг «взрослых пацанов» на «харлеях», великодушно принимавших его в свой суровый мужской круг.

    изображения не найдены

    Возможно, доходов от обслуживания наших с Хрингуром велосипедов Рунару вполне хватало, а может он уже тогда пестовал какую-нибудь горькую думку о судьбах планеты и насчет денег особо не парился, но его байк-шоп жил и развивался. Рунар всегда был мужественно симпатичен, по-мужицки безотказен и сумрачно молчалив. Замечательные, на мой взгляд, качества настоящего викинга – как мне их не хватает среди моих сограждан, склонных к эмоциональному шахидизму и шахеризадизму по любому поводу и без. К 2009 году бизнес Рунара разросся и уже включал в себя аренду велосипедов для туристов, обширные продажи и обслуживание. В городе появились велосипедные дорожки, а СМИ начали прокачивать идею велополиса – чтобы все было как у «взрослых» в Копенгагене, Стокгольме и Амстердаме. Казалось бы, чего человеку не хватает – пошел, наконец, в гору вытянутый на горбу бизнес, но именно в этом момент Рунара «торкнуо», пассианарно «воткнуло», он ощутил всепланетную сопричастность и занял свое место среди «воинов света», вооружившись ксенофобской лексикой и цепью от велосипеда «Scott USA».

    Если говорить проще, то Рунар, протестуя против какого-то очередного израильского безобразия – кажется, оккупации Газы, вывесил на дверях своего магазина аккуратную надпись «Júðar ekki velkomnir» (Жиды не приветствуются). Вот как об эпохальном для судеб современности событии поведала исландская газета «DV» (имя героя я изменил): « ЕВРЕЯМ НЕ МЕСТО В МАГАЗИНЕ НА КВЕРВИСГАТЕ. Рунар утверждает, что будет обслуживать евреев, если они придут к нему в магазин, но даст им понять, что они здесь не приветствуются . Рунар – владелец магазина «Боргархьёл» на Квервисгате – вывесил в своем магазине табличку, в которой клиентам указывается на то, что он не приветствует «жидов». «Я не хотел бы, что сюда приходили евреи, потому что мне они не нравятся, и я не люблю их уже много лет» – утверждает Рунар. Рунар, который владеет этим бизнесом 25 лет, заявил, что действует по политическим соображениям. Торхаллюр Хеимиссон, пастор из города Хапнарфьёрдюр, находит заявление владельца магазина небезобидным, так как в нем используется термин «жиды» как короткое название евреев. «Мне представляется это весьма предосудительным. Слово «жид» – древнее; раньше оно применялось как сокращенное название для обозначения евреев, но сегодня имеет негативно окрашенную нацистскую коннотацию» – утверждает пастор. Конституция Исландии запрещает дискриминацию людей по религиозным и расовым признакам» [перевод автора].

    Я бы возмутился всеми фибрами своей анти-ксенофобской души, если бы не одно досадное «но»: откуда в Рейкьявике взяться евреям [1]? Где Рунар мог наблюдать тех самых евреев, которых он столько лет так страстно недолюбливает? Какие к чертям в Рейкьявике еврейские клиенты, которым ему бы так хотелось бы указать на дверь своего вело-салона?! Он вообще хоть одного еврея живьем в своей Исландии видел?! Собственных евреев в Исландии практически нет и не было, а в туристической области потенциально еврейские страны находятся на последних местах по посещаемости острова. Можно подумать, что в Рейкьявик самолетами устремляются еврейские туристы, чтобы досадить Рунару: «Шломо, таки полетели в Рейкьявик велосипеды починим: там у Рунара дешевле, чем в Яффе». А дальше – как на полотнах Шагала: над разноцветными крышами Рейкьявика косяками парят евреи в лапсердаках, широкополых шляпах и ермолках, только обнимают они не еврейских невест, а нуждающиеся в техническом обслуживании велосипеды. Очередь из евреев к Рунару зловещим питоном многократно обвила компактный центр исландской столицы. Стоят хасиды, раввины, кабалисты, сионисты, коммунисты, гомосексуалисты – все как один с велосипедами. А Рунар без устали позвякивает гаечными ключами да все подтягивает цепочки на велосипедах, закручивает тросики, зыркая на посетителей наливающимися кровью глазами безеркера, пока вдруг как не затопает ногами и не заорет как викинг на стероидах: «Как вы меня достали! Ну не люблю я вас – и сколько лет уже не люблю! И откуда вы все прилетели? В общем так: слушайте, пацаны, велики чинить буду, но вы, блин, нот велкам!»

    И воспылала праведным гневом прогрессивная еврейская и нееврейская общественность, в интернете поднялся едкий пепел дискуссии вперемешку с угарными газами – как от пресловутого исландского вулкана. «Всмотритесь в лицо исландского нациста. Правда он выглядит как юдофоб? – написал кто-то ушлый в письме президенту велосипедной фирмы «Scott» в США, франшизой которой является магазин Рунара – Я, правда, по-исландски не читаю, но вот статья» (Источник: http://atlasshrugs2000.typepad.com/atlas_shrugs/2009/02/bike-store-in-iceland-no-bikes-for-jews.html ).

    Пришла в движение отлаженная машина осуждения. Президент американской велосипедной корпорации «Scott» выступил с официальным заявлением, в котором указал на то, что не несет ответственности за «художества» Рунара в Исландии, подчеркнув, что многонациональный коллектив его фирмы единодушно «осуждамс» Рунара за антисемитизм и ксенофобию. Можно подумать, им там всем в Америке заняться нечем, кроме как читать исландскую газетёнку «DV»! Кто-то связал Рунара с Аль-Каидой и исламскими фундаменталистами. Кто-то объявил национальным героем – борцом с еврейскими банкирами. Еврейско-британские братья Винсент и Роберт Чингиз действительно были задержаны в Лондоне по подозрению в крупном мошенничестве, приведшем к банкротству острова (см. http://www.kommersant.ru/doc/1597845 ), что дало повод для широкого обсуждения еврейского «следа» в проблемах исландской экономики. Для полноты демократического обмена мнениями не хватало требований разбомбить магазин Рунара, одновременно служащий штаб-квартирой исландского отделения «Хамаса».

    изображения не найдены

    Как водится в подобных случаях, народ обсудил все оттенки антисемитской терминологии. Лично мне вспомнилось, что еврейский район в Севилье и Кордове называется «Juderia», а в Праге еврейское кладбище вообще помечено на указателях как «Starý židovský hřbitov» (очаровательный язык!), что вовсе не отменяет того, что Рунар выразился крайне неизящно – как в гейзер пёрднул! Но ведь в его политических симпатиях (как-то язык не поворачивается назвать их «взглядами») отразилось традиционное исландское осуждение израильской военщины. Оно достигло высшей точки в 2011 году, когда Исландия первой в Европе признала независимость Палестины. Может – это всходы семян борьбы, посаженных Рунаром, тень его одинокого знамени свободы, поднятого в невзрачном подвальчике по ремонту велосипедов? Не думаю, что в этом дело. В свое время Исландия одной из первых приветствовала создание государства Израиль, потом первой признала независимость прибалтийских стран. Просто есть такой здоровый принцип – малые державы поддерживают независимость малых держав: искренне и прагматично.

    изображения не найдены

    Я не психолог и не философ, но думаю, что из этой истории можно извлечь ряд типологических обобщений. Первое: мы постоянно получаем тревожные сигналы из СМИ, но не имеем возможности ничего по этому поводу сделать. Бессилие противоестественно и разрушительно для психологического здоровья человека. Наложенное на личные невзгоды и комплексы, такое бессилие может вызвать непреодолимое желание осуждать или, не приведи господь, действовать. Благополучные, демократичные и честные страны подвержены этой искренней дури не в меньшей, а то и в большей степени чем страны неблагополучные, циничные и рваческие. Во вторых все делается за деньги, в первых – по убеждению, что временами приводит к куда более пагубным последствиям. Сравните, например, «эффективность» искренне безумного Брейвика с этническими погромами на заказ, скажем, в Индии. Второе: не только СМИ, но и интернет сервируют удручающе упрощенную картину мира: «Хорошенько вглядитесь в лицо исландского нациста!» Потребление такой идиотской упрощенки приводит к идиотским действиям. Ну и третье. Грядет эпоха глобальной ответственности за базар: сморозил что-нибудь неполиткорректное в собственном хлеву в обществе внимающих баранов, вышел во двор – а над тобой уже завис вертолет с направленной на тебя камерой «CNN» или боевой ракетой. Высокие, блин, технологии. Поэтому безопаснее никого не осуждать: ни викингов, ни евреев, ни панков, ни православных, ни феминисток, ни гомофобов, ни тем более баранов.

    Ну и последнее: магазин Рунара живет и процветает, хотя, будь я израильским турагентом, я бы не преминул сбросить на его тугодумную голову пару чартерных рейсов веселых еврейских туристов: пусть тренируется различать свет и тьму в реальных людях, а не борется с абстрактным злом низкой голливудской пробы.

    изображения не найдены

    2. Два Епископа

    В далеком девяносто пятом Исландия не входила в Шенген, американская военная база еще функционировала в Кефлавике, а попасть на остров туристу из России было запредельно трудно. «Нам сказали, что Исландия – нетуристическая страна», ведали мне штучные русские визитеры, залетавшие ко мне на остров. Я обзавелся первым в моей жизни мобильным телефоном в кожаной кобуре, размерами и весом напоминавшим стрелковое оружие. По нему и раздался звонок из исландского туристического агентства: «К нам едет БЕЗУМНО БОГАТЫЙ российский турист с семьей. Он почти получил визу и скоро отправится в увлекательное путешествие по ВСЕМ живописным точкам острова – не соблаговолите ли поехать с ним?». Денег у меня не было, к тому же хотелось посмотреть что-то иное, чем мокрую цементную серятину Рейкьявика, и я соблаговолил.

    Вскоре я уже встречал клиента в международном аэропорту Кефлавик. Он прилетел с женой и со взрослым сыном: оба мужчины были одеты в тренировочные костюмы с карманами, до колен оттянутыми какими-то сверточками, пакетиками, холстерами с телефонами и, как мне тогда показалось, личным стрелковым оружием, хотя последнего я воочию не наблюдал. Маршрут был составлен с характерной для Исландии петлявостью, которая в сочетании с географической супер-инклюзивностью и ничем не обоснованными претензиями на «VIP-изну» (или «ви-пиздну» – как правильно?) гарантировала мне веселое времяпровождение на всем его протяжении. Иными словами, я должен был рукотворно создавать по ходу движения клиента VIP сектор там, где баран не какал, таская VIP обслуживание в себе и на себе подобно тому, как узбек таскает ковер, чтобы раскатать под ноги «дорогому гостю». Если мы катались на лошадках, то почему-то не один час – как простые смертные – а все восемь, да еще с купанием в вонючей речушке с илистым кипятком и заболоченными берегами. Попа и ноги после такой «VIP-джигитовки» болели нестерпимо, а элегантное сочетание кипяченой реки с пронизывающим ледяным ветром гарантировало неминуемый чих. В аэропорту городка Хёпн, куда мы перелетели из Рейкьявика, чтобы избежать переездов по земле, нас встретил сам мэр города, который лично доставил нас во вспаханную канаву со строительным вагончиком, внутри которого из растрескавшегося пластмассового шланга едко поплевывал сероводородный пар. В описании тура этот объект значился как «Mývatn Nature Baths» (то есть «природная купальня озера Миватн»), и нас практически насильно в нем искупали, хотя ничего ни природного, ни парообразного в приятном смысле этого слова мы там для себя не обнаружили. Уже позднее на месте этого строительного вагончика действительно был воздвигнут похожий на Голубую Лагуну [2] купальный комплекс – «Mývatn Nature Baths», но на тот момент он существовал только в проекте.

    К чести моих клиентов надо сказать, что они безропотно переносили все тяготы и лишения VIP-эко-туризма. Исландия была для них едва ли не последней неосмотренной страной на глобусе – наряду, если не ошибаюсь, то ли с Бутаном, то ли какими-то островами – кажется, Тимором, где в те годы шла война. Туристы даже указывали мне на незаслуженно оставленные без внимания объекты, скрупулезно перечисленные в толстенном описании их тура, который был изобретательно, но не всегда точно переведен на русский язык. Я про себя называл этот труд «Руководство по тому, как гарантированно отдать богу души в ходе многодневного и ОЧЕНЬ дорогого тура по Исландии, прихватив с собою в сероводородную преисподнюю несчастного гида», но поскольку опыта работы с богатыми клиентами еще не имел, спорить с ними не решался. Не спорил я и с названивавшими мне по ходу маршрута бабёнками из российских турагентств, которые, сами «путешествуя» исключительно в косметическом салоне перед телевизором, приложили наманикюренные руки к составлению нашего убийственно сложного маршрута.

    «Надо обязательно показать им ВСЕ!» – требовали по мобильнику туристические тетеньки из далекой Москвы, что навеивало подозрения, что концепцию тура по Исландии разработали для моих клиентов «специалисты» из конкурирующего с ними банд-формирования. Мне оставалось «увертываться от пуль» и проявлять смекалку. Когда мы добрались до Хусавика – городка к северу от Акюрейри, который сегодня позиционирует себя как «столица мира по осмотру китов» – я понял, что в споре между выполнением программы и выживанием пора выбирать жизнь. Завершив осмотр китов в столь любимых ими серо-ледяных водах, я смог убедить продрогших клиентов, что самое приятное купание происходит в Исландии вовсе не на лоне плюющейся геотермальными секрециями природы, а в цивилизованном бассейне, который имеется в каждой деревушке. Тем более в таком крупном кито-познавательном «наукограде», как Хусавик. На том и порешили.

    При входе в бассейн возникло непредвиденное осложнение. Достав из кармана «треников» затертый полиэтиленовый пакетик, мой клиент сдал его на хранение служащему бассейна. Тот, протянув ему ключи от ящичка в раздевалке, поместил пакетик в специальную ячейку и собрался уходить, чтобы протереть полы или выполнить иную бассейновую работу. Служащего остановил командный рык моего клиента: «Куда пошел, блин? А ДЕНЬГИ охранять КТО будет?!» Хотя данная сентенция и была изречена на некому в Исландии не ведомом русском языке, ее агрессивная интонация не оставляла ни малейших сомнений в недовольстве клиента, и исландец вернулся, чтобы узнать, в чем проблема. Ни о каких деньгах я на тот момент не знал, поэтому просто перевел его вопрос клиенту. Тот в свою очередь поведал, что задрипаный мешочек в недрах его «треников» содержал баснословную сумму в долларах США, которую он передал на хранение служащему бассейна и требует, чтобы тот бессменно его караулил. Я перевел это исландцу, который, не интересуясь обменными курсами, не понял даже порядка чисел. Он резонно указал на то, что никаких долларов никогда не видел и видеть не желает, и что в его обязанности входит подтирание полов, а не стояние истуканом на страже мешочка с неведомой валютой. Я заметил, что содержания этого мешочка с лихвой хватило бы на приобретение нового джипа. Использование джипа в качестве универсального эквивалента сработало: исландец вытаращил глаза и позволил себе полюбопытствовать, зачем русский господин притащил с собой такую крупную сумму наличных средств в бассейн, в котором – в соответствии с нормами экологии и здравого смысла – джипы не продаются.

    – А у вас в Руссланде что, ДЖИПЫ  В БАССЕЙНАХ ПРОДАЮТ?

    «Бывает, что и в бассейнах» – подумал я, но вслух ответил: «Нет, не в бассейнах!»

    – Но если он не собирается покупать джип в нашем бассейне, то зачем тогда он принес в него столько денег?

    – Потому что боится оставить их в отеле!

    – А почему он не держит их на банковском счете, а носит в кармане тренировочных штанов с обвисшими коленками?

    Этого я и сам не мог толком уяснить, поэтому – чтобы сгладить культурный шок – мы сошлись на том, что исландский труженик бассейновой нивы изобразит на лице самурайскую преданность напополам с варяжской свирепостью и просто скажет русскому господину: «Окей, мистер!». На удивление, это сработало, и уверовавший в сохранность своих сбережений клиент удалился отдыхать в недрах джакузи с термальной водой. Вокруг него восседали близкие к нему по возрасту, общественному и физическому весу, темпераменту и положению исландские господа. Поскольку час был вечерним, думаю, что здесь собрались все отцы города, которые по исландскому обыкновению обсуждали новости бизнеса и политики в том, что на острове называют по-простецки «ведром с кипятком», а по-иностранному мудреным словом «джакузи». У них были упитанные животики, груди, поросшие альфа-самцовой шерстью, на пальцах и шеях поблескивали изящные ювелирные изделия, по весу и размеру, впрочем, значительно уступавшие тому «иконостасу» из желтого золота, который таскал на себе мой клиент.

    Неспешную беседу воротил Хусавика прерывали не всегда цензурные, но неизменно громогласные крики моего клиента, адресованные его жене: «Куда поплыла, блин?», «Вернись взад, блин!». Большинство из нас, находясь в чужой языковой среде, испытывает легкое раздражение или страх от звучащей вокруг иностранной речи, и уж совсем немногие рискнут, пребывая в лингвистическом меньшинстве, пронзить чужой язык воплями на собственном. Тут срабатывает инстинкт самосохранения, маячок «свой-чужой», который могут отключить лишь крайне уверенные в себе индивиды, одаренные природой тем, что сегодня называют «мигалкой в голове». К числу последних, безусловно, относился и мой клиент, который своим беспрестанным «кряканием» начал серьезно действовать на нервы окружающим его исландцам. И не удивительно: они находились в сердце родной и с потрохами купленной ими деревни, жители которой привыкли внимать каждому их слову, а этот чужак бесцеремонно топил их элегантную беседу в потоке иноязычной брани. От вопросов деревенской политики разговор плавно перетек к обсуждению того, на каком, собственно, языке изъяснялся сей заезжий нахал, и откуда он вообще здесь взялся. «Может – поляк?» – высказал предположение один, но его коллега опроверг эту гипотезу: «Нет, у меня поляков целая рыбная фабрика. Этот говорит по-другому». «Тогда – югослав?» «Тоже нет, на моем траулере работает человек пять «югов» – совсем не похоже…». Пристально вглядываясь в массивный православный крест на золоченной «цепуре», возлежащий на обильно татуированной груди моего туриста, самый продвинутый из исландцев, наконец, собрал представленные ему лингво-этнографические улики в практически верную гипотезу. «Rússland! – стукнув себя по лбу, воскликнул он – Hann hlýtir að vera Biskup frá Rússlandi!» –  «Да из России он: похоже, это Епископ (Патриарх) из России!»… Я чуть не утонул в джакузи от смеха…

    ***

    Епископы играли важную роль в истории Исландии и пользовались уважением широких народных масс, о чем содержится немало свидетельств в сагах и произведениях исландского фольклора. В поздних исландских сагах даже имеется такой жанр как «biskupasögur» – деяния епископов. Епископы широко фигурируют и в фольклорной традиции, которая воздает им хвалу за щедрость применительно к никогда не переводившимся в Исландии беднякам и за остроумное решение светских и религиозных вопросов. Епископу из местечка Хоулар Гудмундуру Арасону народная молва приписывает, например, практику благословлять все скалы и горные вершины на рельефе, за исключением одной. Согласно легенде, осеняя крестом 14 км махину Лаутрабйарга – самой большой и западной (за исключением Азор, причем не всех из них) скалы в Европе – Гудмундур, вняв мольбе разной языческой нечестии, издавна на ней обитавшей, оставил «некрещеной» одну вершину. Это позволило нехристианскому пантеону троллей и эльфов сохранить свое влияние на обжитой скале. «У всего на свете есть своё предназначение, – заявил епископ – пригодятся и эти дьяволята» – вполне в духе последующей и широко освещенной в путеводителях по Исландии традиции строить дороги в обход больших камней, дабы не тревожить обитающих там эльфов.

    Все епископы, служившие в Скаульхолте и Хоулар, а после учреждения единого епископства в 1801 году и в Рейкьявике, перечислены на стене церкви в Скаульхолте. Единственным епископом, занимавшим обе позиции – епископа Скаухольта и всей Исландиии – был Гейр Видалин, живший с 1761 по 1823 год. Для любителей исландской старины укажу, что мать Гейра Видалина была сестрой первого этнически исландского «Мэра» (Генерал-губернатора) Рейкьявика – Скули Магнуссона, посеявшего робкие семена «Индус-3-Али-за-ции» [3] в Исландии. Сам же Гейр навсегда вошел в исландские анналы как образец расточительной щедрости по отношению к городской бедноте, став, вероятно, первым епископом в истории христианского мира, который спустил на благотворительные нужды целое епископское хозяйство.

    Щедрость Гейра в раздаче собственного и церковного добра беднякам не уступала, пожалуй, только его жадности к приобретению знаний. Гейр был одним из образованнейших исландцев своего времени. Я с интересом прочитал рассказ посетившего Рейкьявик шотландского пастора, который был приятно поражен беглостью исландского епископа в общении на латыни, а также его готовностью сытно кормить не только любого залетного исландца, но и исхудавшего в дороге шотландца. Довольно, на мой взгляд, абсурдная картина – воет ветер, воняет рыбой, ноги тонут в черном вулканическом песке, а два пастора в растопыренных жабó ведут ученую беседу на латыни, неспешно прогуливаясь по Рейкьявику и придерживая срываемые порывами атлантического ветра шляпы…

    Епископ Гейр Видалин был настолько известен своей щедростью, добротой и готовностью отдать последнее, что в народе его величали не иначе как «Гейр Гоуди» (Добряк Гейр). В Резиденции Епископа в Ламбастадир (на полуострове Селтйарнарнесс к западу от Рейкьявика), где он проживал до переезда в центр Рейкьявика по адресу «Austurstræti 10», были рады любому и ни для кого не жалели харчей. Готовили здесь щедро, не упуская возможности накормить последнего оборванца, который в характерно исландской манере возносил хвалу хозяину-епископу лаконичным поэтическим слогом. Множество таких вирш о гостеприимстве Гейра и по сей день живет в народной памяти. Сам Гейр о непрекращающейся стряпне на своей кухне высказывался следующим образом: «Есть всего два места, где никогда не стихает пламя в печи – у меня в дома и в аду». Свирепым гостеприимством отличался не только сам Гейр, но и его супруга, поэтому нет ничего удивительного в том, что к 1806 году, «скормив» свое немалое хозяйство исландской бедноте и армии нахлебников у себя дома, они объявили банкротство.

    Епископ, спустивший на благотворительность целое хозяйство, был вынужден ходатайствовать об учреждении специальной комиссии, которая взяла бы на себя его содержание. В нее вошли высшие чины датской колониальной элиты в Исландии, в том числе сам «Фоугети» (что-то вроде Генерала-губернатора). Комиссия постановила взять на поруки самоубийственно хлебосольного епископа, дабы не позорить цвет нации его драными портами и клошарными, хотя и изысканно учеными манерами. Из дома Гейра в Ламбастадир выселили 24 постоянно проживавших там нахлебников, а также сотни каких-то темных личностей, околачивавшихся на ферме в поисках даровых харчей. Высочайшая комиссия постановила выделять Епископу Гейру Видалину еженедельное пособие из муки, масла, чернил и табака. От управления собственными финансовыми делами он был отстранен по причине полной некомпетентности.

    «Проблема свободы заключается в том, что никто не умеет ценить ее до тех пор, пока ее не отнимут» – писал приговоренный к финансовой дисциплине епископ. Он умер в 1823 году, отправившись посмотреть на выбросившуюся на берег гринду (черного дельфина). В те годы имущество с потерпевших крушение судов, а также мясо выброшенных на берег китов объявлялось собственностью властей той местности, где это произошло. Гейр наверняка отправился на место «китокрушения», чтобы найти юридическую лазейку и «застолбить» за собой кита, мясо которого он потом бы по-христиански скормил голодным островитянам. На берегу Гейр простудился и умер. История Гейра Видалина интересна для меня тем, что отражает древний, как религия, спор о стяжательстве и благотворительности в церковных кругах, а также резонирует той пронзительной ноткой юродивой любви к ближнему, которую воспевали произведения классической русской литературы.

    3. Фатима

    Церковь, как и любой институт, отражает состояние общества. У нее, на мой взгляд, могут быть лишь две позиции по отношению к обществу: либо преследующей и угнетающей, либо преследуемой и гонимой. Когда церковь институт пребывает «в шоколаде», ее больше всего интересует собственное могущество и богатство. Евангелические «цацки» о милосердии и о «левой щеке» не для церкви, когда она переживает момент силы: нужно цементировать власть, грести деньги, кричать «фас», рвать конкурентов и агентов чужого влияния. Потом начинается раскол, отпочкование новых орденов и братств, реформация: проблемы обездоленных, к которым глуха официальная «блудница», переходят в ведение нового «департамента», который впоследствии выделяется в отдельную конфессию или деноминацию. Либо – как не раз бывало в истории – тем, кому кричат «фас его!», становится все равно, кого «фасать», и они кусают руку, их вскормившую. Те, кого приучили громить – лавки иноземцев, храмы иноверцев, поместья богатеев, парады геев, телестудии безбожников – рано или поздно пойдут жечь собственные храмы. И тогда церковь переходит в положение униженной и гонимой, как во времена апостолов или после «октябрьских беспорядков»: она страдает и прощает, а ее любят и берегут.

    Сам не выношу упрощенных рассуждений о цикличности истории, потому перейду прямо к путешествию, которое – вопреки ожиданиям – оставило в моей душе глубокий след. Откуда взялся туризм? Он произошел от паломничества, а первая в Европе «туристическая тропа» – Сантьяго де Компостелла – находится в Иберии, куда мы сейчас мысленно и перенесемся. Интересное наблюдение сделал Пелевин: на заре христианства паломники еще ходили во святую землю, потом стало хватать локального «туризма» по ближним церквям и расползшимся по миру мощам ‒ читай «Кентерберийские рассказы», а сегодня мы «сдуваемся», повозюкав пальцем по плану кафедрального собора или мышкой по сайтам с описанием святынь. А как хотелось бы заправить густой бульон географических странствий щепоткой паломничества, приправить стручком риска, лаврушкой самопознания и, глядишь, вместо пересчета звезд на отелях откроется звездный небосвод, величие творения, путь к тайне.

    Но вернемся к нашим баранам – исландским и иберийским. Дочь пророка в начале этого повествования появилась именно потому, что мне захотелось рассказать о своем посещении Фатимы (с ударением на «и») – паломничестве панка в местечко в центральной Португалии, где трем пастушкам – Люсии, Франсишку (Франсиско) и Жасинте – шестикратно явилась Богоматерь. Сама история рассказана и пересказана сто крат. Чтобы поведать все трогательные изгибы этой драмы, нужно обладать незаурядным писательским даром, а чтобы ее интерпретировать – владеть не только чудом веры, но и солидной теологической подготовкой. Поэтому лишь намечу тоненьким курсивом основные события.

    Люсия Сантуш 1907 года рождения из деревушки Алжуштрел, а также ее кузены Франсишку Марту 1908 года и Жасинта Марту 1910 года рождения, проживали в окрестностях деревни Фатима, округ Оурем, область Сантарем. В 1916 году перед детьми несколько раз предстал Ангел, представившийся им как «хранитель Португалии», а в мае 1917 в местечке Кова да Ириа, где дети пасли овец, им впервые явилась Богородица. Пастушки увидели на небе двойную вспышку, затем на ветвях дуба появилась «дама, вся в белом, ярче, чем солнце, изливавшая лучи света яснее и сильнее, чем хрустальная чаша, наполненная искристой водой, сквозь которую проникают обжигающие лучи солнца» (перевод взят из Википедии). Дама эта поведала детям, что спустилась с небес, и предложила им принять страдания во искупление грехов этого мира, а также сообщила, что отныне будет являться им на этом месте 13 числа каждого месяца. Дети с жаром приняли предложение о подвижничестве и сразу начали раздумывать, какие бы еще жертвы они могли принести помимо предписанных Богородицей молитв. Вначале они скормили баранам тщательно упакованные их матерями обеды. В дальнейшем обеды было решено отдавать беднякам, а не баранам, а сами юные овцепасы утоляли голод горькими желудями с того самого дуба, на ветвях которого пред ними предстала Богородица. Смысл любой религии – покаяние и жертва – за собственные и чужие грехи. В Фатиме груз и сладость жертвы легли на плечи обычных крестьянских детей. Интенсивность мистического переживания навсегда изменила их жизни. Они выбрали небо или небо выбрало их? Не знаю. Выбирает ли шмель цветок или цветок открывается только строго отобранному шмелю?

    Примечательна топонимика этих мест, где Матерь Божия оставила миру свое последнее предупреждение. Местечко Фатима в Португалии почитается у мусульман уже тысячу лет. Это связано с ЯВЛЕНИЕМ там духа любимой дочери пророка Мухаммaда – Фáтимы (с ударением на первый слог!) – во время завоевания арабами Пиренейского полуострова в IX-X веках. Фáтима бинт Мухаммад считается у мусульман эталоном женской добродетели, и можно было бы смело проводить параллель между ее почитанием у мусульман и культом богоматери у христиан, если бы не опасение обидеть кого-нибудь по конфессиональному принципу, как и вообще неприязнь к такого рода широким обобщениям. Еще примечательно, что трехконсонантный арабский корень «фтм» (с эмфатической «т»), лежащий в основе имени «Фатима», означает то ли «отнять от груди», то ли «защитить от зла и огня ада». Насчет последнего не берусь дискутировать со «стреляными» каббалистами, но в любом случае местечко это еще то – насквозь прошитое мистическим символизмом!

    Вот пара легенд, связанных с происхождением географических названий в этой части страны. Городок, который сегодня называется Алькасер ду Сал, в XII веке был столицей арабской провинции Аль-Касар. Однажды мавританские рыцари с семьями отправились на берег реки Саду, чтобы благочестиво отметить день Иоанна Крестителя, который – как и Иисус – почитается мусульманами в качестве одного из пророков, «печатью» которых, как известно, стал Мухаммед. Как нередко случалось в ходе подобных купаний по всей Иберии, на мусульман внезапно набросился отряд христиан. Во главе его стоял крестоносец, тамплиер и «Пожиратель Мавров» (o Traga-Mouros) Дон Гонсалу Эрмингиш. Битва была короткой, но беспощадной: христиане оперативно «настрогали» груду из тел свежевымытах безоружных мусульман, остальных пленили и передали своему королю Аффонсу Энрикешу. Поскольку различные варианты этой истории я слышу  едва ли не в каждой из португальских деревень, название которой начинается с «аль» (определенного артикля в арабском) – «мусульмане беззаботно плескались в прохладных водах, когда на них набросилась немытая «бригада» христиан, и воды окрасились в багрянец» – напрашиваются некоторые этнографические обобщения. Очевидно, что среди португальцев бытует некий стереотип реконкисты, согласно которому мавры постоянно нежатся в хрустальных водах, в то время как поджарые и аскетичные предки сегодняшних португальцев рыщут по округе, без устали разя этих «пляжных мавров». В том, что они «валят» мусульман по-партизански, когда те отдыхают, да еще в святые праздники, безусловно есть что-то от «дубины народной войны»: для священной цели хороши все средства. «Который год нам нет житья от этих мавров!» От крестоносцев разит конским и мужским потом, им некогда бриться, мыться, малую нужду приходится справлять прямо в седле, но отсутствие элементарных средств личной гигиены только крепит их боевой дух. Среди всадников Чингисхана купание тоже каралось смертью. И викинги, как утверждают, совершали набеги на Константинополь, свирепо почесывая немытые тела, как до них ходили на изнежившихся в термах римлян древние германцы. С тех пор прошло тысячелетие: многие арабы Персидского залива неодобрительно, по моему опыту, относятся к публичным купаниям в бассейнах, реках, прудах и прочих водоемах, что в свете португальского опыта не удивительно. У европейцев же, напротив, необратимо восторжествовала пляжно-банная культура, достигшая своего пика в термально-сточных водах исландской Голубой Лагуны. Выводы напрашиваются сами…

    Но вернемся к нашему Гонсалу-мавроеду. Король спросил его, какую награду он пожелает за свою героическую «зачистку» мавров. «Никакой, кроме разрешения взять в жены красавицу Фатиму – дочь властителя Алькасера». При крещении девушку нарекли Оуреаной, а на свадьбу король подарил Гонсалу деревушку Абдегаш, которую в честь невесты тоже переименовали сначала в Оуреану, а затем в Оурем. Однако, семейное счастье «Грозы Мавров» было недолгим: Оуреану призвал к себе бог, а скорбящий Гонсалу подался в монастырь Алькобаса. Тело Ореаны было погребено к западу от Оурема, где заложили цистерцианский монастырь. Брат Гонсалу – настоятель этого монастыря – закончил свои дни в местечке, которое сегодня зовется Фатúма.

    Еще одна группа географических названий – Кова да Ириа, Оурем, Сантарем и Лейрия – восходит к имени португальской святой – Ирены или Ирии. Поклявшись посвятить себя богу, Ириа отвергла ухаживания некого брутального Бритальду, который обиделся и приказал своим оруженосцам убить ее. Те пронзили девушку мечами и бросили ее тело в реку Набао – приток Тежу. Не думаю, что у Ирины был выбор: если бы она поддалась домогательствам Бритальду, он бы обиделся на второй день после свадьбы с равно плачевным для нее результатом. Дядя Ирины – настоятель монастыря, в котором та получила образование и окрепла в вере – пошел искать тело племянницы в место, открывшееся ему во сне. Там – недалеко от сегодняшнего Сантарема – река Тежу внезапно расступилась, и перед взором аббата предстала ее роскошная гробница. Затем воды снова сомкнулись, не дав аббату извлечь из гробницы нетленное тело племянницы.

    Но вернемся к истории детей-пастушков. Вопреки настояниям Люсии держать пережитое в тайне маленькая Жасинта сразу поведала родителям о явлении Богородицы, и это происшествие стало предметом обсуждения изголодавшейся по новостям деревенской общественности – примерно как появление русского «епископа» в исландском бассейне. Детям с самого начала пришлось нелегко: никто, кроме отца Франсишку и Жасинты, не поверил их рассказу, а мать Люсии даже поколотила ее ручкой от швабры за «фантазерство». Не все знают, что сам участок Кова да Ириа принадлежал семье Люсии, а начавшееся сразу после первого явления Богоматери саранчеобразное нашествие паломников и любопытных уничтожило посевы и лишило семейство одного из средств к существованию. Это стало источником страданий для Люсии, которая чувствовала себя ответственной за обнищание семьи, но была не в силах отказаться от той роли, которую возложила на нее Богородица.

    Через месяц – 13 июня 1917 года – отмечался день Святого Антония (Антония Падуанского – покровителя Лиссабона) с красочными процессиями, ярмарками и угощениями. Родители пастушков не без основания надеялись, что те забудут о своей «ереси», но они, как и обещали Матери Божьей, уверенно направили свои стопы в Кова да Ириа в сопровождении примерно 50 сподвижников и зевак. Там им снова явилась Пресвятая Дева и призвала их молиться, а также установить в мире культ ее Непорочного Сердца, которое Люсия увидела пронзенным шипами. Последнее символизирует страдания Богородицы от греховности людского рода. У католиков «сердце» – центр человеческой жизни, точка, где сходятся разум, воля, темперамент и эмоциональное восприятие. Непорочное сердце – это сердце, которое достигло внутренней гармонии и потому видит Бога. Быть посвященным Непорочному Сердцу Богоматери – значит жить по принципу «Да пребудет воля твоя». Еще Богородица поведала детям, что скоро заберет к себе Франсишку и Жасинту и что Люсии предстоит играть роль ее посланницы еще много лет.

    13 июля в Кова да Ириа стеклись толпы паломников. Они слышали звук, подобный жужжанию пчел, при появлении Богородицы, и мощный звук при ее уходе. Богородица поведала Люсии три тайны, две из которых были опубликованы в 1941 году, а третью раскрыл в 2000 году Папа Иоанн Павел II. В первом послании Богородица показала детям море огня – ад (от пламени которого хранит Фатима), либо видение грядущей мировой войны. Во втором она предсказывает конец первой мировой войны и начало второй в том случае, если Россия не будет посвящена ее Непорочному Сердцу:

    «Вы видели ад, куда отправляются души бедных грешников. Чтобы спасти их, Бог хочет установить в мире почитание Моего Непорочного Сердца. Если то, что я вам скажу, будет исполнено, много душ будет спасено и настанет мирное время. Война скоро закончится. Но если люди не перестанут оскорблять Бога, начнется еще худшая война при  Папе Пии XI. Когда вы увидите ночь, озаренную необычным светом, знайте, что это великий знак Божий того, что Бог готов наказать мир за злодеяния посредством войны, голода, и гонений на Церковь и Святейшего Отца. Чтобы предотвратить это, я пришла просить о посвящении России моему Непорочному Сердцу и о  причащении в возмещение грехов в первую субботу месяца. Если мои просьбы будут услышаны, Россия обратится и настанет мирное время. Если нет, то она распространит свои ошибки по всему миру, вызывая войны и гонения на Церковь. Добрые будут му́чимы, Святейший Отец будет много страдать, некоторые народы будут уничтожены. В конце моё Непорочное Сердце восторжествует. Святейший Отец посвятит Россию мне, и она обратится и некоторое мирное время будет даровано миру».

    Перевод взят из Википедии

    Россия, как известно, не «обратилась», а с головой ушла в «отрицание отрицания», откуда до сих пор не вернулась со своими преследованиями за панк-молебны, проблесковыми маячками и спецпропусками к Богородице. В 1938 году в Европе действительно наблюдали «ночь, озаренную необычным светом» (северное сияние?), предвещавшую начало следующей мировой войны. Папа Пий XI предлагал большевикам купить у них предметы, конфискованные в православных церквях, проводил благотворительные кампании в пользу голодающих в СССР, осуждал Советы за убийства священников, подписывал невыполнимые соглашения с нацистами, безуспешно боролся с национал- и просто социализмом. В 1952 году Папа Пий XII посвятил Россию Непорочному Сердцу Богородицы. Некоторое время было даровано миру, как предсказывала Богородица, но ни примирения, ни умиротворенности среди моих сограждан, на мой взгляд, не наступило. Мир начинается с внутренней силы, уверенности победителя, стремления к гармонии, а мы все время кого-то боимся, что-то кому-то доказываем, рвемся мериться шириной шаровар.

    В третьем послании Матери Божьей речь шла, скорее всего, о грядущем покушении на Иоанна Павла II, которое произошло в 1981 году. Понтифик в последний момент увернулся от пули, увидев в руках девочки из толпы образ Фатимской Богоматери, которая спасла ему жизнь, но не избавила от тяжелого ранения. Этому событию посвящена экспозиция в Церкви Пресвятой Троицы – четвертому по величине католическому храму в мире. Признаюсь, я не люблю золоченые иконостасы, а пухлых ангелочков в барочных рюшечках, населяющих католические храмы, жалую еще меньше. Аскетизмом и простота убранства Собора Пресвятой Троицы, больше похожего на памятник героям Великой Отечественной или лютеранскую кирху, чем на католический храм, произвели на меня сильнейшее впечатление. Думаю, что я не первый посетитель из России, о которой так много сказано в контексте Фатимы, кто отметил сходство скуластого по-воробьиному нахохлившегося Христа на распятии с Владимиром Высоцким: «Я не люблю насилия и бессилия, Вот только жаль распятого Христа».

    13 августа в условленном месте собралось уже около двадцати тысяч человек, но дети не явились. Их в буквальном смысле похитил местный мэр – Артур Сантуш – известный в округе как «Жестянщик». Это действительно была его профессия до того, как он бросил лудить и пошел вверх по административной линии. Вначале Сантуш запер детей в своем доме, а потом, когда Люсия наотрез отказалась раскрывать тайны Богородицы, поместил их в тюремную камеру вместе с кадровыми преступниками. Последним он также наказал выведать у детей, что сказала им Богородица. Интересно, зачем атеисту и борцу с религиозным мракобесием интересоваться тайнами Божьей Матери? «Жестянщик» сказал пастушкам, что для них готовится чан с раскаленным маслом, в котором их заживо и поштучно сварят. Дети поверили его угрозе: они молились, прощаясь с жизнью и друг с дружкой, но терпели и ничего не говорили. От стойкости маленьких храбрецов не могло не дрогнуть сердце даже самого отпетого из негодяев, и сокамерники пастушков решили развлечь их игрой на гармошке и танцами. Когда танцеобильная Жасинта, наконец, вспомнила наставление деревенского падре Ферреира, что танцы не угодны Богу, дети перешли к молитвам. К их истовой молитве присоединились вся камера, причем девятилетний Франсишку бесстрашно заставил взрослого «бугая» снять перед образом Девы Марии шляпу. Думаю, что к тому моменту психологическое состояние пастушков было весьма плачевным: их замучили издевками, обвинениями, инсинуациями, расспросами, допросами, расследованиями, угрозами, попытками выведать тайну, мольбами замолвить слово перед Богородицей. На несформировавшуюся детскую психику обрушилась вся тяжесть грехов взрослого мира, усугубленная обостренностью политической ситуации в Португалии. Сами того не осознавая, маленькие провидцы оказались в центре идеологического цунами, грозившего смыть многовековой фундамент католичества в Португалии, при этом Католическая Церковь – самая могущественная организация в мире – не спешила прийти им на помощь.

    Вот как Джон Де Марчи [4] , католический священник и автор популярной книги «Фатима: с самого начала» описывает ситуацию в Португалии на момент появления Матери Божьей (De Marchi, 29):

    «Это был трагический час темноты и страдания». Так Святой Отец [Папа Римский] в своем знаменитом обращении от 31 октября 1942 года описывает тот исторический момент, когда в Португалии произошли явления Пресвятой Девы на высотах Серра де Аире.

    Революция следовала за революцией. Продолжались бесконечные распри между партиями, преследования религии, общее недовольство, трусость и добровольная слепота людей. С момента провозглашения Республики страна постоянно жила в состоянии тревоги. Казалось, что различными правительствами, непрерывно сменявшими друг друга, двигало одно желание – помочь силам тьмы. В период с 1910 по 1926 год, когда военный путч 28 мая под предводительством Маршала Гомеса да Кошта провозгласил начало периода стабильности и мира, в стране случилось 16 революций, причем это были настоящие восстания, а не мелкие стычки. Самая опасная и страшная из них произошла в октябре 1921 года и вошла в историю как восстание «Белых муравьев» – коммунистической анархисткой партии, выбравшей бомбу в качестве излюбленного довода в спорах.

    Законодательные акты Маркиза де Помбала [5] снова вошли в силу 8 октября 1910 года, а одним из первых актов новой республики стало подавление всех религиозных общин и изгнание иезуитов. Любой член ордена, препятствующий выполнению данного указа, объявлялся врагом государства. 18 октября того же годы был принят указ, упразднявший религиозную клятву в суде, а 25 октября была отменена традиционная клятва профессоров и студентов, посредством которой они на протяжении более чем двух веков клялись защищать догму Непорочного Зачатия.

    Три дня спустя был принят указ, который превращал религиозные праздники в рабочие дни. 3 ноября 1910 года впервые в истории португальского законодательства был признан акт развода, а 14 ноября был упразднен пост Духовного Судьи в Университете Куимбры. В Рождество брак был объявлен не таинством, а актом гражданского состояния, а в последний день столь памятного 1910 года власти постановили, что тем священникам и клерикалам, которые получили разрешение оставаться в Португалии, под страхом тюремного заключения запрещается носить священническое платье.

    Закон об отделении церкви от государства (20 апреля 1911 года) отнял у Церкви несметные сокровища. Многие церкви были превращены в бараки и конюшни, а монастыри в государственные и иные учреждения – в зависимости от причуд той партии, которая в этот момент находилась у власти. По стране триумфально шествовало масонство. Сеньор Лима, Великий Магистр, открыто объявил, что через несколько лет в Португалии не останется никого, кто хотел бы стать священником. Однако, уже на Втором международном конгрессе масонов в Париже, где он присутствовал в качестве Великого Магистра Лузитанской [6] Ложи, сеньор Лима признался в следующем: «Сегодня вопросы религии волнуют португальский народ больше, чем когда-либо». Со своей стороны, Афонсу Кошта – знаменитый Министр юстиции – с не меньшей помпезностью заявил, что благодаря Закону об отделении церкви от государства католическая вера – основной виновник плачевного положения португальского народа – будет искоренена в стране всего за два поколения…

    Протестантизму, который никогда не находил для себя плодородной почвы на Иберийском полуострове, удалось заручиться расположением республиканских властей по вполне понятным причинам. В январе 1911 года епископ-методист Герцель, остановившись в Лиссабоне, открыто атаковал католичество в ходе публичной лекции. Премьер-министр немедленно пригласил его на банкет, в котором также приняли участие Министр морского транспорта и Министр юстиции.

    После начала Первой мировой войны положение в стране стабильно ухудшалось. … Финансы находились в плачевном состоянии. Португалия накопила чудовищный долг и не справлялась с выплатами. Не выполнялись обязательства, не отдавались займы, царил хронический дефицит. Страна, которая «подарила миру новые миры», скатилась в пропасть морального и материального банкротства. «Португалия забыла Бога, – говорил Святой Отец [Папа Римский] – но Бог не забыл Португалию». [Перевод мой]

    Слова Де Марчи отражают не только хронические нелады между католиками и иезуитами с одной стороны, и евреями, тамплиерами, масонами с другой, но и объективный «наезд» на католическую церковь на момент «апарисоеш» – явлений Богородицы. Возможно, для католических боссов появление трех маленьких «провидцев» грозило ненужным вниманием к церкви в том момент, когда она хотела тихонько пересидеть бурю, а может, нужно было действительно установить подлинность их свидетельств, но только никто из монсеньеров не рвался признать детей «провидцами» – напротив, они горячо предупреждали о потенциально дьявольской природе их видений. Дьявол, насколько мне известно, обычно не призывает молиться Богородице, хотя это не моя отрасль знаний. Заклятые враги иезуитов – масоны – напротив, не щадили сил, чтобы указать на реакционный характер «темного суеверия», разраставшегося вокруг Фатимы. Уже упомянутый «Жестянщик» Артур Сантуш – Мэр административного округа Вила Нова де Оурем – был членом масонской ложи в Леирии. Ощутив масонство как блаженство, он стал основателем собственной ложи в Вила Нова де Оурем. Злые глаголы языкят, что и мэрству он был обязан своим масонским связям, из чего можно заключить, что масонство в тот момент играло роль социального лифта для амбициозных жестянщиков – как «Ленин, Партия, Комсомол» в Советском Союзе. На тот момент Сантушу было всего 26 лет, и он не упускал возможности щегольнуть карьерным ростом перед односельчанами, которые, добродушно посмеивались, рассказывали друг другу, как еще недавно юнца застали за занятием онанизмом за амбаром, а сегодня он уже гарцует по деревне в образе мэра, символизируя торжество революции и прогресса над религиозным обскурантизмом.

    Так или иначе, дети благополучно вернулись домой, а собравшиеся 13 августа наблюдали странные радужные разводы и иные оптические феномены, неизменно сопровождавшие явления Богородицы. 19 августа Богородица неожиданно и неурочно предстала перед пастушками в другом месте – Валиньюш. Она сообщила детям, что 13 октября те смогут увидеть ее в последний раз. Поскольку Люсия была единственной, кто разговаривал с Богородицей (Жасинта слышала ее слова, но ничего не могла сказать ей, а Франсишку видел Богоматерь, но не понимал, что она говорила), именно Люсии выпало многократно повторять петиции к Богородице исцелить недужных, а также всенародно явить чудо, которое подтвердило бы искренность пастушков. Богоматерь обещала показать чудо 13 октября, а также продемонстрировать Иосифа с младенцем Иисусом и предстать в виде Божьей Матери розарий (чёток) и скорби. Кроме того, от нее поступили распоряжения относительно того, что делать со средствами, которые начали поступать от верующих: пустить их на сооружение часовни. Жасинта сорвала ветку, на которой «стояла» Богородица, и отдала скептически настроенным родителям Люсии. Ветка истощала необычный запах и смогла убедить даже их в том, что девочка действительно пережила нечто необычное.

    13 сентября в Кова да Ириа собралось уже порядка 30000 паломников. Они снова увидели небесные знамения, странный светящийся шар, просыпавшийся на землю лепестками, а Люсия еще раз услышала от Богородицы, что та явит чудо 13 октября. По оценкам ученых 13 октября в Кова да Ириа прибыло около 100000 человек, которые стали свидетелем «чуда солнца» – необычных разводов и стремительных движений солнечного диска сразу после проливного дождя, которые сопровождались диковинным запахом и иными пара-нормальными явлениями. В том, что эти явления имели место, не дерзнули усомниться даже самые просвещенные науколюбы из тех, кто стекся в этот день к Фатиме. Перед детьми предстало Святое Семейство, Богоматерь в голубом плаще, Святой Иосиф, который трижды осенил крестом коленопреклоненную толпу, и Христос в красном, благословивший человеческое море.

    Фатима начала превращаться в одну из самых посещаемых святынь в Португалии. Этому немало способствовали происки ее противников. Уже через десять дней после последнего явления Богородицы группа борцов с религиозными мракобесием из Сантарема отправилась ночью в Кова да Ириа, чтобы спилить дуб, на ветвях которого «стояла» Божья Матерь (по ошибке они спилили другое дерево), а также похитить сооруженный там алтарь, деревянную арку, лампады и кресты. Они прошли с богохульным шествием по улицам Сантарема, пьяно размахивая похищенными предметами религиозного культа, затем организовали из них платную выставку. По их замыслу вырученные таким образом средства должны были пойти на благотворительность, но глава местной Мизерекордии (благотворительности) отказался принять выручку от этого мероприятия. Дичайший демарш португальских «комсомольцев» вызвал гневное осуждение не только католиков, но и широких слоев португальской общественности. В конце концов, именно под знаком креста (тамплиерского) ходили в море португальские каравеллы, совершившие великие географические открытия, именно Богоматери возносили молитвы португальские солдаты в окопах первой мировой (хлебнувшие больше горя от дизентерии, чем от вражеских пуль), а значит, атака была направлена не только против католичества, но и против самых что ни на есть устоев португальской жизненной канвы. Этак можно дойти и до того, что обед будет продолжаться всего полчаса вместо санкционированных многовековой традицией двух! Католики возносили молитвы за души убогих идиотов, посягнувших на святыню Фатимы и устои португальской жизни, неразрывно связанной с латинской верой. Росли потоки паломников, продолжались чудеса: земля из Кова да Ириа, разведенная в воде, лечила недуги, открывала глаза незрячим, помогала от бесплодия, исцеляла запойных.

    Через восемнадцать месяцев после последнего явления Богородицы скончался Франсишку. Когда мальчика спрашивали, кем он хочет стать, он отвечал, что никем: ему просто хотелось бы в небо. Затем в одиночестве в больнице в Лиссабоне умерла Жасинта, навсегда простившись с родителями и любимой кузеной Люсией. «Церковь, после первых лет безразличия, если не недоверия к событиям в Кова да Ириа, начала наблюдать за ними более пристально» (De Marchi, 209). В 1920 году Епископ восстановленной Лерийской Епархии предложил откомандировать последнюю из провидцев – Люсию – подальше от Фатимы, чтобы тщательно изучить ее свидетельства, а заодно дать ей отдышаться как от паломников с их назойливыми просьбами, так и от критиков с их насмешками. Люсию отправили учиться в Вилар недалеко от Порту.

    Паломничество в Фатиму продолжалось и в мае 1920 года уже вызвало серьезные опасения у очередного напуганного собственной некомпетентностью португальского правительства: «…нам стало известно, – пишет Министр внутренних дел Жулиу Бенту Ферреира уже известному нам «Жестянщику» – что реакционные элементы в Вашем округе готовятся канонизировать скончавшегося провидца из Фатимы, продолжив отвратительную практику религиозной эксплуатации людей, ими же и организованную. Мы настоятельно просим информировать нас о том, на какой стадии находятся такие маневры, дабы мы, Правительство, а также Вы сами, смогли принять необходимые меры и нейтрализовать этот бесстыдный иезуитский трюк» (de Marchi, 214). Правительство в конце концов приняло «мудрейшее» решение «не пущать»: не допустить религиозного шествия в третью годовщину 13 мая 1920 года! В распоряжение «Жестянщика» поступили вооруженные Гвардейцы Республики, а от организаторов религиозной процессии потребовали отменить ее под страхом штрафов и административных взысканий. Но «марш миллионов» все-таки состоялся. Как обычно, в Фатиму стеклось море повозок, автомашин, упряжек, пеших паломников. Все добродушно посмеивались над «Мэром Жестянщиковым», гарцевавшим под проливным дождем в нелепо выглядевшей соломенной шляпе. Гвардейцы перегородили паломникам дорогу, ведущую из Фатимы к находящейся в трех километрах Кова да Ириа. Многие из паломников прошли полями и огородами, других остановили гвардейцы. «Если бы вы только знали, сеньор, как я ненавижу это задание, – признался один гвардеец Доктору Формижао, одному из свидетелей этого паломничества: я подчиняюсь приказам, потому что должен, но сам будучи верующим, не возьму в толк, почему этим бедным людям нельзя пройти в Кова да Ириа, чтобы помолиться. У меня у самого есть сестра, которой спасла жизнь Фатимская Богоматерь!» (De Marchi, 218). «Респектабельный бизнесмен, по виду сам республиканец, разразился обличительной речью в адрес Мэра Оурема за то, что тот препятствует прогрессивному развитию сельских регионов и процветанию деревенской экономики. «Он полный идиот, этот мэр – объяснял бизнесмен – только представьте себе, сколько денег могли бы сегодня заработать извозчики из Томара и Торрес Новаш!» (De Marchi, 218).

    В 1922 году под скромную часовню, выстроенную на месте Явлений, неизвестные подложили четыре бомбы. Еще одной бомбой снабдили несчастный дуб, на ветвях которого «стояла» Богоматерь. В результате взрыва обрушилась крыша часовни, но бомба под деревом чудесным образом не взорвалась. Дуб этот, впрочем, в конце концов прикончили не бомбы террористов, а истовость паломников, буквально разобравших его на «сувениры». Когда священники устанавливали известную на весь мир статую Фатимской Богоматери, они попытались спасти корневую систему дуба в надежде на то, что она даст новые ростки, и поставили между корнями и пьедесталом решетку, но дуб так и не возродился. Паломники решили, что решетка была поставлена для того, чтобы они могли кидать сквозь нее свои петиции Богородице.

    Сегодня Фатима впечатляет размахом и величием. Просвященный диктор Салазар прописал португальцам «Три Ф» для цементирования национального самосознания: «Фаду [7] , Фатима и Футбол». Смысл паломничества в Фатиму заключается в принесении жертвы, и, говорят, что здесь еще можно было увидеть людей со стертыми в кровь коленами, ползущими к знаменитой на весь мир Статуе Пресвятой Девы. Мне довелось увидеть таких паломников, но в предусмотрительно одетых наколенниках: благоразумное отношение к собственному здоровью – социально ответственное поведение в Евросоюзе. Рядом со статуей – целый свечной заводик: огромные свечи плавятся инфернальным огнем из специальных горелок, стекают в желоб, воск поступает в коллектор, машины снова формируют его в новые свечи, которые можно тут же купить и снова расплавить. Прямо безотходное производство, полный рисайклинг, не хватает только значка «Der grüne punkt». Впрочем, если верующим надо ставить свечи – пусть ставят, но материал зазря переводить не стоит! Ужасают пластмассовые сувениры, которые продаются в лавках на парковке: в их красочной аляповатости есть что-то от разноцветных индийских божков, которых раньше резали из кости и дерева, а сегодня штампуют поточным методом. Но к Богоматери это не имеет уже никакого отношения: «Вера – писал ранее упомянутый падре Ферреира в одном из своих писем, посвященных фатимскому чуду, – это дар от Бога, а не от священников» (de Marchi, 95).

    ***

    Дописав это повествование, я пошмелил немного вокруг всех ее основных сюжетов, но так и не нашел, как закольцевать все его элементы на одной струне. Рифа не получалось – ни гитарного, ни кораллового. Можно поклоняться гитарным героям, можно чтить дочь пророка, можно молиться Богородице, можно друидить под кронами древнего дуба или общаться с эльфами, обитающими в камнях. Можно родиться панком и стать епископом, а можно из епископа превратиться в барана. Можно спустить все до подрясника на благотворительность, а можно организовать прибыльное мероприятие из скудного местного поверия. Можно считать, что 13 октября 1917 года перед сотней тысяч зрителей предстала Богородица, а можно думать, что в Фатиме состоялся слет летающих тарелок: принципиальной разницы я не вижу – все зависит от системы верований. Главное – не осуждать и не громоздить больших идей, таких как вера, прогресс, держава (за которую почему-то всегда и всем обидно), широкая дорога цивилизации, марш миллионов, вальс цветов. От идей всегда один вред, от безыдейности – польза. В полете шмеля больше веры, чем в любом паломничестве или «шаломничестве» кого бы то ни было – панка или епископа.

    изображения не найдены


    [1] В Исландии не имеется синагог, еврейская культура известна только по фильмам Братьев Коэн, нет и влиятельной еврейской общины. Тем не менее известно, что первого еврея, причалившего к суровым берегам острова в 1625 году, звали Даниэль Саломон. Он был поляком, проживавшим в Дании, который крестился под именем Йоханн Саломон. В 1850 году Король Дании разрешил евреям селиться в своем королевстве, а 1853 году призвал исландский парламент принять аналогичный закон, что исландцы делать наотрез отказались. Через пару лет, когда закон о разрешении евреям селиться в Исландии все-таки удалось протащить через парламент, желающих переехать в субарктику почему-то не нашлось. Не желала Исландия принимать евреев и в годы второй мировой войны, «гостеприимно» захлопывая перед ними двери своих посольствах в Копенгагене и в Вене. Остается добавить, что сегодняшняя Первая Леди Исландии происходит из влиятельного еврейско-британско-азербайджанского рода, что дает повод муссировать теорию еврейского заговора, направленного на уничтожение экономики острова. Но эта теория, как и все теории заговоров, упрощенно и односторонне представляет всю сложность механизмов финансово-экономического господства, которых, впрочем, никто не понимает.

    [2] Голуая Лагуна возникла стихийно в стоках геотермальной электростанции по дороге из аэропорта в Рейкьявик, но благодаря своим целебным свойствам и эффективному маркетингу сегодня вышла на позиции «спа номер один в Европе».

    [3] Альтернативный спеллинг взят у Пелевина.

    [4] John De Marchi Fatima From the Beginning. Translated from the Portuguese by I. M. Kingsbury. ISBN 978-972-8265-12

    [5] Будучи сторонником просвещенного абсолютизма Маркиз изгнал из Португалии иезуитов после того, как они якобы устроили на него покушение.

    [6] Лузитания – римское название Португалии.

    [7] Музыкальный жанр: по идейной нагрузке я бы охарактеризовал его как «латинский блюз», по музыкальной сути отнес к предкам романса. Взят под охрану ЮНЕСКО.

  • Father McKenzie…Проповедь, которую никто не услышит

    Father McKenzie…Проповедь, которую никто не услышит

    Не хотел вести этот сайт в форме блога о конце истории или фоторепортажа о нашем несовместимом с жизнью свинстве, преступлениях против окружающей среды, собственного здоровья и здравого смысла. Не хотел, но на волне всеобщего «достало!» не сдержался. В голове заиграла песенка из детства: «просто нечего нам больше терять, все нам вспомнится на страшном суде», и я не выдержал. Песенка демонстрирует определенную религиозность сознания, которая выражается в поведенческой максиме «семь бед – один ответ». То есть либо безгрешен, как  новорожденный бабуин, либо допустил хоть один нечистый помысел, и тотчас «грехопадешь» так, что хоть в серийные убийцы подавайся: все равно один ответ. И дело даже не в религиозности, а в общечеловеческой психологии безответственности, которая нередко рядится в одежды глубоко прочувствованной ответственности, «духовности».

    У любого народа имеются свои идиотские обычаи и традиции. Вот некоторые из моих «любимых» привычек нашей части человечества. Первая – везде и всегда появляться на личном авто, втискивая его туда, где машины нужны, «как в бане пассатижи». Омерзительные привычки ярче всего проявляются на отдыхе, и не только у наших соотечественников. В местах летнего купания россиян – на берегах озер, рек и морей – среди загорающих тел непременно копошатся личные авто, владельцы которых кропотливо притирают их поближе к воде. То ли ими движет желание продемонстрировать свой социальный статус, несколько стертый в раздетой толпе, то ли они бессознательно подражают автомобильной рекламе, нередко позиционирующей железных коней на фоне труднодоступных природных красот. Подогнав машину поближе к воде, ее можно вымыть среди плещущихся детишек (в том числе собственных), сменить в ней масло, наконец, оглушительно врубить «милицейскую волну». Представление о дьявольски громкой музыке как неотъемлемом атрибуте отдыха роднит нас с арабами, индийцами и другими народами, проживающими как компактно, так и разреженно. Первым оглушительная музыка нужна, чтобы оградиться индивидуальным шумом от коллективного гомона, вторым – чтобы убежать от себя в рокот коллективного бессознательного.

    изображения не найдены

    Теперь можно приступать к разжиганию костров и приготовлению пищи. Либо понятие оборудованных под гриль площадок вообще неведомо в России, либо такие площадки неминуемо становятся жертвами вандалов, но у нас каждый «пикникёр» палит свое индивидуальное пепелище. Одноразовые грили тоже не прижились, хотя и появились в последнее время на заправках западного типа. В целом россиянин склонен выбирать для отдыха места с максимальной концентрацией мусора и нечистот, а пищу принимать среди дохлых кошечек и собачек, груд банок и бутылок, щедро политых мазутом и горюче-смазочными материалами. Думаю, он неосознанно делает все, «чтобы служба медом не казалась»: то есть инстинкт самосохранения диктует ему выбор условий, не позволяющих выработать губительную в наших широтах привычку к красоте, комфорту и гармонии. Если же россиянин все же находит места заповедно-незагаженные, еще не факт, что он готов убрать за собой сам. В державном сознании народа-победителя роль уборщика отведена другим людям – чаще всего таджикам – на рост численности коих в наших городах он при этом не устает сетовать. Сетует – и сорит, сетует – и сорит…

    Еще одна «очаровательная» привычка – открывать перед светофором дверь машины и смачно плевать на асфальт. Мне кажется, она пришла к нам с востока, где жуют кат, бетель и прочую органическую дурь, вызывающую обильное вы д еление слюны. У нас она нашла широкое распространение среди вполне славянских водителей, концепции дурежевания абсолютно чуждых. Еще у нас обожают разные устные и письменные предупреждения, таблички и призывы – от метро, в котором осипшие  тетеньки что-то все время оглушительно, но нечленораздельно вещают в громкогово рители – до таких перлов, как на фотографиях. Плакат «Сделаем родной город еще краше!» гордо рассекает океаны мусора. Спасибо, но не дай бог: «краше» уже некуда!

    изображения не найдены

    Не стоит останавливаться на повсеместно закрытых (кроме одной) дверях, распахнутых люках, мании возводить заборы и громоздить барьеры. Это – «классика» жанра, тяжелое наследие советского прошлого, помноженная на новые поросячьи таинства эпохи массового потребления. Бесполезно жаловаться и на ежегодное сдирание вполне, как представляется, нормального асфальта ради укладки нового, либо на уплывающую вместе с дождем тротуарную плитку. Это на западе асфальт тупо лежит, а у нас он постояно «оборачивается» и «работает», зарабатывая деньги дорожникам, ментам, жестянщикам, врачам и могильщикам. Но нашему человеку недостаточно просто обогощаться на непрекращающемся дорожном строительстве, ему нужно одновременно подкачивать свое эго, подсевшее после посещения разных Швейцарий, Австрий и иных удручающе-благополучных стран, создавая максимум страданий для ближнего и перекладывая ответственность на универсально пригодных таджиков. «А иначе, зачем на земле этой вечной живу?».

    изображения не найдены

    изображения не найдены

    Совершенно непонятно, что с этим делать. Можно, скажем, на базе плаката с разъяренным нацлидером подготовить плакат «Не сори!», грозящий свиногражданам страшными карами, и развесить его на каждом столбе, но это вряд это что-то изменит. Для нас личное пространство заканчивается приборной доской автомобиля, телевизором, экраном монитора. Дальше – ничья земля, где можно и нужно гадить, а за нами уберут таджики. Недавно в верхнем парке Петергофа посмотрел выставку фотографий фашисткой оккупации и был глубоко озадачен немцами: такие симпатичные люди, кушают за безупречно сервированными столами, аккуратно одетые и чисто выбритые, играют на музыкальных инструментах, кормят лошадок, даже надпись «бункер» вывели каллиграфическим почерком – но при этом учинили во дворцах и парках такое варварское свинство! Как им самим не противно-то было? Не знаю точно, что у них творилось в головах, но догадываюсь, что они тоже мнили себя народом-победителем, а Петергоф этот или Царское Село  были для них ничейными – в лучшем случае подлежащим уборке силами русских «таджиков», в худшем – тотальному уничтожению. Ну и вдобавок рассержены были они тем, что им не сдали по всем правилам осажденный город, сами мерзли студеными зимами – вот и рубили парки, жгли костры во дворцах, сжигали бесценную мебель… Мы на своей земле порой ведем себя точно как такие оккупанты. А поскольку данное заявление звучит до отрыжки по-проповеднически и грешит тем самым «семь бед – один ответ», о котором писал выше, добавлю еще один труизм: только свободный человек может ощущать себя хозяином на своей земле. Конец проповеди.

    изображения не найдены

    И еще пару параграфов на другую тему, к проповедям имеющую лишь косвенное отношение. Уже достаточно давно понял, что я без ума от стремительной реки Оки, холмов и дубовых рощ калужского края, а совсем недавно узнал, что мой дед и прадед были родом именно из этих мест, к тому же принадлежали к духовному сословию. Можно предположить, что именно отсюда у меня склонность к проповедям, хотя честнее признать собственную душу потемками. Так или иначе, как только сошел снег, поехал я искать эту дедову деревню. Зашел с тульской, а не с калужской стороны, тем самым обеспечив себе отвратительную даже по меркам нашей страны дорогу. «Проезжая по ней, с меня слетела шапка», но было осмотрено следующее: церковь без креста, деревня с романтическим названием «Выблядовка» (интересно, ее жителей называют так, как я думаю?), городок Одоев, действительно когда-то служивший фамильным гнездом Одоевских, неприметная деревня Лужное, приметная только гигантским транспарантом, повествующем о том, что она является родиной Алексея Ильича Чирикова – соратника Беринга и открывателя Алеутских островов… Михаил Алексеевич того же славного рода, Вам сей факт, полагаю, известен? Затем передо мною предстала чумазая, но полезная Черепетская ГРЭС, откормочный комплекс на 2200 голов рогатого скота, наконец, разлившаяся река Упа (приток Оки), которую я безуспешно пытался пересечь в трех местах, но дорога повсюду уходила глубоко под воду. В одном месте была организована лодочная переправа. Местный житель указал мне на ежегодный характер таких наводнений, сообщив, что в этом году паводок стоит уже две недели. Ничего удивительного: температура за несколько дней скаканула с минуса до плюс тридцати. Тот же житель сообщил мне, что со стороны Калуги – мимо любимой мною Оптиной Пустыни и какой-то то ли Перемыши то ли Перемышли – до заветной деревни добраться все же было можно. Об этом мне в самом начале путешествия шепнула интуиция, но я ее не послушался. Все светлое время суток было потрачено на барахтанье в жидкой глине в поисках подъездов к реке, а в потемках деревню предков осматривать не хотелось. Таким образом, я отложил миссию до более сухих деньков.

    изображения не найдены

    «Father McKenzie writing the words of a sermon that no one will hear, no one comes near»… Поскольку бывают люди, которые не слушают «Битлов», привожу примерный перевод: «Отец МакКензи пишет проповедь, которую никто никогда не услышит – здесь и рядом никого не бывает». Очень похоже на тульско-калужские дебри, осмотренные в ходе путешествия. А мне проповедь одинокого кельтского падре в штопаных носках пришлась бы по душе: люблю проповеди, которые пишут для себя, а не для прихода, а потому засуну-ка этот пост поглубже в недра сайта. И еще спасибо, господи, за то, что в Тульской губернии еще растят коров, что в Петергофе пока не додумались класть тротуарную плитку, да за то, что на карте нашей родины имеется деревня Выблядовка. Думаю, что после расширения Москвы туда переедет Кремль.

    изображения не найдены

    изображения не найдены

    изображения не найдены

    изображения не найдены

    изображения не найдены

    изображения не найдены

    PS При ближайшем рассмотрении «Выблядовка» оказалась невинной «Выглядовкой». А жалко…

  • Португалия: «Артек» для глобалистовВступление и Глава I

    Португалия: «Артек» для глобалистовВступление и Глава I

    Решил выложить собственный перевод пары глав интересной  книги, приобретенной в аэропорту Лиссабона. Автор — британский журналист Мартин Пейдж. Книга называется «Первая глобальная деревня: как Португалия изменила мир» (на английском, разумеется). Буду обновлять и добавлять главы по мере их перевода (нередко сокращенного и слегка вольного).

    изображения не найдены

    Предисловие личного характера

    Полуденное солнце приближалось к высшей точке. Республика Конго переживала очередную гражданскую войну. В то время я был начинающим зарубежным репортером, недавно прибывшим из Лондона. Я стоял на обочине дороги, которая вела из Ндолы в Элизабетвиль. У меня были повреждены четыре ребра и раскрошена левая лопатка. В спину мне нежно упирался ствол автомата, принадлежавшего катангезскому ополченцу, а его коллеги щедро делились с самими собою содержанием моего багажа, извлеченного из останков арендованного автомобиля.

    По дороге тянулся поток транспорта белых южноафриканских наемников, спасающихся на машинах и других экспроприированных транспортных средствах из зоны военных действий, до которой я пытался добраться. Несколько водителей сбросили скорость, но, увидев ополченцев, снова ускорились. По моим подсчетам мимо проехало уже больше пятидесяти машин. Затем появилась еще одна – белый «Пежо»-универсал. Водитель резко затормозил, подал ко мне задним ходом и крикнул: «Запрыгивай!».

    ‒ Но мне в спину направлен автомат.

    ‒ Потому и говорю: запрыгивай!

    Я подчинился. Водитель вдавил педаль газа. Со сломанной лопаткой я не смог захлопнуть дверь машины, но ветер сделал это за меня. Мы приближались к пограничному посту. Водитель загудел своим трезвучным гудком, замигал фарами и прибавил газа. Пограничники, явно опасаясь, что мы снесем шлагбаум, спешно подняли его. Мы покинули пределы самопровозглашенной Республики Катанга. Но почему пограничники пропусти нас, а не открыли огонь?

    «У них патронов нет. И зарплату им никто не платит. Мы даем им сигареты, чтобы они могли менять их на еду».

    Я изучил отражение лица водителя в зеркале. Его храброе, слегка асимметричное лицо, оставалось бесстрастным. Ему – как его напарнику – было лет тридцать, у обоих был характерно южно-европейский цвет кожи, темные волосы и тщательно подстриженные усы. Оба были одеты в свежевыглаженные белые рубашки. На шеях у них висели маленькие распятия и медальончики с изображением Богородицы на золотых цепочках.

    Они поведали мне, что занимаются контрабандой сигарет в Конго с тех территорий, которые ныне зовутся Замбия. Отвезли меня в больницу при медном руднике в Китве, где мне сделали рентген, укол и перевязку. Затем доставили в больничный пункт, принадлежащий горнодобывающей фирме, и представили его управляющей – англичанке.

    Утренний чай у нас в половине шестого,  сообщила она.

    Но мне не понадобиться чая: мне нужно отдохнуть.

    ‒ Извините, ‒ сказала она, ‒ если я сделаю исключение для вас, то и все остальные джентльмены попросят того же – не правда ли? Завтрак в столовой заканчивается ровно в шесть тридцать утра!

    Она организовал для меня звонок Теренсу Ланкастеру – моему редактору зарубежных новостей в Лондоне. Тэрри сказал следующее: «Сожалею о твоей неудаче, но в Кейптауне восстание на табачной фабрике. Если ты не доберешься туда к завтрашнем утру, мне придется сломать тебе вторую лопатку».

    Мои спасители купили мне большой бокал южноафриканского бренди в баре, снабдили меня пятьюстами сигаретами «Ротманс», проверили, достаточно ли у меня налички в кошельке, затем покинули меня, доставив в лоно родной культуры, и больше  я их никогда не видел. Так я впервые осознанно познакомился с португальцами, и это была моя первая встреча не только с их необычайной готовностью помочь попавшему в беду незнакомцу, но и с характерно португальским коктейлем из храбрости, чести, находчивости и самообладания.

    ***

    Я поехал в Токио рекламировать японский перевод «Корпоративного дикаря» – моей сатиры на нерациональный механизм принятия решений топ-менеджерами компаний. Исполнительный директор издательства повел меня вначале на чай с рецензентом, который благосклонно отозвался о моей книге в «Асахи Шимбам» ‒ ведущей бизнес газете в стране. Было ясно, что я удостоился немалой чести: рецензент был одним из наиболее влиятельных и почитаемых бизнес-гуру под восходящим солнцем японской экономики. Мы приехали в высотный дом, в котором размешался Университет Св. Софии, и поднялись на лифте на верхний этаж. Вошли в приемную апартаментов Декана Бизнес школы, миновали очередь из ожидавших посетителей и вошли в угловой офис великого человека. И тут я обнаружил себя в присутствии португальского иезуита, одетого в безупречно скроенный церковный костюм и говорившего на таком же беглом, образном и красноречивом английском языке каким, вне всякого сомнения, был его японский.

    Легко забыть – по крайней мере, если вы англичанин, – что португальцы, следом за одним из двух основателей Общества иезуитов Сао Франсиско Ксавиаром – жили в Японии уже не одно столетие, когда наши предки еще только узнали о существовании этой страны. Они вели теологические споры с буддистскими монахами перед членами императорского двора. Они внесли в японский язык новые слова, которыми до сих пор пользуются на острове – в том числе «орригато», происходящее от «обригадо» – «спасибо» по-португальски. Они привезли в Японию рецепт темпуры – любимой пищи островитян. Они передали японцам технологии изготовления огнестрельного оружия и сооружения зданий, которые могли выдержать артобстрел и землетрясение. Эти здания, простоявшие в построенном португальцами городе Нагасаки веками, выстояли атомную атаку 1945 года значительно лучше, чем строения в Хиросиме. Португальцы выступали в качестве консультантов китайского императора до того, как Марко Поло, по его утверждениям, побывал в Китае. Они привезли в Индию растение чили, изобрели из него «карри», которое в свою очередь попробовали в Индии британцы и взяли к себе домой в качестве любимого лакомства «британского раджи».

    В 1999 году Восточный Тимор добился независимости от Индонезии после одного из самых продолжительных и кровопролитных конфликтов пост-колониальной эпохи. Среди первых законодательных актов нового государства было объявление португальского языка государственным и признание эскудо в качестве платежного средства. За этим решением стояли мощнейшие чувства. Европейцам всегда было сложно, да и по-прежнему нелегко понять ту настойчивость, с которой португальцы поддерживали дело освобождения Восточного Тимора. А для жителей Восточного Тимора сам португальский язык стал важнейшим символом их борьбы за независимость.

    Если принять во внимание различные соображения, становится ясно, что выбор государственного языка Тимора был не таким чудачеством, как показалось многих иностранцам – прежде всего австралийцам, ближайшим соседям и защитникам жителей Тимора. Португальский – самый трудный из романских языков для изучения и самый непроницаемый для незваного подслушивания. К тому же, он третий из европейских языков по распространенности – после английского и испанского, обогнавший по количеству говорящих на нем и французский, и немецкий. Разумеется, Бразилия и Ангола вносят ощутимый вклад в эту малоизвестную статистику. Но и без них португальский используется в качестве языка международного общения на ранчо в Северной Калифорнии – где быков на ринге «разят» копьями, острия которых обернуты в «липучки», дабы выполнить все требования законодательства против жестокого обращения с животными – а также в зависящих от рыболовного промысла городках на побережье Новой Англии, таких как Провинстаун и Провиденс, в которых португальцы заслуженно пользуются репутацией самых мужественных и умелых из моряков. В летней приходской церкви Святого Франциско Ксавиара в Хайаннис, принадлежащей семейству Кеннеди, каждое воскресенье произносятся две мессы на португальском языке. На этом языке говорят и за вращающимися дверьми «итальянских» тратторий в Лондоне, которые преимущественно принадлежат и обслуживаются португальцами, маскирующимися под итальянцев. Незаметная роль португальцев в Лондоне получила трагической олицетворение, когда судно-доночерпатель протаранило и потопило на Темзе прогулочный пароход «Мачионесс»: ни одна из газет не упомянула, что многие из погибших были португальскими инвестиционными банкирами из Сити, которые отмечали на пароходе день рождения своего коллеги. В Париже португальцы владеют порядка 40 ресторанами, некоторые из которых числятся «латиноамериканскими», но большинство «французскими». Кстати, последняя и самая сверкающая из эмблем Парижа – Пирамида Лувра – была возведена португальской строительной фирмой.

    Португальский – второй язык Йоханнесбурга в Южной Африке, Нью Арка в Нью Джерси, Люксембурга и Каракаса – столицы Венесуэлы. В бесчисленных местах существуют колонии урожденных носителей португальского языка – в Индии, Малайзии, на Тайване и в Китае, а также на Бермудах, в Джерси, Торонто, Лос-Анджелесе и в Брисбене. Этот факт не находит отражения в официальной статистике главным образом потому, что большинство португальцев за рубежом становятся гражданами той страны, в которой проживают. Но, по словам Марио Соареса, «Язык – это и есть узы. Говорить по-португальски уже значит быть португальцем».

    ***

    Пасхальным утром 1988 года Кэтрин и я с нашими двумя сыновьями – Мэттом и Сэмом – проснулись в нашем новом доме на Кабо де Рока – полуострове, который начинается от Сиерра да Синтра к западу от Лиссабона и выступает в Атлантический Океан. С террасы мы наблюдали, как поднимающийся туман превращал солнце в серебряный диск. Над лесистой серрой за домом, где по ночам выли волки и крались лисы, еще светила луна. В небе кружился белый орел и пара соколов. На лужайке неподалеку от нас на ветру дрожали дикие цветы и кустики розмарина и ежевики. По тропинке ослик тащил к воскресной ярмарке тележку, доверху нагруженную овощами, лимонами, джемами, медом, душистыми пучками кориандра и ящиками со съедобными улитками. С океана под скалой доносилось неторопливое пыхтение рыбацких лодок, доставляющих утренний улов на аукцион за побережьем Кашкаиша.

    Синтра служила убежищем не одному поколению английских писателей. В 1757 году Генри Филдинг – великий сатирик-романист – почувствовав себя больным и несчастным, оставил надежду на то, что солнце хоть раз позолотит своими лучами английский курортный городок Баф этим летом. Он сел на почтово-пассажирское судно в Тилбери, направляющееся в Лиссабон. В Лиссабоне он нанял мулов и повозку, которые доставили его вверх в городок Синтра в арендованный им особняк. Его здоровье и настроение практически сразу вернулись в норму. Он написал письмо своему брату, в котором объявил Синтру самым подходящим местом на земле для написания романов, и попросил его прислать ему секретаря из Лондона, которому он мог продиктовать этот роман, а также собеседника – предпочтительно священнослужителя – дабы развлекать его по вечерам, а еще две широкополых шляпы. К несчастью, до того, как все это прибыло в Португалию, Генри Филдинг скончался от патологии печени.

    В конце восемнадцатого века Роберт Саути – в будущем придворный поэт, а также автор «Португальских путевых записок», привез свою жену и детей пожить в Синтре и уговаривал других участников английского романтического движения присоединяться к нему. К нему приехал Кольридж, который охарактеризовал регион как «сад эдема, разбитый среди серебра моря». Затем последовали Уильям и Дороти Вордсворт, при этом Дороти вознегодовала по поводу того, что Филдинг был так бесцеремонно погребен местной англиканской общиной в безымянной могиле. Она поспешила домой в Англию, где написала яростный памфлет, в котором заклеймила «некультурных» английских жителей Лиссабона, лишенных уважения к великому автору.

    Лорд Альферд Теннисон любил задержаться в Синтре. Лорд Байрон начал писать в ней «Чайлд Гарольда». Чуть ниже Синтры – в казино Эшторила – Иан Флеминг выдумал персонаж Джеймса Бонда и сюжет своего первого романа – «Казино рояль». Почти до самой смерти Грэхам Грин любил побывать в Синтре и погостить в доме, принадлежавшем Маркизе де Кавал. В годы второй мировой войны он, базируясь в Лондоне, работал директором британских секретных операций в Португалии. В результате появился сатирический роман «Наш человек в Гаване», причем место действия было изменено, чтобы книгу пропустила цензура. В книге Грин пародирует самого себя – играющего с агентами спецслужб так, будто они игрушки, и признающего в них живых людей лишь после того, как их убивают. Выжившие агенты, которые по-прежнему живут в Синтре и вокруг нее, на протяжении многих десятилетий после войны продолжали испытывать трепет перед господином Грином и его приездами в Португалию.

    Кристофер Ишервуд [1] приехал в Синтру на поселение в конце 30-ых годов со своим немецким партнером Хайнцем и Стивеном Спендером [2] , которого сопровождал церковный органист из Уэльса. О присутствии Хайнца в Португалии доложили немецкому консулу в Лиссабоне. Хайнцу велели стать на учет в консульстве в Лиссабоне, чтобы впоследствии быть призванным в немецкую армию. В случае отказа его занесли бы в списки дезертиров, экстрадировали из Португалии, чтобы он мог предстать перед военным трибуналом, и посадили бы в военную тюрьму.

    Ишервуд пошел с Хайнцем к самому дорогому юристу, которого можно было найти в Лиссабоне, чтобы просить о помощи. Юрист с сожалением констатировал, что ничего не сможет для них сделать. Парочка вернулась на поезде в Синтру. Там в кафе напротив вокзала их – горько плачущих – увидел официант. Он спросил их, в чем дело. Когда они объяснили, официант сказал: «Не волнуйтесь, я все устрою».

    В недоверии они осведомились: «А сколько это будет стоить?»

    «Разумеется, ничего» — ответил официант. Он выполнил свое слово, и хотя Спендер со своим компаньоном уехали после размолвки, Ишервуд остался в Синтре, где Хайнц играл роль его управляющего. Именно здесь он написал книгу «Я – камера», которая впоследствии превратилась в голливудский мюзикл «Кабаре». К Ишервуду присоседился Уистен Хью Оден, вместе с которым они написали «Восхождение на [пик] Ф6». По утрам они приходили в рабочее настроение, взбираясь то на один, то на другой скалистый утес на серре.

    В нашу первую осень в Синтре через неделю после франкфуртской книжной ярмарки мы сидели и с благоговением слушали, как мощнейшая буря с ревом и молниями надвигалась на нас со стороны океана. Молния ударила в дымовую трубу, другая вырубила подстанцию в деревне, в результате чего мы остались без света и без отопления. Вода протекла под остекленные двери. Я поскользнулся на мокрой половой плитке, упал  и сломал руку.

    Я отходил от анестезии в комнате в лиссабонской клинике после операции по скреплению сломанной руки. Со мной была Кэтрин, которая описывала то, что видела из окна: «В соседнем здании красивый сад с пальмами и барочными фресками. На столах белые скатерти и ведерки с шампанским. Официанты одеты в ливреи. С террас спускаются красивые люди, одетые по последней итальянской моде…»

    Вошел медбрат. Вколов мне очередной укол в верхнюю четвертинку ягодицы, он объяснил: «Это писательский клуб».

    Среди писательских клубов, в которых я побывал за свою жизнь, имелся подвал в Токио, большой и запущенный деревянный дом под Москвой, а также заполненная барная стойка в лондонском «Граучоз» [в Сохо]. Ни одного писательского клуба, даже отдаленно претендующего на элегантность, мне до сих пор встречать не приходилось. Через несколько месяцев по представлению доктора Саллес Лейна – секретаря «Литературного цеха» — мы тоже стояли на террасе с видом на реку Тежу и планировали следующую главу книги, поглощая соте из креветок и печеную куропатку.

    ***

    Мне еще не было пятидесяти, когда мы переехали из Лондона. В результате неизлечимой болезни сетчатки я потерял 95 процентов зрения и видел перед собой угол не более 10 градусов. Чтобы управлять машиной, нужно видеть, как минимум, на 120 градусов. В США, где я работал над сценарием фильма, порог «юридической слепоты» составляет 20 градусов. Когда я вытягивал перед собой правую руку, я могу видеть одновременно четыре пальца руки, но не большой палец.

    До  этого момента я провел большую часть своей взрослой жизни в качестве иностранного корреспондента, странствующего писателя и редактора. Теперь я больше не мог путешествовать без посторонней помощи. На Пушкинской площади в Москве я упал в открытый люк, а на Лексингтон Авеню в Манхэттане растянулся на разгрузочной платформе. Когда я последний раз путешествовал один, я по ошибке вместо своего взял в брюссельском аэропорту чемоданчик, принадлежавший европейскому бюрократу, и меня задержали при попытке сесть с этим чемоданчиком в самолет.

    Мой родной Лондон превратился для меня в опасную и даже враждебную территорию. Я срывался вниз по ступенькам в Ладгейт Хилл по пути из собора Святого Павла на Флит Стрит. По дороге из офиса домой, споткнувшись о брошенную багажную тележку на Вокзале Ватерлоо, я испытал странное чувство: река людей расступилась, чтобы обойти упавшего меня, затем снова сомкнулась в единый поток.

    В саду нашего пригородного дома в Барнзе для меня построили деревянный сарай. Теперь я каждое утро выходил из дома и направлялся на работу в этот деревянный домик по боковой тропинке между нашим и соседским домом. В сарайчике я написал роман «Человек, укравший Мону Лизу». Он получил на редкость хорошие отклики в Нью-Йорке, а в Лондоне «Таймз» назвал роман одним из лучших триллеров года. Мой агент за обедом в «Савой Грилле» сообщил мне, что мы оба сможем разбогатеть на моих будущих художественных произведениях.

    Если верить статистическим таблицам, то моя жизнь должна была продолжаться (минус будущие несчастные случаи) еще 24 года. Это вдвое дольше, чем тюремный срок, который присуждают большинству осужденных убийц. И что мне было делать – провести этот срок в одиночной камере размером 4 на 5 метров, занимаясь написанием историй, которые я сам не мог ни прочесть, ни выбросить из головы среди ночи? Нужно было начинать новую жизнь где-то на новом месте.

    Наших друзей поставил в тупик наш выбор Синтры, а не юга Франции или Таскании. Даже португальский юрист, работающий в Лондоне, заклинал нас попробовать вместо Португалии Прованс. Португалия была европейской банановой республикой: слишком коррумпированной, нищей, обветшалой, неграмотной, источенной болезнями для таких людей, как мы. Забастовки были эпидемией. Инфляция росла такими темпами, что лопались финансовые термометры. Эскудо падал в пропасть. Экономика, если это можно было назвать экономикой, находилась в состоянии упадка. Эксперты утверждали: чтобы снизить национальный долг Португалии до управляемого уровня, потребуется два поколения тяжкого труда и строгой экономии.

    Дороги были покрыты ямами. Португальцы считались самыми опасными водителями в западной Европе. В единственном супермаркете в Лиссабоне продавалась только капуста для супа, соленая треска, консервированные помидоры и маргарин. В Лиссабоне знакомый юрист рассказал нам, как вез в аэропорт клиента – верховного вождя из Нигерии. «Когда ваше превосходительство изволит снова прибыть в Лиссабон?» «Никогда!» – ответил вождь. – «Тут слишком похоже на Африку».

    Приехав в Лиссабон, мы увидели на тротуарах попрошаек с ампутированными конечностями. В нашем номере в четырехзвездочном отеле ковер был изъеден плесенью. Чтобы куда-либо дозвониться, требовалось уйма времени и терпения. Брошенные разрушающиеся виллы стояли бок обок с сараями, в которых ютились беженцы из африканских колоний. Памятник национального масштаба – Монастырь Джеронимуш – беспрепятственно разъедался «снегом» из голубиного помета.

    Но, как нам казалось, тут была и другая сторона. Когда мы пересекли испанскую границу в Бадахозе и въехали в португальскую провинцию Алентежу, нас буквально очаровало, как общий настрой сменился от отчаяния к надежде. Сегодня – благодаря той помощи, которую Мадрид и Брюссель предоставили юго-западной Испании – это стало менее заметно, но в прежние времена об этом контрасте писали все путешественники, начиная с Ханса Христиана Андерсена в средине XIX века, который отметил боевую выправку и вежливость пограничников с португальской стороны, свежевыкрашенные деревенские дома, обилие цветов в ухоженных садах, отличное качество пищи и вина, вежливое любопытство португальских детишек, увидевших в кафе иностранцев, гордость горожан своей историей, благодаря которой исторические городки сохранились в первозданном виде, оставаясь полными жизни. Здесь были свои художники, писавшие ландшафты, скульпторы, работающие с мрамором, вышивальщицы, резчики по дереву, поэты. В Элваше [Провинция Алентежу на границе с Испанией] монашки научились сохранять сливы [в сахаре, высушив их на солнце] и изобрели новые виды пирожных: именно отсюда Катарина Браганская экспортировала в Англию институт полуденного чаепития, включив в свою свиту монашек из Алентежу, владевших секретами изготовления сладостей.

    Португальцы потеряли большую часть двадцатого века. Их права на добычу полезных ископаемых в Центральной Африке захватили англичане – их «старейшие союзники». Участие португальцев на стороне союзников в боевых действиях в Первой мировой было кратким, но имело пагубные последствия. Неэффективная монархия рухнула, ее сменила анархия, затем некомпетентная военная хунта, которая с облегчением передала свои полномочия Оливейру Салазару. Он спас страну от банкротства, восстановил национальную валюту и основал инвестиционные фонды для крупномасштабной программы развития. Еще он стал диктатором и, как большинство диктаторов, не знал, как вовремя уйти. Удержав страну от участия в боевых действиях во Вторую мировую войну, после войны Салазар отправлял волну за волной молодых призывников на бойню в Африку, в тщетном стремлении подавить там волну национализма. Власть захватили военные, а затем коммунисты. Это был единственный пример подобного военного переворота в Западной Европе. К тому моменту, когда в конце 70-ых восторжествовала демократия, Португалия вернулась к той участи, в которой вступила в XX век: банкротство и хаос.

    Нам казалось, что португальцы не заслужили такой участи. Во всяком случае, они сделали не больше, чтобы заслужить такое, чем я, чтобы заслужить свою слепоту. Нам обоим просто не повезло – мы стали жертвами неудачи. Еще нам казалось, что Португалия и, хотелось надеяться, мы сами уже докатились до самого дна, и ниже падать было просто некуда – только снова стремиться вверх! У многих португальцев имелась энергия, изобретательность и решимость возродить страну для XXI века. Мы, со своей стороны, родились и выросли в Британии, которая постепенно приходила в упадок, и этот тренд так и не удалось повернуть вспять. Именно поэтому так заманчиво было наблюдать, как поднимается с колен другая страна.

    ***

    Когда я познакомился с Педру да Кунйа, было за полночь: мы встретились на парковке перед клубом фаду за кольцевой дорогой на севере Лиссабона. Мы оба направлялись на день рождения преподавателя из школы Святого Доминика – ирландской доминиканской школы, в которую ходили наши дети. Педру был одним из многих португальцев, которые недавно вернулись из заграницы, получив в изгнании высшие квалификации в различных областях – от медицины и компьютерных технологий до музейного дела и музыки – с решимостью помочь новой демократической Португалии встать на ноги. В темноте я не мог его увидеть, но до сих пор помню первое впечатление от его голоса: теплого, уверенного, внимательного, полного любознательности, открытого, с иронической ноткой.

    Он вернулся в Португалию, чтобы занять пост Государственного секретаря по реформе образования. Мы встретились с ним и с его американской женой Сьюзэн на воскресной службе в соборе Святой Марии в Эшториле. Затем мы начали встречаться за обедами и за ужинами, за долгими полуденными беседами по выходным. Мы вступили в обеденный клуб, который по идее должен был обсуждать современную теологию, и примерно половину времени действительно посвящал этому.

    Педру был великолепно информирован, обладал цепким умом и был в восторге от открывающихся перед страной новых перспектив. Наша дружба, которая продолжалась до его смерти от рака семь лет спустя стала для меня одним из самых ценных подарков в жизни, при этом наименее ожидаемым.

    Педру и я родились с разницей примерно в один год: я в Лондоне, он в Лиссабоне. Оттуда наши тропинки разошлись еще дальше. Я, не уставая протестовать, прошел через квакерскую школу-интернат в западной Англии: холодные ванны зимой в семь утра, одна смена нижнего белья на неделю, мясо с зеленоватым оттенком на ужин либо серое месиво, воняющее рыбьим жиром, которую мы называли «консервированным кошачьим кормом», в основном посредственное качество обучения, наказание, которое называлось «бег по треугольнику». За часами коллективной молчаливой медитации следовали школьные походы на евангелические сходки Билли Грэхэма, на которых мое отвращение к религии достигло такой степени, что я возомнил себя атеистом.

    В это время Педру испытывал еще более суровые условия иезуитской школы и образовательного центра на севере Португалии, оставивших ряд его сверстников физическими и психологическими калеками. Он готовился принять сан. Пока я числился в Кембридже, забросив учебу, чтобы окунуться в студенческую журналистику, Педру получал диплом по философии в Браге, зачем еще один по теологии в Грананде. Будучи начинающим иностранным корреспондентом, я освещал железнодорожные и авиакатастрофы, войны и встречи на высшем уровне. Педру к этому моменту посещал колледж в Бостоне, работая над магистерской диссертацией по психологии. Когда я занял должность руководителя бюро в Москве, Педру посещал Бостонский Университет и писал докторскую диссертацию по педагогике. К тому моменту, когда он вернулся в Лондон, Педро официально отказался от сана (многие из его друзей решили, что он порвал с религией и в душе) и был гражданином США.

    Португалия вошла в Европейский Союз. Гранты, займы с низкими процентными ставками и инвестиционные фонды потекли в страну с богатого севера Европы. Было избрано социал-демократическое правительство во главе с Анибалом Каваку Сильвой – Доктором экономики Университета Коимбры и преподавателем нового элитного английского университета в Йорке. Новый Министр финансов получил вторую докторскую степень в Чикагском Университете, преподавал в Йейле, работал во Всемирном банке, руководя политикой банка по отношению к развивающимся странам. Министр иностранных дел преподавал вопросы внешней политики в Университете Джорджтауна. Я подсчитал, что на тот момент у членов нового португальского правительства было больше докторских степеней, чем степеней бакалавров у всего Британского кабинета министров.

    Роберту Карнейру – новому Министру образования – принадлежала дополнительная честь быть первым этническим китайцем (или вообще АЗИАТОМ), получившем министерский портфель в европейском государстве. Его ведомство было задумано как «верховное  министерство». Он прочитал диссертацию Педру о проблемах образования среди детей португальских иммигрантов в Новой Англии и пригласил его для разрешения кризиса образования в самой Португалии. Страна тогда занимала последнее место по уровню грамотности и умению считать в Западной Европе. Через пять лет после назначения Педру Государственным секретарем по реформе образования «Файнэншиал таймз» в Лондоне написала, что по уровню грамотности и способности к числовому мышлению среди восемнадцатилетних прогрессирующая Португалия обошла деградирующую Англию.

    В бедном северо-восточном регионе страны Педру увидел, что дети приходят на утренние уроки слишком уставшими, чтобы сосредоточиться. Чтобы предотвратить голодные колики, матери давали им на завтрак черствый хлеб с вином. Педро ввел настоящие школьные завтраки из сыра с ветчиной, фруктов и молока. Закончилось практика недоедания и спаивания детей, повысилась посещаемость и успеваемость. По всей стране учителям давали премии и поощрения не столько за выслугу лет, сколько за получение новых квалификаций. Максимальный размер класса сократился в два раза. Была подготовлена новая программа обучения, в которую вошли практические и общественные навыки, а также навыки выживания: как выполнять замеры, делать семейные снимки, плавать. Квалифицированным ремесленникам доплачивали за то, что они брали молодежь в подмастерья. Педру считал, что Португалия стала мульти-культурным обществом. Католическая вера, приверженцем которой он сам являлся, больше не была монополистом в области религии: в программе нужно было учитывать и уважать другие конфессии.

    Экономика росла самыми стремительными темпами в Европе. Бизнес аналитики начали называть страну «португальским тигром». Автопроизводитель «Форд» опубликовал цифры, свидетельствующие о том, что выпускники португальских школ в два раза быстрее обучались работе с электронными сборочными роботами, чем их сверстники в промышленной северной Англии. «Фольксваген» последовал примеру «Форда» и организовал в Сетуболе – к югу от Лиссабона – завод по производству «Галакси» и «Шаранов» для мировых рынков. Производство автомобилей вытеснило целлюлозную промышленность с позиции самой крупной экспортной отрасли в португальской экономике.

    Скорость, с которой Португалия сбрасывала оковы страны «третьего мира», была ошеломляющей. В некоторых областях она уже – как лягушка – «перескакивала» развитые страны. Исследования французского банка «BNP» показало, что «Banco Commercial Portuguȇs» достиг самых высоких стандартов обслуживания клиентов по всей Европе. Когда мы приехали в Португалию, там не было кредитных карточек. Сейчас это была уже первая страна, в которой можно было купить железнодорожный билет и заказать место в поезде в любом банкомате. Португальские «аутоштрады» стали первыми в мире шоссе, оборудованными полностью электронными шлагбаумами для сбора оплаты за проезд. Новые методы добычи и очистки меди позволили снова открыть шахты, которые оставались закрытыми со времен римлян. Больницы приобретали высокотехнологичное оборудование, о котором британские врачи могли только мечтать.

    Предместья начали расползаться все дальше на запад от Лиссабона, а на новом шоссе, которое вскоре стало заполняться по утрам и вечерам практически обездвиженными «Альфа Ромео», «БМВ» и «Вольво», можно было наблюдать, как их водители разговаривали по мобильникам, начитывали что-то в диктофоны, брились электробритвами, положив на руль «Волл Стрит Джёрнал». Участок, на котором должен был быть построен университетский городок, ушел под строительство гольф клуба для японцев. Пастбища, на которых еще недавно паслись овцы и козы, стали площадками для сооружения самых гигантских молов в Европе, в которых  расположились французские магазины «Au printemps», голландские «C&A», испанские «Captain Tapioca», итальянские «Divani & Divani», английский «Bodyshop» и «Mothercare», а также неминуемые заокеанские «McDonalds» и «Pizza Hut» с многозальными кинотеатрами «Warner».

    Иностранцам, которые комфортабельно живут в Португалии, легко сожалеть об утере своеобразного очарования старой Португалии, символом которой стала замена тележки с осликом на пикап «Toyota», и многие из нас открыто жалуются на это. Имеются случаи коррупции при выдаче разрешений на застройку и распределении контрактов на общественные работы. Начала расти статистика употребления наркотиков, уличных преступлений, а также заболеваний, связанных со стрессом – хотя и с одного из самых низких уровней в Европе.

    Появились и положительные новшества – например, специально сконструированные самолеты и вертолеты для борьбы с лесными пожарами, которые раньше опустошали страну каждое лето. Португальцы могут теперь позволить себе отапливать дома зимой, проводить электричество и телефонные линии. Были установлены канализационные системы. Инфляция оставалась одной из самых низких в западном мире. Безработица находилась на самом низком уровне в Евросоюзе. Снижалось число случаев заболевания туберкулезом и другими болезнями бедности. Сокращался разрыв между бедными и богатыми, став менее драматичным, чем в Соединенном Королевстве.

    Но не означало ли это, что Португалия теряла свою самобытность? Напротив, именно здесь зародился процесс, который сейчас известен как «глобализация», и сегодня страна вернулась из многолетней изоляции, чтобы снова начать играть глобальную роль. В туристических брошюрах Лиссабон нередко сравнивают с Сан-Франциско, потому что его улицы так же драматично поднимаются от береговой линии, либо с Римом, поскольку он расположен на семи холмах. Но на самом деле столицу Португалии невозможно – и никогда не будет возможно – перепутать с другим городом. Не только не подчинив неотразимое очарование города силам гомогенизации двадцать первого века, новая эпоха процветания, напротив, возродила обоснованную гордость Лиссабона за свою самобытность.

    ***

    За два дня до своей смерти, героически отказываясь от болеутоляющих, потому что они могли снизить его способность к умственной деятельности, Педру да Кунйа позвонил мне утром. Он сказал, что всю ночь читал первые главы этой книги. Он выразил сомнение в моей датировке сооружения акведука в Алькантаре (дату я с тех пор исправил). Педру полностью одобрил все остальное в моем повествовании о первых годах существования Португалии, охотно разрешив мне ссылаться на его поддержку. Другой мой друг – профессор Фернанду Д’Ори из Нового Университета Лиссабона – три раза внимательно перечитал мою рукопись после ее завершения. Он счел, что наиболее ценной частью моей работы является моя интерпретация истоков и происхождения Португалии.

    Зарождение Португалии как национального государства – единственного независимого от Испании на Иберийском полуострове – является важной вехой в формировании современного мира далеко за пределами Португалии. И тут моя версия событий разительно отличается от предыдущих версий. С момента образования Португалии в средние века и до момента восстановления демократии к концу двадцатого века страна просуществовала без цензуры не больше пятидесяти лет. При этом многие документы, не спрятанные или не измененные цензурами, были утеряны в хаосе Лиссабонского землетрясения, наполеоновского завоевания, британской оккупации, наконец, просто по неосторожности.

    Поэтому у каждого из сменяющих друг друга режимов были свободны руки заново изобретать историю Португалии. Португальцы нашего с Педру поколения воспитаны при диктатуре Салазара на средневековом христианском герое героических пропорций Че Гевары, который вдохновил народ на восстание против мусульманского ига и освобождение. Образовавшаяся таким образом новая страна открыла и распространила свое влияние на Африку, Азию и половину Центральной Америки, не отданную ею добровольно Испании, вооружившись Священным Писанием и пушкой с затвором, во имя Христа и коммерции. Именно это миф об особом пути Португалии побудил уверовавшего в него Салазара втянуть страну в пагубные войны в Африке. За этим мифом скрывается настойчивый «бесенок» сомнения относительно собственной национальной принадлежности, терзающий старшее поколение португальцев: ощущение, что хотя они и являются европейцами, их истинная родина находится где-то в другом месте.

    Реальность разительно отлична от этого мифа. Ее можно обнаружить, изучив источники  за пределами самой Португалии. Самыми значимыми из них являются документы Собора в Труа двенадцатого века с участием королей Франции и Германии и Римского Папы, в котором председательствовал Святой Бернард Клервоский. Именно там и тогда был основан Орден храмовников для выполнения конкретного задания по созданию нового европейского государства, которое стало называться Португалией. Португалия появилась на свет не как изолированная нация, а как органический элемент возникающей Европы, с которой она сегодня, наконец, воссоединилась.

    Туристов, приезжающих в Португалию, обязательно везут смотреть на огромную церковь в Баталье, построенной в ознаменовании победы над испанцами. Эта победа стала для португальцев успешно пройденным испытанием на статус национального государства, но Педру считал, что душу страны этого можно найти в другом месте недалеко отсюда – в цистерианском монастыре Алькобаса, построенном бургундскими монахами, в котором и зародилась новая гуманистическая цивилизация, распространившаяся оттуда. Таким образом, португальцы играли роли не завоевателей, и уж тем более не завоеванных, а опорного пункта, канала, по которому идеи, знания и технологии распространялись по Европе, а затем и по всему миру.

    изображения не найдены

    Глава I
    От Ионы до Юлия Цезаря

    Книга Ионы была написана примерно в 700 году до нашей эры, при этом ее по-прежнему зачитывают в синагогах в Йом Киппур. Это одна из самых коротких книг в Библии и самый древний из сохранившихся образцов сатиры.

    Иона, если верить анонимному автору, был пророком. Бог повелел Ионе поспешить в Ниневию, чтобы предупредить ее обитателей о том, что Он прогневался на них за грехи. Если они не раскаются в кратчайший срок, Бог разрушит их город вместе с ними самими. Иона терпеть не мог жителей Ниневии, но вместо того, чтобы выполнять волю божию, отправился в морской порт в Яффе и купил билет на судно, отправляющееся в точку настолько удаленную, что божья воля туда не распространялась. Вскоре после отправления судна начался страшный шторм. Капитан с командой выбросили Иону за борт. Иону проглотила огромная рыба, отрыгнувшая его на берег, на котором Бог снова повторил свою Волю. Затем Бог успокоил море, и судно продолжило свой путь в неподвластную Богу конечную точку – Таршиш.

    В десятой главе Генезиса Таршиш определяется как отдельная страна, основанная после Потопа правнуком Ноя. В сорок восьмом Псалме описывается, как даже великие Цари могут «прийти в смятение от тревоги и паники, дрожать и корчиться от боли – подобно кораблям в Таршише, когда на них обрушивается восточный ветер [3] .

    Геродот – греческий географ и историк – писал в пятом веке до нашей эры, что Рексу Аргентониусу – Серебряному королю Таршиша – было 120 лет, а его царство охраняли гигантские морские чудища и змеи, подкарауливавшие судна, чтобы потопить их покормиться «матросятиной». Страбон – другой греческий ученый и современник Христа – указывал в своем труде «География», что именно в этой земле разворачивались приключения Одиссея. В не менее знаменитой серии греческих легенд Геркулес побывал в Таршише и вначале похитил у Короля Аида стаю красных быков, а затем у Гесперид золотые яблоки. Высказывалось мнение, что золотыми яблоками были апельсины; сегодня в ряде восточно-средиземноморских языков для обозначения апельсина используется слово «Португал» [4] .

    На протяжении как минимум тысячелетия Геркулесовы столбы, расположенные в узком проливе, отделяющем Средиземное море от бушующей Атлантики, считались западной границей Европы (которая, как тогда думали, занимала приблизительно половину мира) и, соответственно, чертой конца цивилизации. «Таршишем» называлось все, что лежало за этой чертой: сегодня это западная Андалусия и Португалия к югу от Лиссабона. Само слово «таршиш» сохранилось сегодня в названии городка в Испании в шести километрах от португальской границы и в названии моллюска, которого можно найти исключительно у западного побережья Португалии.

    В 241 году до нашей эры Карфаген, целых пять веков бывший великой североафриканской торговой державой и властелином морских путей и торговых портов, потерпел поражение от своего северного соседа-выскочки – Рима. После войны, продолжавшейся двадцать три года, римляне, ставшие новой сверхдержавой цивилизованного мира, навязали карфагенянам такие условия мира, что даже их официальный историк Тит Ливий впоследствии смог охарактеризовать их только как «алчные и тиранические». По словам Ливия римляне «смазали поражение оскорблением», унизив  главнокомандующего карфагенян Гамилькара, превосходившего их по чести и воинскому мастерству, но безнадежно уступавшему по численности армии, по существу изгнав его из Средиземноморья и сослав в Таршиш. Как впоследствии указал Ливий на более чем 600 страницах своей «Истории Рима», это решение оказалось одной из самых дорогостоящих ошибок, допущенных новой восходящей империей.

    Когда Гамилькар был готов покинуть Карфаген, его восьмилетний сын – Ганнибал – потребовал от отца взять его с собой в изгнание. Ливий рассказывает, что Гамилькар отвел Ганнибала в Храм Мелькарта [5] – бога-покровителя карфагенского города-государства. «Ганнибал отвел мальчика к алтарю и заставил его торжественно поклясться, что как только тот вырастет, он станет врагом римлян». Затем они вместе отплыли из Карфагена.

    Те, кто пережил это необычайно рискованное путешествие по морю, маршрут которого проходил не дальше сотни с небольшим километров за Геркулесовы столпы, прибыл в длинную и защищенную бухту. Эта бухта, на тот момент, очевидно, еще не известная римлянам, сегодня называется Кадисской. Она сформирована устьями трех рек. На берегах первой из них —  Гвадалквивир – впоследствии построят величественные города Кадис и Севилья. Вторая река – Рио Тинту, то есть «красная река» – получила свое название по цвету обширных залежей меди на ее дне: одна из крупнейших горнодобывающих фирм в мире – «Rio Tinto Zink» – названа так в ее честь. Гвадиана – третья и самая западная из этих рек – сегодня служит границей между Испанией и Португалией. Не одно поколение путешественников отмечало, как, оказавшись на другой стороне реки, путешественник оставлял за собою довольно сухую средиземноморскую местность и климат и оказывался в атлантической зоне – более плодородной и умеренной по климату и температурам. Воды бухты кишели рыбой, на суше обильно произрастали цветы, фрукты, орехи, дикая спаржа, жужжали пчелы, кормились кролики и зайцы, лисы, волки, медведи, олени и кабаны, а в воздухе летали куропатки и фазаны вместе с питающимися ими хищниками – белыми орлами и соколами.

    Отголоски местной религии, записанные во втором веке нашей эры, повествуют о Боге-Короле Гаргарисе, который изобрел цивилизацию, а также об Абисе, который запретил знати работать и разделил остальных людей на пять племен. Именно на берегах Гвадианы римляне позднее построили город Мерида – один из красивейших во всей империи – как столицу земли, позднее ставшей известной как «Португалия», которую они называли «Лузитанией».

    Археологи обнаружили по захоронениям, что другие средиземноморские народы уже не один век знали о существовании Таршиша: евреи, финикийцы, киприоты и греки строили тут поселения задолго до прибытия Ганнибала. Поселенцы из Карфагена возвели по меньшей мере один храм – приблизительно в 150 километрах к северу от устья Гвадианы. Его колонны сегодня образуют часть портика португальского университета в Эворе. У поселенцев был свой алфавит и свод законов, записанный в рифмованных куплетах, чтобы его легко было учить наизусть.

    Римлянам еще предстояло узнать, что Сьерра-Морена – горы и холмы, в которых брала начало река Гвадалквивир – содержали огромные залежи серебра, которого хватило бы на комплектование, экипировку, подготовку, содержание и выплату жалования многочисленной армии. При власти карфагенян число рабочих, занятых в шахтах, возросло до 20000. На западном берегу реки Гвадиана, где сейчас находится португальская провинция Алентежу, имелись огромные запасы меди, олова, цинка и фосфора – составляющих бронзы. Бронза была тем сплавом, из которого изготовляли оружие, щиты и доспехи, и с помощью которого скрепляли деревянные корабли.

    В точке, где Гвадиана становилась судоходной, карфагеняне построили город – Миртилис – и доки, в которых плоты загружались минеральным сырьем и отправлялись вниз по реке к устью, где были построена гавань, плавильные печи и заводы по производству оружия. Миртилис сегодня зовется Меротола. До шестидесятых годов прошлого века караваны судов, перевозивших полезные ископаемые, загружали здесь в трюмы медь и другое сырье и перевозили его в Англию на переработку. Сегодня – более чем через две тысячи лет после ухода карфагенян –правительство Португалии и «RTZ» продолжают добычу полезных руд в провинции Алентежу, располагающей самыми крупными разведанными запасами меди и олова в Европе.

    На тот момент на юго-западе Иберии не было единого народа в том смысле, в котором мы понимаем это сегодня. Полуостров был населен племенами, созданными, согласно мифологии, Богом-Королем Абисом. Попытки Гамилькара подчинить и колонизировать эти племена встретили самое ожесточенное и мужественное сопротивление со стороны лузитанов, которые жили на реке Тагус (Тежу) и к северу от нее. В 230 году до нашей эры Гамилькар был убит в битве с лузитанами. Ганнибалу в этот момент было семнадцать лет, а карфагенским правителем Иберии он стал в возрасте двадцати шести. Считается, что промежуточные годы Ганнибал провел в Гадесе (Кадисе), где обучался у греческого наставника и у карфагенским военных. За это время его зять Гаструбал, будучи временным правителем, смог достичь примирения с лузитанами и другими племенами с помощью подарков и торговли. Став властителями Южной Иберии, карфагеняне стали богаче, чем когда они властвовали в средиземноморье.

    Ливий писал, что «войска встретили Ганнибала с воодушевлением». Старшим солдатам казалось, будто в нем перевоплотился его отец. В «чертах и выражении лица сына они видели ту же решимость, в глазах пылал тот же огонь. Очень скоро Ганнибал понял, что ему больше не надо опираться на память об отце, чтобы вызывать в войнах любовь и подчинение. Для этого хватало собственных качеств. Под его руководством солдаты всегда демонстрировали необычайную отвагу и уверенность. Насколько он был безрассуден, бросаясь в опасность, настолько показывал осмотрительность и уникальные тактические способности внутри нее».

    Ганнибал женился на Имульсе, дочери властелина Серебряных Гор. По легенде у них родился один сын. Но их союз оказался недолгим. «С первого дня своего пребывания у власти – писал Ливий, – Ганнибал вел себя так, как будто у него были инструкции завоевать Италию и идти войной на Рим. Сутью его плана была скорость. Насильственная смерть отца напоминала Ганнибалу, что и он не был защищен от ранней кончины, следовательно, лишнего времени у него не было». Из Северной Африки по морю было доставлено двадцать четыре слона. Римские источники впоследствии определили и указали место разгрузки слонов на берегу провинции Альгарве в городке Портус Ганнибалис, который сегодня известен как «Портимау». Помимо слонов из Северной Африки приплыло свыше 1000 берберских всадников с копьями.

    Ганнибал посетил Храм Гекулеса и вознес молитвы о силе. Затем он собрал огромную толпу иберийских воинов и с воодушевлением предложил им «начать войну против римлян, которая – с божьей помощью – позволит вам набить карманы золотом и разнесет славу о вас по всему миру». Пересказ того, как Ганнибал провел слонов и армию из североафриканцев и иберийцев через Пиренеи и Альпы в Италию и стал в десяти километрах от Рима – не для этой книги. Нам – в контексте истории Португалии – важна скорее реакция Рима. К весне 218 года до нашей эры Ганнибал пересек Апеннины, одержал важную победу и, получив свежие подкрепления, недавно прибывшие из Иберии, выдвинулся на Рим. В ответ Римский Сенат направил мощную армию под предводительством Генерала Гая Корнелия Сципиона в Иберию. Похоже, что на тот момент римляне еще и думать не думали о завоевании, а тем более о колонизации полуострова, а просто ставила себе задачу спасти Рим, отрезав Ганнибала от источника подкреплений и денежных средств.

    В восточной части Иберии Сципион с войсками не встретили особого сопротивления. За много веков тамошние племена успели привыкнуть к той или иной форме иностранного владычества. Римляне щедро тратили деньги, скупая местное продовольствие, и были сравнительно гуманными по отношению к местному населению. Однако, когда в 197 году до нашей эры солдаты Сципиона дошли до отдаленных частей полуострова, где сейчас находится Португалия, они столкнулись с лузитанами. Последовала пятнадцатилетняя война, в которой лузитаны  сражались без доспехов, в легкой одежде, часто на коне, орудуя мечами, отравленными копьями и пращами. Они отказывались вступать в «модельные» сражения, с расставленными, как шахматные фигурки на доске, армиями, и укрывались в холмах и горах Серра Да Эштрела, откуда обрушивались на римлян с внезапными и опустошительными атаками. Римские источники пишут о том, что лузитаны носили с собой катыши из яда, с помощью которых совершали самоубийства в случае пленения. Если же римляне все же брали их живыми, лузитаны могли выдержать любые пытки до самой смерти, не разгласив информации.

    Чтобы навязать лузитанам шаткий мир, потребовалось 150000 римских солдат, что заставило римлян впервые за их историю ввести институт постоянной и профессиональной армии. Затем у лузитан появился новый лидер – пастух по имени Вириат, призвавший свой народ подняться против римлян [6] . Восемь лет подряд он водил своих соплеменников в стремительные, как молнии, рейды против иноземных оккупантов. Римские генералы взмолились о мире, который приняли на самых унизительных условиях. Эти условия отверг Сенат. Под предлогом того, что им нужно было провести дальнейшие переговоры с Вириатом, римляне наняли и подослали к нему агентов, которые, притворяясь посредниками, встретились с Вириатом и отравили его [7] .

    Римляне поделили Иберию на две провинции: мирную «Ближнюю Испанию» (Hispania Citerior), границы которой примерно соответствовали границам сегодняшней Испании, и мятежную «Дальнюю Испанию» (Hispania Ulterior) к западу от нее, большую часть которой занимала сегодняшняя Португалия. Две «больших разницы» между этими двумя провинциями заключались в том, что «Ближняя Испания», как и Рим, была страной средиземноморской – со средиземноморским климатом и культурою. «Дальняя Испания» была землей атлантической. Жизнь лузитанов была настолько бескомпромиссной (они нередко скрывались в центральном высокогорье), что эффективное правление Рима простиралось не дальше на север, чем до реки Тежу.

    В 61 году до нашей эры Юлий Цезарь выиграл в лотерее, которая была организована небольшой группой старших должностных лиц, пост Губернатора Дальней Испании. Хотя на тот момент такой жребий Юлия Цезаря едва ли многие сочли бы завидным, этому событию было суждено изменить к лучшему не только жизнь самого Цезаря, но и фундаментально трансформировать русло истории всей Западной Европы. Точная дата рождения Юлия Цезаря не известна, но к этому времени ему должно было быть чуть меньше сорока. Цезарь только что приобрел скандальную известность, получив развод от своей второй жены под предлогом предполагаемого, но недоказанного богохульства. Именно тогда Цезарь высказал свою знаменитую, хотя и несколько неубедительную сентенцию: «Жена Цезаря должна быть выше подозрений».

    Еще Цезарь погряз в долгах. Вместо того, чтобы дожидаться, пока Сенат ратифицирует его жребий, что позволило бы кредиторам Цезаря узнать о нем и получить судебное предписание, запрещающее Цезарю покидать столицу до тех пор, пока он с ними не расплатиться, Цезарь тихонько улизнул из Рима и отплыл в Кадис. Это был не первый приезд Цезаря в эту провинцию: десять лет назад он служил здесь помощником прежнего правителя. У Цезаря не было колебаний или сомнений относительно того, что он должен здесь делать. Его римский биограф Плутарх рассказывает, что по прибытию в Иберию Цезарь прочитал жизнеописание Александра Македонского, со вздохом отложил книгу и заметил: «В моем возрасте Александр был уже царем, а мне еще предстоит достичь чего-либо действительно выдающегося».

    Юлий Цезарь собрал 10000 солдат – помимо тех 20000, которые перешли под его командование с принятием им полномочий губернатора. Затем Цезарь перешел с ними реку Тежу и вонзился вглубь Лузитании. Это был маршрут, по которому пытались пройти многие предшественники Цезаря – неминуемо с плачевными результатами. Но у Цезаря была иная цель. Он пришел сюда не завоевывать земли, а грабить, разорять и взимать дань в обмен на милость. Такая тактика оказалась куда более практичной. Вся Лузитания, и особенно ее северные регионы, были богаты золотом и серебром, которые лузитаны и их соседи очищали и в огромных количествах превращали в ювелирные украшения и монеты. Именно эти драгоценности римляне отнимали у лузитанов, заставая их врасплох и нападая превосходящими силами, а затем поспешно отступая с трофеями.

    Цезарь направил свой флот на север с задачей терроризировать местных жителей, проживавших вдоль реки Дору. «Дору» означает «из золота», так как в те времена воды реки блестели от золота. По берегам реки раскинулись открытые разработки – огромные полоски, вырезанные в склонах – шириною до 200 метров и длиною до километра, на которых трудилось до тысячи человек на одну такую разработку. Корабли Цезаря быстро скрывались после атаки, полные золотых слитков. Добыча под наблюдением самого Цезаря делилась на три части: одна треть направлялась в казну Рима, треть делилась между участвовавшими в набеге солдатами, и еще треть доставалась самому Цезарю. В усмиренном районе к югу от реки Тежу недалеко от города Бежу в провинции, которая сегодня называется «Алентежу», сам Цезарь владел и управлял золотыми приисками, формально записанными на его жену Юлиану. Легионеров, охранявших пути, по которым переправляли золотые слитки, награждали правом добывать и переплавлять медную руду вдоль дорог, а также создавать процветающие сельскохозяйственные угодия, производившие оливки, виноград и пшеницу. Они женились на местных жительницах и уже никогда не возвращались в Рим, а их потомки до сих пор населяют португальские провинции.

    Через два года Цезарь оставил Иберию и отбыл в Рим, так и не дождавшись прибытия своего преемника. Сенат рукоплескал его разграблению «Дальней Испании» как «триумфу». Цезарь смог не только расплатиться с долгами, но и накопить достаточно средств, чтобы, помимо прочего, заняться широкомасштабным подкупом избирателей. Он вернулся как раз вовремя, чтобы выдвинуть свою кандидатуру на одно из консульств, и купил более чем достаточно голосов, чтобы получить это пост. Таким образом, он заручился средствами, положением и могуществом, чтобы завоевать Галлию (Францию), Нижние земли (Исторические Нидерланды) и Англию.

    За столетия до того, как римляне появились в Таршише, торговые моряки, которых описывали как «осторожных и темных людей», с юго-западного побережья – сегодняшней провинции Алгарве – водили свои суда до побережья континентальной Европы, а затем через Бискайский Залив в Корнуолл. Там – в обмен на бронзу и золото – они приобретали олово [8] . Многие из легионеров, прошедшие с Цезарем через континент, чтобы высадиться в Англии в 55 году до нашей эры, были потомками этих моряков, а не итальянцами, и в самом Риме никогда не бывали. Так Адриан, ставший правителем Англии, был из Кадиса. Британские археологи обнаружили на самом севере римских владений – у Вала Адриана – амфоры, сделанные и привезенные по морю из города Бежа в Португалии, в которых хранилось оливковое масло.

    Продолжение можно читать здесь.


    [1] Ишервуд достоин отдельной книги – если не библиотеки. Будучи сыном профессионального военного, погибшего в первой мировой, он войну возненавидел. Еще на ранних страницах своей биографии Ишервуд стал другом, партнером и ментором Уистена Хью Одена (для меня – автора лучшей англоязычной поэзии, посвященной Исландии), за которым устремился в 1929 году в Берлин – столицу Веймарской республики и евро-гомосексуализма. Легко догадаться, что как Оден и многие другие выпускники британских частных школ, Ишервуд был «в дугу голубым». Его опыт в самом распутном городе Европы нашел отражение в произведении «До свидания, Берлин!», ставшей основой знаменитой пьесы и фильма «Я – камера» (1951 и 1955 год), а затем и великого мюзикла «Кабаре» (1972 год) с Лайзой Минелли. Насколько мне известно, сейчас имеется какой-то ново-голливудский римейк последнего, а уж кому и зачем он нужен – спросите кого-нибудь другого. В 1932 году Ишервуд встретил юного немца по имени Хайнц Недермеер (можно отдаться за одно имя!), с которым переехал в 1933 году вначале в Копенгаген, а затем в Синтру. В 1937 году после краткого визита в Германию и в Люксембург, Ишервуда арестовали и засудили за «обоюдный онанизм» — шесть месяцев тюрьмы, год общественных работ и два года военной службы. В 1939 году под влиянием Одена Ишервуд решил эмигрировать в США, а поскольку до вступления Великобритании в войну оставались считанные месяцы, обоих в очередной раз заклеймили за отсутствие патриотизма. Думаю, они не слишком расстроились после немецких страстей, но и получение гражданства США прошло с «сучкóй и задоринкой»: в 1945 году, верный своим принципам, Ишервуд отказался принять клятву гражданина США, включающую неминуемое обещание защищать новую родину: «На учет стану, но служить не буду!». На самом деле служить Ишервуд был готов, но только в медицинских или вспомогательных подразделениях, а не на поле брани. Только в 1946 году Ишервуд согласился произнести сакраментальную фразу о служении новой родине с учетом всех выстраданных поправок о невооруженном характере такого служения. Гражданство ему дали. Ишервуд был другом Трумена Капоте, «Завтрак у Тиффани» которого также был навеян «Берлинскими историями» Ишервуда. В Южной Калифорнии Ишервуд встретился с группой поддержки Свами Бахбхавандады – Олдосом Хаксли, Бертраном Расселом и другими, образовавшими кружок «Веданта». Будучи переводчиком вед и другом Хаксли, Ишервуд стал покровителем Игоря Стравинского. Как-то случайно в книжном магазине Ишервуд познакомился с Рэйем Бредбери – молодым автором «Марсианских хроник», литературной карьере которого дал первичный толчок. Ишервуд умер в возрасте 81 года в Санта-Монике, Калифорния [Примечание переводчика].

    [2] Еще один человек-словарь. 1909-1995 годы жизни, то есть прожил 86 лет. Английский поэт. Тоже нетрадиционной ориентации, при этом по его признанию он находил «половой акт с женщинами более удовлетворительным, более ужасным, более отвратительным – в конечном итоге, более ВСЕМ!». Муж и отец двоих детей. В годы гражданской войны в Испании работал в Международных бригадах для Коммунистической партии Великобритании. «Езжай, и  пусть тебя убьют: нам нужен свой Байрон в Движении» — напутствовал Спендера лидер английских коммунистов. Спендер не убился, напротив, в сборнике эссе 1949 года «Бог, который оказался неудачей» вместе с Кёстлером (у нас на заре перестройки была переведена «Слепящая тьма» последнего) написал о своем великом разочаровании в коммунизме. Больше всего писателя покоробил Пакт Молотова-Риббентропа. Друг Йейтса, Аллена Гинсберга, Иосифа Бродского, Дилана Томаса, Жан-Поль Сартра, Т. С. Элиота и Вирджинии Вульф, а также многих других, кого, признаюсь, я не читал [Примечание переводчика].

    [3] Дословно: «(1) Песнь. Псалом сыновей Кораха. (2) Велик Г-сподь и прославлен весьма в городе Б-га нашего, (на) горе святой Его. (3) Прекрасна высота, радость всей земли, гора Цийон, на краю северной (стороны) – город Царя великого. (4) Б-г во дворцах его признан оплотом, (5) Ибо вот цари собрались, прошли вместе (на войну). (6) (Как) увидели они – так оцепенели, испугались, поспешно (бежали). (7) Трепет охватил их, дрожь – как роженицу. (8) Ветром восточным сокрушаешь Ты корабли Таршиша. (9) О чем слышали мы, то (и) увидели в городе Г-спода Ц-ваота, в городе Б-га нашего. Б-г утвердит его во веки веков. Сэла! (10) Размышляли мы, Б-же, о милости Твоей среди храма Твоего. (11) Как имя Твое, Б-же, так и слава Твоя, – на краях земли! Справедливости полна десница Твоя. (12) Веселиться будет гора Цийон, ликовать будут дочери Йеуды из-за судов Твоих (над врагами). (13) Окружите Цийон и обойдите его, сосчитайте башни его. (14) Обратите сердце ваше к укреплениям его, сделайте высокими дворцы его, чтобы (могли) вы рассказать поколению грядущему, (15) Что это Б-г, Б-г наш во веки веков, Он вести нас будет вечно.» Источник: http://www.jewishpetersburg.ru/userimages/Teillim.htm [Примечание переводчика].

    [4] Под восточно-средиземноморскими языками, столь непривычно для евроцентричного уха, обычно понимают фарси, турецкий и иврит. Решил выполнить собственную проверку. В турецком «апельсин» — это действительно «портакал», как и в болгарском. По-гречески – πορτοκάλι, арабский и фарси – بُرْتُقال и پرتقال (соответственно «буртукал» и «пуртукал»). Согласитесь, что-то в этом есть… от Португалии [Примечание переводчика].

    [5] Мелькарт отождествлялся греками с Гераклом. Финикийцы также называли колоннами Мелькарта.  Гибралтар, откуда могло произойти и его греческое название «Геркулесовы столпы» [Примечание переводчика].

    [6] Считается, что поводом к восстанию лузитанов, перешедшему в освободительную войну, был приказ, нарушавший мирное соглашение, разрешавший убивать лузитанов и обращать их в рабство (Источник: http://antiquites.academic.ru/445/%D0%92%D0%B8%D1%80%D0%B8%D0%B0%D1%82 ) [Примечание переводчика].

    [7] Слушайте песню группы «Iberian Wolves» о нелегкой доле Вариата. Она называется «Viriatus Rex»: http://www.youtube.com/watch?v=3YqUHmGmSHY . Веселая испанская «кричалка». Вот эти уж точно не оскверняют религией панк-рок [Примечание переводчика].

    [8] Которое, если верить ранее написанному, у них самих имелось в достатке [Примечание переводчика].

  • Зима тревоги нашейБеспорядки в Рейкьявике

    Зима тревоги нашейБеспорядки в Рейкьявике

    Года четыре назад наблюдал зимние беспорядки в Рейкьявике: мальчишки в балаклавах (лыжных масках) мутузили битами по нерушимой витрине обанкротившегося банка. Потом в открытом пикапе прибыли ребята из «Víkingasveitin» (исландского ОМОНа) — тоже в касках, масках, при колбасках. «ОМОН» здесь местный, а не из другого города, дубинами никого не лупит, да и насчитает не более 40 человек. Но выглядят они все равно жутковато. Противостояние с «ОМОНом» закончилось штурмом исландского центрабанка силами восставших «маскированных» студентов. Они проникли в предбанник между внешней битостойкой дверью и внутренней — еще более битостойкой. Дальше протиснуться им не удалось, но и выходить оттуда они наотрез отказались. А может, внешнюю дверь заблокировала программа, поймав нарушителей в мышеловку. После нескольких часов ожесточенного «противосидения» полиция пустила в предбанник слезоточивый газ; один юноша, наглотавшись, обратился в больницу, немедленно став героем «балаклававой революции».

    изображения не найдены

    Той же зимой на главной площади Рейкьявика проходили смешанные протесты радикалов в масках и представителей «старой школы» – обремененных жизненным опытом хипанов в седых кудрях и без масок. У двери парламента, и без того служащего отхожим местом для подгулявших рейкьявикчан, стоял тростникового вида юноша с плакатом: «Кидайте в меня яйца: я во всем виноват». Этим широким жестом самопожертвования он провоцировал горожан метать яйцами в дверь храма демократии. Из-за двери периодически выходил озабоченный завхоз и сосредоточенно протирал стекла. Метание на время протирки прекращалось.

    изображения не найдены

    Затем под одобрительные возгласы толпы еще один юный протестант взгромоздился на постамент статуи Йона Сигюрдссона, героя борьбы за исландскую независимость, чтобы повязать ему на шею палестинский платок – так называемую «арафатку». Толпа что-то одобрительно скандировала про то, как министры-капиталисты обанкротили остров, превратив его в Североатлантическую Палестину. Четкой связи я не уловил, но вообще заметил, что слово «Палестина» охотно применяется разного рода метателями, прячущими лицо под платками и лыжными масками. К палестинскому вопросу это, разумеется, никакого отношения не имеет. Просто понятная и доступная идея: надень маску и твори, что хочешь, снял – и снова мирный гражданин. Обезличенное маской зло – идеальный для экспорта продукт в нашем отупевшем мире: никакого тебе гандизма, просто и доступно, как в телевизоре. Об этом увлеченно дискутировал пожилой исландский демонстрант с улыбчивым полицмейстером, в котором я узнал дирижера исландского полицейского хора. На это хор я наткнулся однажды летом – еще до исландского кризиса – во дворе питерской Капеллы. Увидев сразу столько исландских полицейских в одном месте (для них к тому же иностранном), я, встревожившись, начал лихорадочно вспоминать, заплатил ли последний штраф за парковку в Исландии. Не иначе, как их всех за мною прислали… Интересно, а кто в это время остался обеспечивать закон и порядок на улицах Рейкьявика?

    изображения не найдены

    изображения не найдены

    В Рейкьявике полицейских на акции было аж четверо. Двое помогали грузным мамашам с колясками протиснуться поближе к митингу, один что-то советовал метателям яиц – думаю, как правильно целиться, а вышеупомянутый старший полицейский чин увлеченно «перетерал» с пожилым исландским «зюганом»: «Вот мы, Йон, протестовали раньше без всяких масок, а эти нынешние взяли моду»… И то верно, только маски в Рейкьявике – не дань безопасности или обезличенности протеста, а способ сконцентрироваться на протесте, не растеряв в пути праведного гнева с первым встречным-поперечным. Маска действует примерно также, как исландские неписаные правила, регламентирующие действия при нечаянной встрече знакомого во время обеденного перерыва: узрев приближение такого знакомого, исландец немедленно кидается изучать первую попавшуюся витрину. Если этого не сделать, придется начать разговор, до обеда так и не дойдешь, потом сиди в офисе весь день голодный. Это такой же факт как то, что пожилой «зюган», заболтавшись со школьным другом полицмейстером, забыл, что пришел на митинг.

    Следующей зимой – уже после свержения министров-капиталистов в Исландии – я стал свидетелем следующей волны протестов. На этот раз выпало много снега, поэтому вместо яиц метали снежки, что кризису было весьма созвучно. Протестанты, избалованные вниманием международных СМИ, активно призывали иностранцев вливаться в их ряды. Моим туристам выдали по кастрюле, чтоб те погремели вместе с негодующей исландской общественностью. Выброшенные новогодние елки воткнули в сугробы, на них развесили каких-то пупсиков с плакатами и фотки обанкротивших остров банкиров. Типа: страна должна знать своих героев. Вокруг парламента кружила колона джипов с привязанными к ним ложками-поварешками и кастрюлями, звонко громыхавшими об асфальт. Было снежно, шумно и весело: «поварёжковая революция» мне понравилась куда больше «балаклавовой» и «арафатковой». Хотя последние две тоже дали положительные всходы, посеяв среди юных островитян моду на головные уборы: меньше застуженных ушей – меньше убытков национальной системе здравоохранения, и без того по швам трещащей.

    изображения не найдены

    Как бывалый протестант, я не мог не сходить на Болотную. Типа: как она – наша «норковая» – по сравнению с вашей «лопапейсовой»? Лопапейса – исландский свитер из грубой шерсти. Ее активно используют молодые исландские революционеры народнического толка. Итак, вот мои наблюдения. Первое: мы прикольнее исландцев в том, что касается плакатов, прикидов, идей, затей, но менее креативны в самой организации протеста. Второе – ожидал увидеть «золотую ай-падовую молодежь», но увидел больше людей зрелых. Даже «кричалок» никто кричать не хотел, кроме юных националистов (вот они как раз были малолетнего возраста и тяготели к маскам, как их исландские сверстники). Наорались все, видать, из-под палки в комсомольской юности. Третье: поразили лозунги националистов. Как прикажите понимать, например, «русский – значит трезвый»? Вот, к примеру, если я трезвый – значит русский, а если выпил, то попрошу меня считать исландцем? Или финном: я, типа, не русский, взятки с меня гладки. С трибуны какой-то дядька поведал, что по дороге на митинг «дал в рожу бомжу, который позорит Россию» (извините, если неточно цитирую). Нет, я понимаю, если бы он сказал, как заговор террористов раскрыл, а то ударил замерзающего бомжа. Тоже мне Алеша Попович нашелся…

    изображения не найдены

    Четвертое: послушал, что говорили умники на митинге и после него. В памяти всплыло из школьной программы: «страшно далеки они были от народа»… Суть разговоров: мы – люди свободные, сами пришли, а вот их – «быдло» – навезли автобусами. Простите, кто это – мы, кто – они, а главное – кто «быдло»? Отвратительная сословная спесь – первородный грех России. Пока люди делят всех на своих и чужих, людей нашего и ненашего круга, противопоставляя себя «быдлу» и «гопоте», ничего здесь не получится. И не только потому, «что имя им – гопники, имя им – легион» (как пел Майк Науменко), а умных – горстка, но и потому что те, кто живет в ста км от Москвы, не марсиане, а такие же граждане, как возмущенные москвичи. Это понимали разные там народники, толстовцы и прочие реформаторы. Проще надо быть, господа (читай: поближе к исландским баранам) – и к вам потянутся люди. И сплоченнее – как, извините, исландцы, успешно противостоящие требованиям Англии и Нидерландов вернуть долги этих самых обанкротившихся банков (по 17 тысяч долларов, если не ошибаюсь, на душу). А также беззаботнее и прокреативнее: через 9 месяцев после финансового распада 2007 года Исландия зарегистрировала рекордный за сто лет прирост рождаемости – потеряв работу, люди быстро сориентировались, чем заняться!

    Ну и последнее наблюдение, к протестам отношения не имеющее: начиная с выхода из метро, все что-то ежеминутно щелкали на камеры, фотики и телефоны. Я тоже снимал. Снимал и думал: мир теряет вкус, просачивается сквозь пальцы, и чем более однородным и тягомотным он становится, тем больше все стремятся запечатлеть эту ускользающую империю «на цифру». То, чего скоро не станет, пишет нашими руками свой цифровой портрет. Интересно – для кого?

    изображения не найдены

    изображения не найдены

    изображения не найдены

    изображения не найдены

  • Чебурашкины с РублеффкиЧасть цикла «Зимние утехи»

    Чебурашкины с РублеффкиЧасть цикла «Зимние утехи»

    изображения не найдены

    Мануил Баррозу
    отменил морозы
    И цветут мимозы
    вдоль реки Формозы

    изображения не найдены

    Эти строки навеяны моими двумя последними новыми годами, проведенными – вопреки обыкновению – в краях не столь морозных, а вполне мимозных. В России, впрочем, морозов не отменяли, и, сладко скукожившись и вдыхая морозную свежесть, я задумал составить топ-десятку зимних радостей – от самых заснеженных до приятно горячительных. В этот каталог не вошли Альпы-лыжи, Рованиеми-Санты, ледяные отели и прочие «широковоспетости». Перечень зимнего счастья должен быть сугубо личным, интимно выстраданным и реактивно облапачивающим (окрыляющим). Разумеется, в этом списке лидирует –  Новый Год в Исландии, который за полтора десятилетия приема российских туристов стал для меня миссией сродни религиозной, сладкой болью и горькой усладой. Сегодня я уже не помню, кого я ежезимно рвался выводить из дебрей межкультурных потемок, возомнив себя исландским Моисеем. То ли русские души, в буквальном смысле заблудшие на новогодних исландских пепелищах, то ли окостеневших в своих предрассудках исландских рестораторов, туроператоров и прочих отельеров, год за годом организовывавших торжества в наивном убеждении, что русские “отмечают” приблизительно так же, как остальное человечество. Как я ни пытался выстроить из своего разума, сердца, знаний и опыта мостик над пропастью, разделяющей две культуры, результат был всегда один: недовольными оставались и те, и другие.

    Казалось бы, чего тут сложного – приехал, порадовался, выпил-закусил, да улетай себе восвояси, но не тут-то было: русские умеют громоздить на своем пути бурелом из несуществующих сложностей, демонстрируя творческое, но удручающе инопланетное восприятие реальности. Начав принимать русские группы в Исландии, я довольно скоро уяснил для себя, что у многих моих уважаемых сограждан в голове прописано некое правило сквозного апгрейда. Звучит он примерно следующим образом: если по пути на место отдыха ты сидел в салоне бизнес класса, то на трансфере автоматически можешь претендовать на лимузин с мигалками, при расселении – на люкс апартаменты, а на экскурсиях – как минимум на вертолет, хоть ни за то, ни за другое, ни за третье не платил. Бáрака какая-то что ли на них библейским голубком ниспадает в этом бизнес классе, или бортпроводница Рагнхейдюр – Мисс Исландия образца 1965 года – выписывает всем сквозные индульгенции, но в результате русский турист получает пожизненный апгрейд по всем статьям: ОДИН РАЗ В БИЗНЕС КЛАСС – УЖЕ НЕ РАПИДАС!

    Вопрос рассадки русских людей, всегда почему-то занимающих в полтора раза больше мест, чем им положено, оказался настолько чувствительным, что я начал делить обычный туристический автобус на «бизнес», «эконом» и «улучшенный» классы, рассаживая и пересаживая пассажиров соответствии с выдуманными ими же категориями собственной значимости. Если бы я предложил доплачивать примерно по штуке евро за апгрейд класса в салоне автобуса, думаю, греб бы денежки лопатою, неизменно прикрепленной в Исландии к автобусам и джипам. Или огрёб бы этой самой лопатою от разъяренной толпы, которая, отбросив не прекращающуюся ни нам миг классовую борьбу внутри автобуса, объединилась бы против меня в едином порыве. А если бы автобус подавали всегда один и тот же, я бы разделил его занавесочками на секции, повесил персидские ковры, расставил ширмочки из «Якитории», развесил на спинках таблички «Зарезервировано», «ВИП место», «Эксклюзивно для господина Пупкина-Депутаткина»…

    Как на беду, автобусы исландские диспетчеры подавали всегда разные, да к тому же не всегда исправные. Последнее обстоятельство придавало отголосок легитимности требованиям тех туристов, кто незамедлительно по прилете позиционировал себя как «Человек с Рублевки». Как правило, это были барышни, подкреплявшие весомость своей элитной сопричастности пуленепробиваемым доказательством: «На мне платье от Юдашкина!!!». Кто такой Юдашкин я в своей островной заскорузлости до сих пор представляю себе слабо, но думаю, что хороший человек, к которому правила жизни покупательниц его платьев имеют приблизительно такое же отношения, какое Инструкция по извлечению кишок, изданная Святой Инквизицией, имеет к учению Христа. Так или иначе, я быстро осознал, что правило сквозного апгрейда распространяется не только на пассажиров бизнес класса, но и на обитателей Рублевки, директоров крупных предприятий, лиц, однажды показанных по телевизору, лиц, сидевших в детсадике на горшке рядом с  лицами, показанными по телевизору, и прочий сплошняковый бомонд, туго набившийся ко мне в автобус… Зафиксировав «косяк» с автобусом, возмущенные “барышни с Рублевки” начинали добиваться, чтобы я провел им апгрейд их скудных комнат на роскошные апартаменты, либо посадил за новогодним столом рядом с сыном Префекта Южного Округа, который, по их сведениям, инкогнито посещает исландские гейзеры в составе группы. Мне роль властелина судеб, безусловно, импонировала, и я бесцеремонно сливал таким “мисс Мудашкиным“ любых непарных мужиков в наших рядах как внебрачных сыновей префектов, младших чубаисов и прочих завуалированных випов. Надеюсь, этим мужикам – да и всем остальным гостям – удалось узреть что-либо из тускло освещенных в полярной ночи прелестей милого моему сердцу острова, вопреки незатихающей сословной возне всех этих депуташкиных-чебурашкиных.

    Мне самому нравилось все – лошадки, силачи, фокусники, лангустины, оперные певцы, джипы и Голубая Лагуна, новогодние салюты и костры, даже дикие шторма, порой срывавшие нам и костры, и экскурсии, и приземления самолетов. Поэтому не стану слишком распространяться на тему того, что русский человек не способен спокойно сидеть за праздничным столом, а должен почему-то ежеминутно вскакивать и возмущаться: «Ну чё, так и будем сидеть – когда же, наконец, начнется?» или «Это чё – все что ли?». При этом он так занят своим этим переживанием, думкой о том, зря или все-таки не зря он выкатил столько денег за праздник, что и праздника-то самого не видит. Что поделаешь, такая вот национальная особенность: никогда не здесь и не сейчас, всегда «Да когда же начнут?» и «Почему так быстро закончилось?». К тому же Новый Год – праздник, посвященный УСКОЛЬЗАЮЩЕМУ ВРЕМЕНИ, и в новогодний сезон эта ПАТОЛОГИЧЕСКАЯ НЕПРИЧАСТНОСТЬ К НАСТОЯЩЕМУ обостряется в русской душе до истерики.

    Не стоит обижаться и на исландцев, например – на уважаемого исландского ресторатора, который ежегодно выговаривал мне в глубоком расстройстве: «Смирнофф, в этом гоуду поусле ваш этот русский праздник я достать из под стол 467 пустой бутылка без акцизный марка наш исландский алкоголь-райх-монополия! В следующий раз буду звонить полиция». Не буду, потому убогий он какой-то: как представишь себе, как он 1 января все утро проползал под столами, горько бормотал, подсчитывал убытки и делил пустые бутылки на чуждые русские и родные исландские… Лучше бы пошел и сдал все бутылки скопом – глядишь, еще бы штуку евро в карман положил – чем впустую сокрушаться об упущенных из-за русского пофигизма доходах. Да и сам он виноват, ресторатор этот: разносил бы бухло пошвыдче, выпили бы подчистую и свое «левое», и его «правое». Тоже, кстати, не насквозь акцизное: рестораторы в Рейкьявике охотно берут водку у русских рыбаков, а уже какую ТЕ берут водку, мы с вами догадываемся.

    Не буду никого судить, «стебать», осмеивать, потому что сам такой же. Жизнь – что русское новогоднее застолье. Вначале полжизни спрашиваешь: «Ну когда же, наконец, начнется?», а потом «Это чё, все что ли?». В сущности, все мы немножко… Чебурашкины с Рублеффки.

    изображения не найдены

    изображения не найдены

    изображения не найдены

    изображения не найдены

    изображения не найдены

  • Дубай, Дунай, Мумбай – где твой подарок?Настоящее...

    Дубай, Дунай, Мумбай – где твой подарок?Настоящее…

    изображения не найдены

    I. Исландия

    Люблю все настоящее. Бескомпромиссные ветра Исландии, исполняющие танец мертвых на трубчатых опорах строительных лесов. Пересадку в Амассалике в Гренландии: один самолет, два заправочных бака, три барака, шесть часов до следующего рейса. Покупки: москитные сетки, футболка и книга про инуитов. Времяпровождение: восхождение на гору. На горе овцебыки и медовые луга. Вид с самолета – реки богов, берега великанов, мир до грехопадения в престижные поселки таун-хаузов.

    изображения не найдены

    Исландия, Гренландия – места, где человек не оставил ни следа. Где он не решает ничего. Где правосудие вершит природа, а медведь – прокурор (последнее утверждение – метафора: медведи в Исландии не произрастают, хотя в Гренландии нередко встречаются в зимней модификации). Культурный миф малонаселенных и суровых территорий – человек вне закона, the mighty outlaw, útilegumaður. Он выживает в одиночку, противостоя природе и потугам земных властей навязать правила общежития там, где и людей-то практически нет, не то, что общежития! Человек, объявленный вне закона, выживает там, где мера всему – личное мужество, где уважение завоевывается в схватке, а не приходит с титулом, положением или достатком. Дохристианские викинги в Исландии и доисламские бедуины Аравийского полуострова имели схожую практику отлучения людей, преступивших «естественный закон», от общины. Пески Аравии и ледники Исландии вершили правосудие над обреченным одиночкой быстрее карательных органов (которых, впрочем, не было), но если тот выживал на лоне беспощадной природы, то завоевывал искупление. Под «естественным законом» я понимаю что-то вроде Закона джунглей Киплинга:

    Ye may kill for yourselves, and your mates, and your cubs as they need, and ye can;
    But kill not for pleasure of killing, and seven times never kill Man!
    Бей для себя, и для маток, и для голодных щенят.
    Но не убий для забавы, а Человека — стократ!
    /Перевод Семена Займовского /

    По собственной воле или по воле общины доисламские бедуины Аравии VI века и дохристианские викинги Исландии X века покидали племя и шли скитаться по недружественным к человеку ландшафтам. В Аравии даже существовала целая школа поэтов-изгнанников («су’улук»), из которых самым известным был аль-Шанфара – самоуверенный полукровка, сбежавший в пустыню подальше от несносной дури своих сородичей и сполна хлебнувший там пустынного лиха. В своей поэме «Ламийат эль-араб» он подробно описывает мучительную трансформацию поэта-понтореза в дурно пахнущего дикаря, добывающего себе пропитание разбойными набегами на проходящие караваны. «Человек-волк» в начале поэмы, к концу её аль-Шанфара видит себя уже олененком – существом слабым и беззащитным, то есть антитезисом собственной исходной героической позы. Другой доисламский аравийский поэт VI века, Антара ибн Шаддад, стремился завоевать не барханы, а свою возлюбленную Аблу. Пустыня для него была не целью, а средством, но средством весьма радикальным. Говорят, что это арабский витязь вдохновил Римского-Корсакова на создание 2 Симфонии. Рассуждая о преемственности пустынно-поэтических традиций, нельзя не процитировать и Николая Гумилева, к ним тоже не равнодушного: «Я люблю, как араб в пустыне, припадает к воде и пьет, а не рыцарем на картине, что на звезды смотрит и ждет».

    изображения не найдены

    Что касается Исландии, то четыре века спустя после расцвета арабской пустынной поэзии авторитетными «внезаконниками» там слыли некие Гисли и Греттир. Каждому из них посвящена отдельная сага, причем последний «провнезаконничал» целых 20 лет, по истечении которых его «реабилитировали» (посмертно). В XVIII веке многолетним скитанием по высокогорью прославились самые знаменитые отступники в исландской истории – Фйатла-Эйвиндюр (Горный Эйвиндюр) и его жена Хатла. В их истории реальность переплелась со столетиями мифотворчества, достигшего апогея в пьесе Йоуханна Сигурйоунссона «Fjalla-Eyvindur», которая, как утверждают, гремела в далеком 1916 году на подмостках Европы и Нью-Йорка. В пьесе есть и сцена проклятия ступившего на путь хищения частной собственности Эйвиндюра, и неизбежные для Исландии краденые бараны и беглые лошадки, и любовный треугольник, и побег из тюрьмы, и брошенные голодные детки – весь набор остросюжетной саги (см. короткометражную версию здесь). Историки расходятся в оценке того, угасал ли уголек чувств этой влюбленной парочки на пронзительном исландском ветру или нет, но в широких народных массах они до сих пор слывут «исландскими Бони и Клайд».

    Пьеса Сигурйоунссона произвела большое впечатление на Уильяма Батлера Йейтса – лауреата Нобелевской премии по литературе 1923 года. Что в этом знакового? А вот что: мы все живем в тени романтического движения в литературе, музыке и в изобразительном искусстве. У романтиков человек ищет себя в природе, сознательно противопоставляя себя обществу. Одиноко бродящих лириков озерной школы (Вордсворт) вскоре сменили наркозависимые, суицидальные, но активно практикующих свои убеждения поэты «сатанинской» школы (Байрон и Шелли). После того, как вызывающая поза романтического героя прочно овладела общественным сознанием, оно начало проецировать ее уже не на элитных пиитов, а на колоритных бандитов. Отсюда и пристальная любовь века XX к разным Эйвиндюрам и Антарам, иконизация таких фигур, как Billy the Kid и Stagger Lee (белый и черный герои пистолетных битв), Ned Kelly (легенда «Оранжевого Континента») и Че Гевара (святой-покровитель индустрии футболок). Затем факел перешел к саморазрушающимся актерам и рок-звездам. А завершила романтическая идея свой победоносный марш по планете в весьма унитарных и коммерческих проектах – таких как рекламная кампания «Welcome to Marlborough Country». Сами по себе сигареты не могут быть метафорически приравнены к романтическому идеалу свободы, потому что свобода и сигареты – вещи разного смыслового ряда. А вот сравнение одиноких мужчин на свежем воздухе с территорией свободы так эффективно и старо, что проштробило канавку в сознании ширнармасс. Рекламщикам осталось лишь прибегнуть к метонимической замене ковбоев сигаретами, чтобы поставить знак равенства между курением и личной свободой.

    Но что же стало с «Законом джунглей»? Ведь как красиво было:

    Now this is the Law of the Jungle – as old and as true as the sky;
    And the Wolf that shall keep it may prosper, but the Wolf that shall break it must die.
    As the creeper that girdles the tree-trunk the Law runneth forward and back
    – For the strength of the Pack is the Wolf, and the strength of the Wolf is the Pack.
    Джунглей Заветы вечны, нетленны, точно небесная твердь.
    Счастье послушному Волку, доля ослушника – Смерть!
    Словно лиана, обвившая дерево, взад и вперед пробегает Закон.
    В Волке едином – могущество Стаи, вкупе со стаей всесилен и он.
    /Перевод  Семена Займовского /

    Да то, что на настоящий момент и «закон устойчивого природопользования», как назовут его экологи, и его романтическое отражение – «естественный закон» – порядком поистерлись и потеряли привлекательность. Стая перестала подчиняться закону волков и превратилась в сборище шакалов, выродившись сначала в политическую партию, а затем в толпу футбольных фанатов. При этом под «стаей», подчиняющейся «закону волков», я подразумеваю некую романтическую идею верховенства викторианской вертикальной, но справедливой власти, в голове того же Киплинга, а не истинные взаимоотношения между особями внутри собачьего или волчьего племени. То есть метафору, проекцию идеализированного мира животных на человеческое общество, которая как раз и перестала работать – как в обществах традиционных, так и в постиндустриальных. Люди реализуют все силовые преимущества Стаи, пренебрегая ее обязательствами по отношению к слабым и больным, какими их представлял Киплинг. Они рядятся в этнические костюмы традиционного общества, чтобы попугать другое «племя», но не выполняют общинных заповедей внутри своего.

    Стайное действие, лишенное содержания блага для каждого члена общины и взаимного уважения между ними, вырождается в бессмысленный фарс или полыхает неразборчивым насилием. Без смыслового наполнения единения в гордости и скорби День Победы в сегодняшней России деградировал в праздник пошлых автомобильных наклеек («трофей из Берлина») и неприцельного размахивания Большой Дубиной. Изменилась начинка: раньше – достоинство народа-победителя, сегодня – жалкость раздавленного обывателя, которому раз в году разрешают без риска для здоровья приобщиться к чужой славе и погрозить кулаком окружающему миру, во всех его бедах, разумеется, виноватому. У американцев в день ликвидации Бен Ладана тоже возникла какая-то безвкусная гульба с подростковыми прискоками. Вероятно, не было истинного контента, содержания достоинства, воинской гордости, а была подкорковая и не совсем кошерная идея унижения и отмщения. Вот и выплеснулось наружу все весьма неаппетитно. О гибели Каддафи вообще достаточно сказать, что Киплинг совсем иначе описывал сцену изгнания из стаи то ли старого вожака, то ли шакала (что-то у меня в голове книга с мультиком перемешалась). Но ливийские повстанцы Киплинга не читали и мультик не смотрели, как, полагаю и осудившие их за свирепость и неуважение к смерти главы государств и правительств. Вот и получился извращенный компот из перегнивших традиционных ценностей (неотвратимости племенного возмездия) и разных там медийных технологий, гаджетов, ай-хренов и прочей бесконтентой байды.

    Развитие технологий (функция видеозаписи на мобильнике) воплотило идею Маршала Маклюэна о превращении медиума, средства коммуникации, в сообщение («the medium is the message»), но мир при этом стал убийственно безвкусен. В голове возникают комичные картинки гордых повстанцев, которые, вставая на смертный бой, суетливо перекладывают из одной руки в другую автомат и включенный на запись мобильник. Рук, как ни перекладывай, все равно не хватает, и повстанец становится перед философским выбором – стрелять или записывать. Давно пора запатентовать какое-нибудь устройство для крепления (и зарядки!) «ай-фона» на крышке ствольной коробки автомата Калашникова и его зарубежных аналогов. Жизнь – как кинолента, причем режиссер собственной жизни – ты сам, а вот сценарий написан уже кем-то другим: боюсь, не богом, а тем самым ублюдочно-серым паштетом коллективного сознания, медиумом, который повсеместно заменил мессидж. Именно поэтому ИДЕЯ СТАИ – больше не авторитет для личности, которая стремиться либо романтически ей противостоять, либо философски из нее свалить. Например – уехать в Исландию или Гренландию – места, где отдельный человек может реализоваться как личность, а человечество в целом не отбрасывает тени.

    Идеализированное достоинство таких мест – уход от гламура, денег, убогих социальных иерархий, крепкое плечо друга на расстоянии ста километров, двух перевалов и трех ледников. Ощутимый их недостаток – нехватка женщин и баранов! Колонизаторский поход Лейвюра Эрикссона в Америку провалился именно потому, что исландцы не взяли с собой достаточно женщин (а также многофункциональных и частично заменяющих их баранов). Североамериканские же индейцы, в отличие от гостеприимных гренландцев, своими женами делиться не пожелали. Вот и получилась у исландцев в Америке практически рекламный плакат «Welcome to Marlborough Country»: статные викинги курят бамбук на фоне синих гор, но обречены на поражение одиночеством.

    II. Индия

    Есть и другие места – там, где людей (женщин! баранов! ВСЕГО!) слишком много. Например, Индия.

    Шасси самолета выпущено, остаются секунды до приземления, картинки за окном стремительно укрупняются, становясь угрожающе отчетливыми. Нейтральная полоса между аэродромом и местами компактного проживания, наблюдаемая из иллюминатора за миг до посадки, обычно либо предоставлена глухонемым дачникам, либо выделена под лесополосы или  хозяйственные пристройки. Но не в Мумбае. Там за секунду до тачдауна перед изумленным глазом с убийственной четкостью предстает кипящее месиво свалкообразной «жопадпатти» – поля бесчисленных трущоб из проф. листа, картона и еще бог знает чего. Чумазый ребенок улыбается жемчужной улыбкой и приветливо машет вам; вы ловите его взгляд и… толчок, асфальт, спинки кресел летят вперед. “This is your captain speaking. Welcome to Mumbai”. “Welcome to жопа d’party!” – тревожно думается мне.

    «Жопадпатти» в Индии возникают частично легально, частично самозахватом, вокруг крупных строительных объектов, которые привлекают муравьиные полчища неприхотливой рабочей силы. Сейчас в аэропорту Мумбая (более современном, на мой взгляд, чем, наше «Шыре-мать-его») возводят новый терминал. Говорят, он заменит старый, идущий под снос. На этой стройке и трудятся «жопадпатт-чане» со всего субконтинента – от Тамил Наду до Кашмира. По дороге в аэропорт, как объяснил мне водитель, живут беженцы из Афганистана и Пакистана, которые также миллионами наводнили город. И что удивительно? Да то, что все живут, едят, трудятся, любят, рождают. Не жалуются, не ждут помощи от властей, наоборот, просят власти не лезть в их трущобные дела и не обирать трудовых мигрантов, и живут себе! С ослепительной индийской улыбкой из генетически неразрушимым жемчужных зубов, которым позавидуют голливудские звезды. С красивыми густыми волосами, с озаренными надеждой и мыслью живыми лицами без тени европейского тугодумия и вырождения, с непосредственными, открытыми и бесконечно оптимистичными индийскими сердцами. Живут, отсылая в деревни свои сбережений, привозят в трущобу жен и детей, заводят новых чад, собирают деньги, верят в чудо. Возможно, чудо случается: они открывают лавки, приобретают жилье, которое (как утверждают) в Мумбае стоит так же дорого, как в Москве. Возможно, случается “жопа” (shit  happens!), и бедняги так и гибнут в ужасающей нищете “жопадпатти”. Скорее всего, они просто ишачат, чтобы следующее поколение ушло дальше их – как большинство землян. Но при этом (судя по лицам) никто не проклинает судьбу, не считает, что родился под несчастливой звездой, что судьба раздала ему исключительно короткие соломинки. Жители трущоб не сетуют, что у местного Абрамовича (скажем, Лакшми Миттала) столько денег и яхт, что он мог бы прокормить всех бедняков (из чего следует, что надо всю жизнь ничего не делать и сидеть ровно до тех пор, пока такая бесплатная раздача не произойдет), не гундят, что во всем виноваты проклятые американцы, что единственный способ жить достойно – это развязать войну и в ней погибнуть. Индийцы бросают все силы на выживание, живут оптимизмом и надеждой. На всех хватает солнца, тепла, воды, еды, а если не хватает, то… Мумбай – город кровавых погромов, жесточайшего этнического насилия, ужасающих терактов, но почему-то хочется верить, что все это – «санитария леса», а в сердце Индии зла не живет. Слишком много здесь всего, и слишком трудно к этому всему получить доступ каждому из миллиарда и двухсот миллионов индийцев, чтобы позволить себе роскошь лелеять обиду и пестовать зло. Когда надо, Индия “стреляет” не хуже других, но в свободное от страданий время, как мне показалось, индийцы предпочитает улыбаться, петь и плясать.

    изображения не найдены

    Когда говоришь о том, что сам непосредственно не испытал и испытывать по своей воле не собираешься, всегда возникает опасность попасть во власть стереотипов. Стереотип «люди живут на помойке, но они счастливы» – такой же бальзам на совесть, примиритель сознания с фактом ужасающей бедности, как и стереотип «люди живут на помойке, но они сами этого заслужили» или «люди живут на помойке, но это вообще не люди». Это объяснения стороннего лица, стоящего вне помойки. Признаюсь, на меня большое впечатление произвел биографический роман «Shantaram» австралийца Gregory David Roberts (www.shantaram.com), который помимо прочего подробно описывает жизнь внутри «жопадпатти» (он переведен на русский), но то, что «изюминка» Индии именно в невероятной сложности устройства человеческого общества я догадался сам. В отличие от Исландии, где социальная этажерка – пока лишь заготовка на токарном станке Господа, где вся сложность таится именно во взаимоотношении человека с природой, в Индии виртуозно исполнен многослойный социальный пирог со сложнейшей путиной отношений между классами, кастами, кланами, народами, языками, религиями. Общество играет, как ситарная рага – стремительно, искусно, звонко, в явно неевропейской тональности и по собственным законам, но в определенной гармонии. Из Робертса мне запали в душу две мысли, которыми хочется поделиться: 1) Индия – страна, где правит человеческое СЕРДЦЕ (не голова, не живот, не лингвам, а именно сердце); и 2) Нет на этой земле человека, который в одной из прошлых жизней не побывал индийцем.

    Иллюстрацию первого тезиса хочется начать от противного. Общеизвестно, что в искусстве торговаться индийцы не знают себе равных, как и в упрямстве при навязывании каких-либо товаров или услуг – вымышленных или существующих. Какую бы безделушку вам не предлагали – барабан или надутый гелием воздушный шарик устрашающего размера, готовьтесь выслушать от их продавца лекцию обо всех преимуществах получения значительных скидок при приобретении целой партии такого товара – скажем, сорокафутового контейнера мега-шариков. На ваш аргумент, что более бесполезного предмета вам в руках держать не доводилось, что вы не сможете с таким «шариком» протиснуться  даже в такси, не то, что в самолет, продавец шаров прольет свет индийской предприимчивости на ваши тугодумные евро-потемки. Овладев контейнером воздушных шариков, скажет он, вы сами сможете стать шариковым олигархом и нанять на работы тысячи таких же “nice Indian fellows”, как он сам. А если денег на вагон шариков у вас нет, купите со скидкой хотя бы один, чтобы с выгодой перепродать его своему знакомому в далекой России. Этот знакомый, в свою очередь, вдохновившись блестящей шариковой бизнес-идеей, сам возжелает приобрести контейнер шариков, чтобы стать по ним первым олигархом в стране бурых медведей. Но поскольку только вам известно, где именно у Ворот Индии в Мумбае тусуется данный шарикоторговец, вы тоже не упустите своей выгоды и заработаете состояние на сделке в качестве ПОСРЕДНИКА. Воистину, индийская предприимчивость также безгранична, как индийский оптимизм. Пытливый ум, правда, теряется в догадках насчет того, кто и зачем ПРОИЗВОДИТ эти бесполезные гулливерские шарики, но это уже дело десятое. В моем воспаленном воображении возникает картина кабинета совета директоров крупной шарикопроизводительной корпорации где-нибудь в Гонконге. На проекторе – кривые неуклонного роста продаж шариков, шуршат ай-пэды и ай-фоны, скрепят перья ручек «Монблан», которыми директора скрепляют резолюцию немедленно развернуть строительство нового шарико-делательного производства для удовлетворения растущего спроса в двадцатимиллионном Мумбае. Три вещи не перестают удивлять меня: способность китайцев производить всякое дерьмо, способность индийцев это дерьмо продавать и способность остального мира, в том числе моя собственная, это дерьмо покупать.

    С барабанами – малого, среднего и крупного размера – примерно как те, что применяют на марше кришнаиты, дело обстоит еще сложнее. Барабаны продаются в квартале Колаба и, будучи более востребованными у покупателя, чем мега-шарики, служат костью раздоров среди враждующих кланов торговцев. Или псевдо-раздора, представляется мне, ибо на самом деле барабано-дилеры спаяны в единый кулак задачей налаживания непрекращающегося барабано-оборота на улицах Колабы. Вот что я имею в виду: если вы проявили малодушие перед лицом настойчивых предложений и приобрели хоть один маленький барабан, то ваше испытание на этом не закончится, а только начнется. Через считанные секунды перед вами предстанет следующий агент по продаже барабанов, чтобы объяснить вам, что приобретенный вами барабан – полная лажа, а вам нужен такой же, но из ореха, и что всего за сто рупий доплаты он поменяет вам ваш бесполезный барабан на вожделенный ореховый. «А зачем мне ореховый?» – спрашиваю я. «А затем, что если пойдет дождь и на барабан протечет ваша крыша, то он погибнет, и плакали тогда ваши денежки, а денежки надо тратить с умом». «Если у меня протечет крыша, – размышляю я, – то утеря барабана станет последней из моих печалей», но апгрейд барабана на всякий случай выполняю. И тут же на моем пути встает следующий торговец, который склоняет меня за крошечную доплату поменять мой хилый барабан на укрупненную версию. «В самом деле, не кришнаит же я какой: если уж потратился на барабан, то надо брать экземпляр такой мощности, чтобы из Южного Бутова глушить кремлевские куранты» – размышляю я и барабан меняю. Меняю, чтобы услышать от следующего встречного-поперечного барабаниста, что мой в целом уже нехилый барабан подлежит замене на, скажем, манговый, который обладает редким тембром и незаменим в рукопашной схватке. С таким барабаном не стыдно и восстание сипаев поднимать, но для этого лучше купить их целый вагон. Либо поменять только один, но на перепродажу, чтобы был “good business” с дальним прицелом. Дальше – все как с шариками. Способности двадцати индийцев кормиться с продажи одного барабана позавидуют даже итальянцы, но, согласитесь, для итальянца торговля уже стала частично спортом, а для индийца остается жизненной необходимостью, хотя спортивного азарта им тоже не занимать.

    Вот поэтому я и не сомневаюсь, что когда-то уже рождался индийцем, представляю себе древний Рим таким, как современный Мумбай. И еще верю в индийское сердце, которое при всей своей базарной направленности бесконечно открыто для дружбы и для чуда. Многое из того, что делает индиец, мотивируется не выгодой, о которой он, впрочем, не забудет в следующий раз, а именно сиюминутной симпатией. В самолете в Мумбай познакомился с симпатичным молодым индусом с абсолютно трехэтажным ПОРТУГАЛЬСКИМ именем – Жозе Мануэль Энрике Де Что-то-с-чем-то… Он поведал мне, что на португальском языке до сих пор говорят у них дома, и что Бомбей получил свое первоначальное название от “bom baim”, где “baim” – архаичное португальское слово, обозначающее «бухту». А «бом», разумеется, «и в Африке  бом», то есть «хороший». Если вы кому-нибудь понравились в Индии, то останетесь его другом навсегда. Сейчас мы с индийским Жозе обсуждаем по мылу будущее России, Индии и мирные выступления Анна Хазаре – 74-летнего индийского гандиста и борца с коррупцией. «Анна» на языках мартхи и тамил означает «старший брат», так что господин Анна – мужского рода.

    В августе я стал свидетелем этих выступлений, когда власти сдуру засадили Хазаре в тюрьму в Новом Дели. Как и в случае «посадок» британцами Ганди, у врат темницы тут же образовалось море людей, желающих разделить с Хазаре его тюремную участь. 17 августа – в День Независимости страны – сам узник совести, уже освобожденный, наотрез отказался выходить из застенка до тех пор, пока правительство на выдаст ему разрешения на проведение публичной голодовки в Джей-Пи Парке. Место, кстати, символическое: именно отсюда в семидесятых годах Джаната Парти началала свое победное наступление на Индийский национальный конгресс – партию власти, которая с 1947 года непрерывного руления изрядно достала индийцев своим политическим монополизмом. Под знамя Хазаре стали еще миллионы индийцев. В Мумбае есть специальные люди, которые доставляют обеды от домохозяек в офисы их мужей на огромных телегах. Сотни обедов в металлических термосных контейнерах помечены невообразимо сложным образом, а их своевременная доставка по адресам неграмотными телеготаскателями в наглухо запробкованном городе – чудо индийской технологии и смекалки. Чудо и то, что представители этой экзотической профессии не бастовали ни раза за всю историю страны. До августа 2011 года, когда они перестали доставлять обеды в поддержку Анны Хазаре. «В Индию, наконец, пришла арабская весна», – радостно сообщили мне мумбайские ребята, владеющие солидным частным бизнесом и к смутяьнскому радикализму, явно, не склонные. Повсюду действительно ощущался колоссальный подъем, праздничное предвкушение радостных перемен. Когда водители такси, клерки в гостинице, продавцы в магазине произносили имя «Хазаре», у них в глазах зажигалась слезная искорка гордости и надежды, голос дрожал, внутри происходил как бы микровзрыв счастья, обдававший мне душу нежным маслянистым теплом – как бокал хорошего вина.

    Все протесты сторонников Хазаре – как правило, мирные. Они построены на позитивном единении не «против», а «за». Поэтому, наверно, за Хазаре идет и деревенская беднота, и офисные клерки, и студенты, и солидные бизнесмены. Имеются в штате Махараштра и чисто националистические партии, такие как Шив Сена, но, как утверждает, лозунг «Махараштра для маратхов» столько людей, сколько борьба Анны Хазаре, не мобилизует. Есть в кампании Хазаре, разумеется, и аскетически-духовная составляющая: властитель народных дум отказался от половой жизни, содержит дух в чистоте, морит себя голодом, живет небогато, терпит всяческие лишения. Вроде бы все это ерунда – ведь, согласитесь, можно быть пророком и из кондиционированного офиса – но почему-то берет за сердце. Думаю, вот почему. Человек живет, чтобы ощущать счастье. Ощущение счастья он может обрести в единении с природой в каких-нибудь глухих исландских фьордах, в медитации под любимым баобабом, либо – как пели в нашей комсомольской юности – в борьбе за свободу. Политическая и экономическая свободы высшей ценностью не является, куда важнее обрести свободу внутреннею, но при этом политическое бесправие и угнетение – как болезнь тела, которая рано или поздно все равно аукнется болезнью духа, фашистскими кричалками и стаями бесправных шакалов, рыскающих по городу в поисках тех, кто еще бесправнее их.

    Как показывает опыт народных волнений за последний год, совсем неважно – прозябаете ли вы в бедноте, как индийцы, или живете в достатке, как ливийцы, вам все равно свойственно стремиться к свободе, пусть даже превратно понимаемой. Рабство делает несчастным, свобода окрыляет, а человек, как известно, рожден для счастья. Но за счастье надо платить. Именно поэтому больше доверяешь тому лидеру, который, обещая другим свободу и счастье, сам жертвует хотя бы толикой собственной свободы и привилегий. Как известно, все людские объединения – от массовых движений до банд-формирований – спаиваются жертвоприношениями. В жертву может быть принесен невинно убитый, чтобы повязать участников движения кровью (читай «Бесов» Достоевского), но жертву, хотя бы символическую, может принести и лидер движения, чтобы снизить агрессивный накал подвластной ему толпы и по возможности отвести беду от таких невинных. То, что технологии гандизма до конца не откатаны, демонстрирует участь самого их автора, но привлекает в гандизме именно акцент на примат духа перед властью и деньгами, которые по отношению к духу, как  известно, вторичны.

    Когда индиец хочет выразить симпатию, он, глядя вам прямо в глаза, исполняет изящно-танцевальную моталку головой на плавающей шее. В этом движении есть что-то трогательно коровье, но при этом оно делается стремительно, с небольшой амплитудой и убедительно сигнализирует: «я безвреден и желаю тебе добра». В Индии всегда и везде так много людей, что им приходится прибегать к сложнейшим знаковым системам, чтобы регулировать свои отношения. Может быть поэтому хочется верить, что если политическая «весна» и пришла в Хиндустан, то она окажется куда изящнее, сложнее и добрее арабской. Так или иначе, Хиндустану – мой сердечный «харе – харе», а Хазаре – успехов в борьбе с коррупцией. Нам такие парни во как нужны!

    III. PS О Дубае и Дунае грядет отдельный пост.

    изображения не найдены